Сотне отборных конников, одетых в лучшие платья и вооруженных до зубов, во главе которых Повелитель Локая поставил Темир-бека, предстояло перехватить «эскадрон неверных» на подступах к кишлаку и там же его уничтожить.
Исмаил-бек сам объяснил своему любимцу боевую задачу и, пожелав удачи, легонько похлопал рукояткой ногайки по крупу ухоженного, лоснящегося на солнце текинца. Конь тут же с места взял в карьер. Вслед за ним устремились остальные джигиты.
Но вместо того чтобы догнать «красноармейцев» в пути и перебить их во встречном бою, Темир-бек повел свой отряд в обход. Вскоре он со своими джигитами исчез за горой.
Среди гостей послышались возгласы удивления, неодобрения и даже осуждения действий новоявленного курбаши. Особое недовольство выражали заслуженные военачальники.
Ислам-бек не обращал на слова гостей и соратников никакого внимания, а лишь теребил кончик уса, хитро посмеиваясь про себя.
Но вскоре упреки, все более и более громко звучащие из уст некоторых из его гостей, ему надоели и, чтобы прекратить их, он твердо сказал:
— Мой сын был достойным учеником турецких военных!
Этих слов было достаточно, для того чтобы вокруг воцарилась напряженная тишина.
А в это время «противник», выставив по всем правилам военного искусства боевое охранение и выслав дозоры по сторонам, неторопливо, но уверенно приближался к цели.
Но как только «красные» начали преодоление водной преграды, на них, словно снег на голову, внезапно навалились нукеры Ислам-бека.
Налет был до такой степени внезапным, что «противник» не смог даже развернуться для боя, и будь это настоящий налет, полегли бы все как один.
— Вот так должны воевать воины ислама, — подвел итог блестяще организованному Темир-беком бою Повелитель Локая. — Наверное, бьют нас еще сегодня большевики и потому, что некоторые из наших военачальников не могут или не хотят менять тактику ведения боя, которой большинство из них научились еще тогда, когда большевики были слабы и для победы над ними просто не было необходимости в маневре. Побеждали лишь силой и натиском. Опираясь на старый свой опыт, мы несем сегодня непоправимые потери. На примере действий Темир-бека я хотел показать вам, как можно воевать меньшими силами — и при этом побеждать.
Темир-бек подлетел к юрте Ислам-бека на своем разгоряченном текинце под восторженные крики свиты, встреченный завистливыми взглядами видавших виды курбаши и юзбаши.
По давней традиции победителю помог сойти с коня сам Ислам-бек.
— За блестяще проведенный бой и в воздаяние заслуг перед эмиром и воинством ислама я, волей данной мне Его Высочеством эмиром Бухары, присваиваю Темир-беку чин джаванчи и из своих скромных запасов награждаю сотней золотых.
Приняв из рук своего названого отца тяжелый мешочек с золотом, Темир-бек, не задумываясь, сразу же подошел к самому старому коннику из своей сотни и, передав ему в руки золотые монеты, распорядился одарить золотом каждого из участников стремительного боя.
Этот поистине царский подарок вызвал в рядах хозяйских нукеров крики истинного восторга и удовлетворения.
Слушая славословия, льющиеся потоком в адрес Темира, Повелитель Локая криво усмехнулся и тихо пробормотал:
— Быстро же вы позабыли, кто здесь истинный победитель… Ну что ж, я вам скоро об этом напомню. Чего-чего, а возвеличения благородного орла черный стервятник не допустит никогда.
Глава XV. Бухара. Октябрь, 1924 год
— Это последняя наша встреча перед вашей «командировкой» в Афганистан, — сказал Агабек, целуя руку, протянутую Соломеей. — И прежде чем начать инструктаж, я бы хотел еще раз сказать вам, что вопреки всем требованиям конспирации и чекистской морали — по-прежнему искренне вас люблю.
— Я знаю, — тихим, вкрадчивым голосом произнесла Соломея.
— Пока еще не поздно, предлагаю отказаться от этой заграничной «командировки». Я найду, что сказать своему руководству в оправдание, и наконец попрошу перевести меня в Россию. На любую должность, в самый отдаленный район, только бы вместе с тобой, моя дорогая! — Во взгляде Агабека было столько решимости, что у Соломеи не возникло и тени сомнения в том, что этот человек готов был ради нее рискнуть не только своей карьерой, но и жизнью.
Вместо ответа она обняла Агабека и долгим поцелуем запечатала его сухие от волнения губы.
— Я знаю, что ради меня вы готовы на все, — страстно прошептала она, — но я не могу принять вашу жертву. Когда-нибудь, после победы мировой революции, мы сможем соединить свои пылающие сердца. А сейчас мы должны выполнить свой долг. Я приложила слишком много сил и личного обаяния, чтобы завоевать доверие Хадсона, а вы хотите все это разрушить? Нет, я на это не согласна, — твердо заявила Соломея и, еще раз поцеловав ошарашенного таким ответом Агабека, уже сухим, деловым тоном произнесла: — Я готова выслушать ваши дальнейшие инструкции.
