— На первое время он просил передать вам часть денег. — Челим-бек долго копался, прежде чем извлек из-за пояса увесистый кожаный мешочек с золотыми монетами. — Остальное из обещанного золота он обещал передать вам через месяц-полтора…
— Вот это и в самом деле радостная весть, — расплываясь в улыбке, с нескрываемой радостью сказал эмир, принимая деньги. Успокоившись окончательно, правитель Бухары взвесил на руке золото, и с деланым равнодушием бросил его на небольшой столик для бумаг, стоящий рядом с креслом. — Вот за эту весть я тебя вознагражу по-царски, — неожиданно звонким, как перезвон монет голосом, сказал эмир, — для тебя мне ничего не жалко. — Выдвинув ящик массивного письменного стола, он вынул из его недр новый желтый сафьяновый кошель и не считая выложил оттуда горсть золотых червонцев. — Бери и почаще приноси мне хорошие вести. Ты знаешь, я очень добр, когда казна моя полна.
— О, Ваше Высочество, разрешите мне выразить искреннюю признательность за ту доброту, что вы постоянно оказываете мне. Я всегда помню об этом и потому всегда готов служить вам верой и правдой.
Челим-бек ловко, одним движением руки сунул себе за пояс деньги и тут же, изогнувшись, облобызал влажные и горячие персты эмира.
— Эй, кто там за дверью, ко мне! — неожиданно резко и нетерпеливо прокричал эмир, и в ту же секунду в комнате появился один из его ближайших нукеров. Зверски вращая налитыми кровью глазами, он сразу же подозрительно уставился на Челим-бека, готовый по первой команде хозяина разорвать его на куски.
Явно довольный тем, что заставил учащенно забиться овечье сердечко своего дальнего родственника, эмир удовлетворенно сказал:
— Проводи господина до калитки. Прощай! — добавил он вслед Челим-беку.
«А меня ждет прелестная компания», — промурлыкал он про себя.
В комнату неслышной походкой вошел главный евнух:
— Мой господин и повелитель, все цветы гарема у ваших ног. Какую из своих драгоценных роз вы удостоите сегодня своим вниманием?
— Я же приказал подготовить для моего сладострастного сна горянку Юлдыз. Она самое прелестное создание из всего моего цветника. Ты уже обломал шипы у этого поистине драгоценного бутона?
— Я сделал все, что мог, о мой повелитель.
— Ну что ж, я рад. А теперь поторопись, я с нетерпением жду мою утреннюю звезду.
Евнух исчез так же незаметно, как и появился.
В томлении ожидания красавицы эмир неожиданно даже для себя решил поразить ее своими богатствами. С этой целью он отодвинул в сторону ковер на противоположной от двери стороне, привычно нащупал невидимую в полумраке замочную скважину, вставил ключ и, повернув его три раза, надавил на стену. Часть стены легко ушла внутрь, открывая довольно вместительный тайник, в глубине которого теснилось с десяток больших и маленьких шкатулок с драгоценностями.
Вытащив на середину комнаты три самых дорогих своих шкатулки, он раскрыл их, с большим удовлетворением полюбовался сокровищами и, прикрыв нишу, задрапировал стену ковром.
— Ну разве сможет устоять сердце даже самой привередливой красавицы от такого обилия и разнообразия украшений? — шептал эмир, ловя всем своим существом слепящие взор отблески огромных жемчужин и многогранных бриллиантов, переливы целых связок золотых колец с крупными изумрудами, рубинами и сапфирами.
«Никакая женщина не устоит перед такими богатствами», — удовлетворенно думал он, дожидаясь ту, ради которой был готов на все, лишь бы заслужить ее благосклонность и любовь. Он и сам не понимал до конца, почему эта недотрога очаровала его, лишила покоя и сна и даже заставила оторваться от важных государственных дел и забот. «Неужели приходит неотвратимая старость?» — внезапно оглушила эмира неприятная, но довольно-таки правдоподобная мысль. Только тем, что это, возможно, последняя его любовь на склоне лет, можно было объяснить многое.
Вот и сейчас, вместо того чтобы самому любоваться своими сокровищами, перекладывая их с места на место, он с нетерпением ждал свою маленькую ханум.
Наконец в дверь тихонько постучали.
Эмир принял подобающую случаю величественную позу и только после этого сказал:
— Входите!
Из-под ковра, словно прекрасная бабочка из кокона, возникла черноглазая Юлдыз. Несмотря на то что алые бутончики ее губ были твердо сжаты, а глаза метали молнии, девушка была еще прекрасней и желанней, чем прежде.
«Она обязательно будет моей, — думал эмир, — я укрощу эту строптивую гурию так же, как лихой джигит укрощает вольную кобылицу».
— Подойди, о свет моих очей, к своему повелителю. Я хочу, чтобы ты была моей любимой женой. Если хочешь, я с ног до головы осыплю тебя самыми дорогими драгоценностями.
Эмир по-молодецки соскочил с кресла и, приблизившись к дикарке, начал вынимать из своих шкатулок самые крупные самоцветы и горстями кидать их к ее ногам.
Девушка стояла, словно столб, не шелохнувшись, равнодушная ко всему.
