Не остался без внимания эмира и новоиспеченный дживанчи Темир-бек. За блестяще проведенное учение он получил из рук самого повелителя Бухары золотые карманные часы.
После окончания приема все были приглашены на торжественный обед. В просторном зале, стены которого были сплошь задрапированы белым с серебряными узорами шелком, длинные столы ломились от самых изысканных и экзотических яств.
Эмир явно хотел поразить гостей роскошью. Золотые и серебряные подносы, чаши, кубки стояли вперемешку с посудой из тонкого китайского фарфора. Дорогие вина из подвалов эмира подавались в стеклянных и металлических сосудах самой вычурной формы. На огромных серебряных подносах благоухали самые разнообразные блюда из нежной баранины, телятины и дичи. Середина стола была уставлена всевозможными сладостями — от засахаренных фруктов до рахат-лукума, любимого лакомства эмира.
Из-за бархатной занавеси слышалось сладкозвучное пение царских наложниц.
Как самого дорогого гостя Ислам-бека посадили вместе с самыми приближенными сановниками эмира, а Темир-бека, то и дело поглядывающего на свои новенькие часики, рядом с афганским консулом Закир-Шахом. Их познакомил Ислам-бек во время небольшого перерыва перед застольем.
Сначала консул лишь молча улыбался, слушая светскую болтовню своего нового знакомого о блестящих победах Повелителя Локая. Но, осушив подряд несколько пиал кумыса, он стал разговорчивее. А узнав, что Темир-бек по национальности локаец, он несказанно этому обрадовался. И также неожиданно разоткровенничавшись, рассказал о том, что родился в бедной локайской семье на севере Афганистана, что в детстве по воле Аллаха был взят на воспитание эмиром Хабибулой-ханом, отцом нынешнего афганского правителя. Жил при дворе, там вместе с сыновьями эмира получил достаточно хорошее образование. Когда повзрослел и набрался некоторого практического опыта, Хабибула-хан направил его консулом в Бомбей. Проработав там несколько лет, Закир-Шах был отозван в Кабул, работал в МИДе. Вскоре после восшествия на престол Аманулла-хан направил его Генеральным консулом в Ташкент, где он до настоящего времени и трудится в меру своих сил и возможностей…
— Ну и как там поживают большевики? — наобум задал первый пришедший на ум вопрос Темир-бек.
— Это отдельный разговор, и если он вас, молодой человек, интересует, то мы можем поговорить об этом в другое время и в другом месте.
— Хорошо, — решил не форсировать события дживанчи. Но тем не менее за пустыми разговорами о красоте дворца и гостеприимстве эмира он то и дело подливал кумыс в пиалу соседа.
— Вы знаете, — неожиданно разоткровенничался консул, — мне удалось сделать вашему эмиру поистине царский подарок. И теперь он должен, нет, он просто обязан одарить меня халатом со своего плеча, так же как он только что одарил вашего названого отца.
Темир-бек сделал удивленное лицо и, словно умирая от любопытства, спросил:
— Какой же подарок вы, достопочтенный консул, сделали эмиру?
— Так получилось, — с удовольствием начал он свое повествование, — что из Ташкента в Кабул я добирался в одном караване с достопочтенным бухарским купцом, давним моим знакомым. Во время длинного пути купец обмолвился, что везет в Кабул луноликую таджикскую красавицу, которую купил по случаю у одного разбойника, издавна славящегося поставками прекрасного товара для гаремов сильных мира сего. На последней ночевке перед прибытием в Кабул купец выгнал из комнаты всех своих помощников и, предварительно завесив куском полотна окно, сдернул покрывало с сидящей в углу девушки. Несмотря на бедные одежды, горянка оказалась краше самых прекрасных гурий и пэри, разгуливающих по сказочным садам Шахерезады. «Для кого ты везешь такую красавицу?» — спросил я. «Я еще не определился, может быть, продам в гарем губернатора, а может быть, кому-то из сановников самого афганского эмира». — «Никому не говори об этой гурии. Не дай Аллах кому-то раньше времени узнать об этой девушке: отберут, и ты за нее даже таньгу не получишь, — предупредил торговца я и предложил: — На днях я встречаюсь с эмиром Бухары и сам порекомендую ему твою горянку».
Купец был искренне рад такому повороту событий. А дальше все произошло так, как давно должно было произойти. По прибытии в Кабул я нанес визит вежливости эмиру Бухары и заодно рассказал ему о своей луноликой находке.
Радости эмира не было предела. Он сразу же, не скупясь, передал мне мешочек золотых. Вот так, с моей помощью, эмир стал обладателем самой красивой девушки, а я стал ближайшим советником эмира. Он обещал за мои труды платить так же щедро, как и своим вельможам. А вы, уважаемый Темир-бек, случайно, не знаете, сколько получают высшие сановники бухарского эмира?
— Нет, уважаемый. Я хоть и состою у него на службе, но о вознаграждении за свои труды даже не помышляю. Я искренне благодарен своему названому отцу, который верой и правдой служит бухарскому правителю, потому и я готов служить ему без всякого вознаграждения.
