Ислам-бек достал из своего походного сундука, где хранились самые важные документы, небольшой пакет и пригласил Темир-бека к столу.
— Вот последние сводки боевых действий моджахедов ислама против Советов. Мне кажется, что эмир будет доволен результатами и в конце концов заставит прижимистых британцев раскошелиться. Они хотели результативных побед — они их получат. Еще немного времени, и мы в полной мере подготовимся к выступлению на Бухару, и тогда держитесь, Советы! Я также, как некогда мой древний предок Чингисхан, смету на пути к освобождению наших земель все препятствия. После меня останется только прах и пепел. — Ислам-бек почувствовал, что немного переигрывает, и осекся. — А теперь, мой дорогой, я приглашаю тебя отведать со мной свежей конины и выпить освежающего напитка степей.
Насытившись, Темир-Бек попросил отца отпустить его в родной кишлак Кохи-Саяд, благо, что до него от лагеря Ислам-бека было недалеко.
— Я давно хотел побывать на родине, навестить своих друзей и знакомых, которых уже многие годы не видел. Позвольте мне посмотреть на родной дом, вспомнить моих родных.
— Хорошо, съезди, мой мальчик. Я дам тебе в дорогу своих нукеров.
— Не надо, отец, вы же знаете, я сам смогу за себя постоять!
Из долины в Кохи-Саяд вела новая дорога. С высокого склона, где был разбит лагерь воинов ислама, было видно, как, попетляв по предгорьям, она вдруг резко ползла вверх, на высокогорный перевал. А с перевала уже было рукой подать до родного кишлака.
Без устали проскакав почти всю ночь, Темир добрался до селения лишь с первыми лучами солнца. Но, несмотря на раннее утро, жизнь там уже била ключом. Это и понятно, ведь забот у жителей высокогорного кишлака намного больше, чем у жителей долины.
Уже на окраине в нос Темиру ударил резкий, дурманящий воспоминаниями детства, запах сжигаемого в очагах кизяка. Он остановил коня и замер на месте, впитывая всеми фибрами души неувядаемые запахи родины, и невольно, как это было давным-давно, когда он был еще босоногим мальчишкой, зацепился взглядом за снежную вершину, возвышающуюся вдали, и долго не мог отвести восхищенного взора от величайшего пика, созданного Аллахом для поддерживания небес. Об этом сказал ему когда-то отец. Хоть и знает он теперь о мире немного больше, чем знают седобородые аксакалы, но эти слова отца он обязательно перескажет своему будущему сыну. Сыну Юлдыз и его, Темир-бека.
Мысль о любимой сразу же всколыхнула все его существо, но прежде чем ее увидеть, он решил выполнить просьбу Белоконя, тем более что дом кузнеца Курбана стоял на окраине. Стегнув ногайкой своего текинца, он на полном скаку подлетел к кузне, из которой доносился звонкоголосый диалог кувалды и молотка.
Спешившись, Темир-бек зацепил поводья за торчащий из глинобитной стены сучок и, отворив дверь, нырнул в знакомое с детства вместилище копоти и огня.
Курбан, занятый своим делом, не заметил гостя. Темир же не спешил отрывать его от работы, а, став в дверях, смотрел на то, как из бесформенного куска железа рождается длинный и широкий горский нож. Ненадолго оторвавшись от ковки, кузнец принялся раздувать огонь с помощью старых, потрепанных мехов. Начинающие тускнеть угли быстро разгорелись, осыпая все вокруг мириадами искр, и казалось, что огненные брызги извергаются ослепительным шлейфом не из печи, а из глаз божественного кузнеца Тванштара, кующего для сонма богов железное оружие. Темир слышал от отца древнюю легенду про божественного кузнеца и теперь воочию увидел его в образе Курбана.
«И в самом деле, как они похожи, — подумал вдруг Темир, не отрывая взгляда от лица мастера. — Только Тванштара ковал оружие для богов, а Курбан для простых людей».
Внимательней присмотревшись, он вдруг заметил кровоточащую ссадину, пересекающую наискосок твердое как скала лицо кузнеца от правого уха к глазу.
Предчувствуя недоброе, Темир окликнул хозяина.
От неожиданности кузнец вздрогнул. Обернувшись и увидев Темира, он не спеша отложил на верстак молоток, сунул остывшую заготовку в самый жар печи, тщательно оттер от сажи и окалины руки и только после этого шагнул навстречу.
— Что случилось? — с искренним участием в голосе спросил Темир. — Неужели вы повздорили со своей молодой женой?
— Слава Аллаху, удар пришелся вскользь, — не замечая по-дружески шутливого тона гостя, угрюмо сказал Курбан. Глаза его сверкнули яростно и решительно.
— Какой удар, о чем вы говорите? Вы, наверное, перетрудились сегодня. Так оставьте работу, отдохните. Сейчас пойдем домой, там ваша молодая жена нальет нам пенистого кумыса, а сестра ее споет свою любимую песенку.