Все еще не придя в себя, Агабек, размышляя о превратностях судьбы, подошел к радиоприемнику и машинально его включил. Из репродуктора донеслась торжественная мелодия «Интернационала», после чего диктор объявил:
— Мы продолжаем радиотрансляцию с заседания суда над главарем басмачей. Наш корреспондент передает из города Ош:
— Громадный двор мечети Азрет в городе Оше. Тысячная толпа. Здесь и местные жители, здесь и приехавшие за сотни верст любопытные, и делегаты; каждый стремится пробраться вперед и увидеть, хоть на один момент, скамью подсудимых, на которой сидит царек Ошского района Муэтдин, или, как он именовал себя, Эмир-ляшкарбаши Муэтдин-катта-бек Усман Алиев, что в переводе значит: Верховный главнокомандующий, непобедимый Муэтдин, большой господин Усман Алиев. Вокруг Муэтдина — ближайшие помощники его. Здесь и известный палач Камчи Темирбаев…
С интересом прислушиваясь к негодующему голосу репортера, а главное, услышав знакомые имена басмачей, Агабек предложил Соломее не торопить события, присесть на диван, а сам занял место в кресле, поближе к репродуктору.
— Путем жесточайшего, невиданного террора осуществлял Муэтдин господство над дехканством Ошского района, — продолжал репортер. — Десятками исчисляются его кровавые «подвиги» и тысячами — жертвы. Недаром же матери пугали его именем своих детей, недаром даже здесь, на суде, бледнели и шарахались в сторону свидетели от одного его взгляда.
Несколько дней собирались свидетельские показания. Свидетели — живые страницы жуткой летописи о кровавом разгуле. Вот толстый арбакеш. Он вез под охраной сорока пяти красноармейцев транспорт. «В транспорте, — рассказывает он, — было до шестидесяти человек граждан, среди них были женщины и дети. По нашим законам беременная женщина считается святой. Но для Муэтдина нет ничего святого — он уничтожал всех. Беременным женщинам вспарывали животы, выбрасывали плод и набивали животы соломой. Детям разбивали головы о колеса арб или устраивали из них козлодранье, и они разрывались на части. Красноармейцев сжигали на костре».
Появляются новые свидетели, и все они твердят одно: если власть не расстреляет бандита, то они покинут свои места и уйдут в Мекку. Десятками поступают приговоры от населения. Вот мальчик лет 11–12. Со слезами и дикой злобой кричит он в лицо палачу: «Ты зарезал моего отца, я это видел сам!» — «Врешь, — отвечает басмаческий вождь, — он сам себя зарезал нечаянно ножом».
Свидетель, старик мулла, поднимает руки к небу и воздает молитву своему богу за справедливый пролетарский суд. И как по команде, тысячи голосов присоединяются к его молитве и тысячи лиц обращаются к небу.
Долгими несмолкаемыми аплодисментами встречается речь обвинителя, требующего расстрела для Муэтдина и его приближенных. Протестующие крики и угрозы несутся по адресу защитника, просящего о снисхождении. Защитник теряется. Приговор может быть только один. Муэтдин и семь его помощников приговорены к расстрелу…
— Разве можем мы простить своим врагам тысячи невинных жертв? — после непродолжительного молчания гневно произнесла Соломея, резко вскочив. — Разве можно сегодня говорить о личных чувствах, когда революция захлебывается в крови? — И сама же ответила: — Нет! И еще раз нет!
— Вы правы, — задумчиво сказал Агабек. Он собирался выключить радиоприемник, когда вновь раздались звуки «Интернационала» и диктор объявил:
— Недавно закончивший свою работу Пятый Всебухарский съезд Советов постановил преобразовать Бухарскую Народную Советскую Республику в Бухарскую Советскую Социалистическую Республику. В постановлении съезда подчеркивается, что главной задачей народов Бухары — узбеков, таджиков, туркмен, киргизов, казахов, между которыми существует полное равенство, является «осуществление перехода к социализму путем проведения социалистических преобразований и подавления всех контрреволюционных выступлений против пролетариата и его диктатуры». Съезд постановил привлечь к судебной ответственности членов бухарского правительства, связанных с басмачеством. Бухарская Советская Социалистическая Республика заявила о своем братском единстве со всеми социалистическими республиками и с великим Союзом Советских Социалистических Республик…
Выключив радиоприемник, Агабек взволнованно произнес:
— Все! Мы приступаем к окончательной фазе операции. С завтрашнего дня на всей территории Бухарской республики начнутся аресты басмачей и их пособников на всех уровнях власти. А это значит, что уже сегодня вы должны предупредить Хадсона о том, что истинная деятельность его раскрыта и его ждет неминуемый арест. Предложите ему свою помощь. Вечером вам надо выехать на пассажирском поезде в Термез. Там вас встретит мой человек, Азиз-бек. Он предложит вам поднести вещи и попросит за это семь рупий, на что вы ответите, что рупий нет, но вы готовы заплатить сто семьдесят таньга. Ключевые слова семь рупий и сто семьдесят таньга.
— Я запомнила, — сказала Соломея. — Но как он узнает меня?
— Он видел вас в Бухаре, — ответил Агабек. — Ночью Азиз-бек выведет вас на берег реки и переправит на афганский берег, — продолжа