Вытряхнув содержимое шкатулок к стопам горянки и не заметив с ее стороны даже простого женского любопытства, эмир возвратился в свое теплое и мягкое кресло и, удобно устроившись, неожиданно спросил:
— Откуда ты, о свет моих очей?
— Я родилась в кишлаке, высоко в горах. Родители мои пасли овец Ислам-бека. У меня есть жених. Это сильный и смелый человек. Если ты не отпустишь меня, то он придет и освободит меня силой. Аллах всезнающ и всемогущ, он не допустит насилия над бедной девушкой.
— Но я хочу, чтобы ты без всякого принуждения вошла в мой благодатный цветник и скрасила годы моей жизни. Скажи мне, чего тебе больше всего хочется, и я исполню любое твое желание. Ну, что ты молчишь?
— А ты и в самом деле сделаешь все, о чем я попрошу?
— Аллах тому свидетель, — думая, что победа близка, искренне заверил он девушку.
— Тогда отпусти меня домой, к родителям. Не надо мне никаких драгоценностей и подарков. Для горцев дороже гор и воли нет ничего.
Эмир явно не ожидал таких слов от девушки и потому не сразу нашелся что ей на это ответить.
Настойчивость, с какой Юлдыз противилась всем его притязаниям, начала бесить эмира, привыкшего к безоговорочному повиновению своих подданных. Еще мгновение, и он готов был нажать на один из потайных рычагов на тыльной стороне стоящего рядом дубового стола, и тогда бы уже никто во всей вселенной не смог больше любоваться красотой черноглазой дикарки. Посреди комнаты, там, где стояла девушка, находился закрытый пушистым персидским ковром металлический люк, под которым зиял бездонный колодец.
Но что-то удержало повелителя от этого необдуманного поступка. Может быть, жалость к этому маленькому затравленному зверьку? Вряд ли. Он давно забыл, что это такое. Просто на ковре, который должен был провалиться вместе с наложницей в подземелье, светились и переливались всеми цветами радуги его драгоценности. А лишиться сразу и девушки, и богатства было выше его сил.
Он только зыркнул исподлобья на строптивую горянку, словно желая испепелить ее своим гневным взглядом, но она нисколько не смутилось от этого, а напротив, смотрела на него смело и упрямо, словно черная пантера, всегда готовая к прыжку.
— Эй, слуги, ко мне!
В комнату тут же ввалился евнух и, низко склонив голову перед хозяином, заученно произнес:
— Слушаю и повинуюсь.
— Я последний раз спрашиваю, о женщина, подчинишься ли ты воле своего хозяина или будешь продолжать упрямиться? — немного отойдя от гнева, спросил эмир.
— Я же сказала, что если ты меня не отпустишь, то мой жених все равно меня найдет и освободит, чего бы это ему не стоило.
— Заточить ее в башню скорби, — раздраженно приказал повелитель верному слуге. — Я надеюсь, что к следующей нашей встрече она будет более покладистой, ибо Аллах вершит судьбами людей на небесах, а я на земле, и горе тому, кто посмеет мне противиться.
Глава XXII. Афганистан. Кабул. Октябрь, 1924 год
Отгороженное от пыльной улицы невысоким глинобитным дувалом здание посольства РСФСР в Кабуле, которое раньше принадлежало городскому сборщику податей, мало соответствовало своему настоящему предназначению. В большинстве своем афганские дома, разделенные на мужскую и женскую половины, состояли из трех-четырех комнат и множества чуланчиков, где богатые горожане хранили свои продукты и одежду. А посольству нужны были не только кабинеты, но и жилые комнаты. Но как говорится: «В тесноте, да не в обиде», и посольские служащие постепенно привыкли к тесноте, большую часть времени проводя под развесистой, огромной толщины чинарой, которая защищала своих обитателей не только от дождя и пыли, но и от солнца и промозглого зимнего ветра.
Когда Агабек и Братов подъехали к воротам посольства, часовой афганец поспешно их отворил.
— Ассалям алейкюм, рафик Братов, — радостно прокричал он, пропуская путников на территорию посольства.
— Ассалям алейкюм, рафик Сайдулла, — ответил дипкурьер, спешиваясь.
Сидевшие под чинарой сотрудники дипломатической миссии вскочили с лавочки и наперегонки кинулись навстречу дипкурьеру.
— Здравствуйте, товарищ Братов!
— Как там на Родине, товарищ Братов?
— Привез ли газеты, товарищ Братов?
— Какие вести привез, товарищ Братов? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Здравствуйте, дорогие мои, — отвечал Братов, пожимая руки живущих на чужбине товарищей. — Дома все нормально! Индустриализация, — со смаком произнес он новое, еще не заезженное в Афганистане слово. — Почту вам самую свежую привез, — сказал он в заключение и, перекинув через плечо свой потрепанный брезентовый мешок с секретной корреспонденцией, направился в дом. Агабек, соскочив с коня, в то время как посольские, окружив дипкурьера, выпытывали у него новости, незамеченным прошел к входу в посольский дом, ожидая своего попутчика. Вмести они зашли внутрь. Сначала Братов направился в небольшую комнатушку, которую занимал секретарь посла.
— Здравствуйте, товарищ Бурученко, — приветствовал он худого болезненного вида человека в пенсне.