В первый свой приезд в кишлак Кохи-Саяд, после организованного денаусскими разведчиками «освобождения» из плена, Темира сопровождал переодетый пастухом Худайберды. Он-то и познакомил его со своей молодой мачехой, которая оказалась старшей сестрой Юлдыз. Пока он гостил в семье кузнеца, Юлдыз частенько наведывалась к своей сестренке, что позволяло влюбленным изливать свои чувства без свидетелей. Пообещав любимой приехать за ней через несколько месяцев, чтобы навсегда забрать из дома, Темир-бек по независящим от него обстоятельствам не смог выполнить свое обещание и теперь был готов выслушать от любимой самые суровые и горькие упреки. Но слова кузнеца заставили его сердце учащенно и гулко забиться.
— Ничего этого теперь у меня уже нет. Ни жены, ни дома, — оглушили Темира слова друга. С трудом разомкнув пересохшие от волнения губы, кузнец продолжал: — Неделю назад на кишлак налетела шайка контрабандистов Кара-Тульки — Черного лиса. Видя, что в нашем бедном кишлаке мало чем можно поживиться, главарь собрал аксакалов и сказал, что если они не отдадут ему в наложницы двух самых красивых молодых девушек, то он сожжет все селение. Старики поохали, поахали и мудро решили, что если останется кишлак, то будут и дети, а дети рано или поздно подрастут и среди них обязательно появится много других молодых девушек. Так что печалиться нечего, на все воля Аллаха. Так сказали старики и наутро собрали перед разбойниками всех девушек.
Мы с Зухрой оставили Юлдыз дома, спрятали в пристройке для скота. Но это ее не спасло. Когда все уже было успокоились, в дверях дома показался предводитель. Он указал ногайкой на Зухру и приказал своим нукерам ее схватить. Я, видя, что бандит не шутит, кинулся на него с ножом, но тот быстро отскочил в сторону, освобождая место двум своим нукерам. Те сначала выбили у меня из рук нож, а затем, ударив клинком по лицу, повалили на пол и начали избивать. Больше я ничего не помню. О Аллах, за какие грехи ты наказал бедного Курбана?
Когда я очнулся, в доме все было перевернуто вверх дном, слышен был только вой и плач соседских старух. Бездыханное тело Зухры лежало посреди комнаты. Она предпочла рабству и позору смерть. А Юлдыз бандиты связали и увезли с собой. Вступившихся за нее родителей они порубили саблями, а дом сожгли.
— Где промышляет этот Черный лис? — наконец-то поняв весь трагизм случившегося, вскричал Темир. — Я вырежу сердце из груди этого шакала и скормлю его собакам!
— Обычно он водит свои караваны по ущелью Кара-Булак. Ожидая связника, я подготовил сведения о нескольких наиболее крупных шайках контрабандистов и басмачей. Среди них есть кое-что и о Кара-Тульки…
Несмотря на рвущую сердце боль от недавней потери, Курбан старался быть спокойным и рассудительным. Он первым заговорил о деле, ради которого Темир, он это понял сразу, заехал в кишлак.
Кузнец подошел к ящику с инструментами, выложил из него две пудовые кувалды, кучу заготовок и молотков поменьше. На самом дне ящика лежала неприметная закопченная металлическая коробочка. Он вынул ее и, зацепив за край ногтем, быстро вскрыл. В коробке лежали листы, сплошь исписанные мелкой арабской вязью.
Темир взял верхний лист и, осторожно разгладив его на ладони, начал читать, но мысль о Юлдыз не на минуту не оставляла его, мешая сосредоточиться на приготовленной для него информации. Сознание того, что он уже больше никогда не увидит своей любимой, вызывало нестерпимую душевную боль, но он усилием воли заставил себя думать о деле, ради которого, прежде всего, и прибыл в этот высокогорный кишлак.
— О, — воскликнул вдруг Темир, — да этот бандит занимается контрабандой опия. Здесь написано, что в прошлом году он пять раз ходил за терьяком в Афганистан, где цена опия в два раза меньше, чем в Ташкенте, и почти в три раза меньше, чем в Китае. Что, он и в самом деле в Китае был?
— По моим сведениям, всего один раз, в начале года. Обратно привез много мануфактуры и серебра. После этого полгода жил припеваючи — и вот теперь снова разбоем занялся.
— А я думал, что Кара-Тульки занимается только контрабандой опиума…
— Этим более прибыльным делом он стал заниматься относительно недавно, раньше он был обыкновенным разбойником, который не гнушался даже воровством и перепродажей девушек в гаремы богатеев.
— Вы хотите сказать, что он схватил Юлдыз только для того, чтобы ее выгодно продать?
— Скорее всего, это так и есть.
— Слушайте, уважаемый Курбан-ага, а вы не задумывались над тем, почему этот контрабандист так жестоко обошелся именно с вашей семьей?
Кузнец удивленно посмотрел на Темира и, ненадолго задумавшись, сказал:
— Может быть, контрабандисты догадываются о моих связях с чекистами или что-то подозревают. Ведь шила в мешке не утаишь. Многие знают, что я был проводником красноармейского отряда. Жизнь продолжается. Продолжается и наша тайная борьба за лучшее будущее. А впрочем, все в руках Аллаха, только он, милостивый и милосердный, знает ответы на все наши вопросы.
Тот факт, что бандит, по всей видимости, будет стремиться продать своих пленниц, немного успокоило Темира. Он крепился изо всех сил, стараясь не показать виду, что в душе его все сильнее и сильнее разгоралась жажда мщения, что его мозг лихорадочно искал выход из создавшейся ситуации и любую, даже самую несбыточную возможность во что бы то ни стало спасти Юлдыз.