— Ну, молодой человек, это вы зря. Деньги никогда не помешают. Ведь в жизни всякое может случиться. Сегодня мы живем во дворце, кушаем на золоте и серебре, а завтра, глядишь, ничего этого нет и в помине, только пыль да прах вокруг, — философски заметил Закир-Шах, пытливо всматриваясь в глаза явно понравившегося ему соседа.
— А что, достопочтенный консул, девушка гор и в самом деле такая красавица, что сам повелитель Бухары, человек осторожный и скупой, потерял голову и отдал за нее такие большие деньги?
— О, дорогой мой дживанчи, даже то, что я увидел в полумраке глинобитного караван-сарая, в пропыленных, бедных одеждах, нисколько не умаляло природной прелести девушки. Даже там она была словно первый подснежник среди мрачного нагромождения скал, словно тростинка среди толстопузых арбузов и дынь…
— Еще немного, и вы, достопочтенный Закир-Шах, начнете слагать о прекрасной незнакомке газели.
— Не смейтесь, юноша, ибо женщина — это величайший дар Аллаха нам, мужчинам, и потому всякий, кто хоть раз любил и был любим — счастливейший на свете человек.
— А вы, достопочтенный, когда-нибудь… — Юноша смущенно осекся, прекрасно зная, что в кругу истинных ревнителей ислама просто не принято расспрашивать даже ближайших друзей о близких им женщинах.
— Я понял, о чем вы хотели спросить. Конечно же, я любил прекрасных женщин, и не раз. Но откровенно признаться, такой красавицы еще не встречал. Можно только представить, какой горянка будет, как только нарядят ее в тончайшие шелка, с ног до головы увешают драгоценностями, о Аллах. — Консул похотливо ухмыльнулся.
— Это верно, но теперь ее никто, кроме эмира и евнухов, больше никогда не увидит.
— Ну, это дело поправимое, — загадочно улыбнулся Закир-Шах.
— А что, разве можно как-то пробраться в женскую половину дворца? — прикинулся простачком Темир-бек, который только недавно узнал, что свои самые важные бумаги эмир хранит именно там.
— Конечно, — сказал консул и, выдержав для приличия продолжительную паузу, продолжал: — Много лет назад, когда я был еще несмышленым юношей, дворец Калаи-Фатуме был летней резиденций Хабибулы-хана. Там предавались беззаботной забаве и отдыху эмир и его ближайшие родственники. Однажды, играя в дальнем конце сада, я провалился в какую-то яму. Сколько я помню, раньше на этом месте обычно возвышалась куча сучьев и хвороста из близлежащего сада.
Привыкнув к темноте, я заметил полуобвалившийся вход, который вел под землю. У меня хватило ума не обследовать тайный лаз в тот же день. Забросав лаз хворостом и сучьями, я решил отложить исследование таинственного подземелья до лучших времен. Необходимо было хорошенько подготовиться. Через неделю, накануне отъезда в Кабул, я раздобыл две самые толстые свечи, стащил на кухне лепешку, в прачечной раздобыл довольно прочную бечевку и, экипировавшись таким образом, направился в заветный уголок дворцового парка. За время, прошедшее после того, как я провалился под землю, садовники, подрезая садовые деревья, навалили на место, где начинался ход, большую кучу сучьев, и мне пришлось достаточно попотеть, прежде чем добраться до входа в подземелье. Зажег свечу и, то и дело спотыкаясь об отвалившиеся от стен и потолка хода камни, смело направился в кромешную темноту преисподней. Откровенно говоря, я и мысли не допускал, что это самый обыкновенный подземный ход, предназначенный для побега осажденных из дворца. Возбужденный прочитанными книгами о чудесах Востока, я представлял себе, что направляюсь в царство Иблиса, который ждет и не дождется смельчака, готового с ним сразиться.
В общем, не менее получаса спускался я по наклонному ходу вглубь, прежде чем подземная галерея ступенька за ступенькой начала подниматься к поверхности земли. Вскоре узкая и довольно низкая галерея начала прямо на глазах расширяться. Поднялся на недосягаемую высоту потолок, сам проход расширился так, что по нему можно уже было вполне свободно разойтись двум прохожим.
Неожиданно до меня донеслись голоса. Сначала чуть слышные, но чем выше я поднимался, тем они были отчетливее. Можно было разобрать, что разговаривают женщины. В одном месте звуки стали до того ясными, что я смог разобрать слова песни, которую кто-то грустно напевал за стеной.
Подняв повыше свечу, я заметил, что один из кирпичей немного выдвинут. Обхватив его покрепче пальцами, я что было сил потянул его на себя. Он поддался и через мгновение свободно выскользнул из проема.
С трудом подтянувшись к тайному окошечку, я сквозь тончайший шелк, покрывающий стены царских покоев, сумел лишь краем глаза увидеть лицо любимой жены эмира. До этого я всего лишь однажды видел ее в саду без накидки и потому перепугался до смерти, потому что прекрасно знал — если о моем проникновении в святая-святых гарема узнает эмир, то мне не сносить головы.
Поставив кирпич на место, я со всех ног кинулся обратно и успокоился лишь только когда выбрался из ямы. Поспешно завалив ее сучьями, я поспешил во дворец, моля Аллаха, чтобы он помог мне побыстрее забыть все то, что со мной произошло.