— А что вы собираетесь делать? — еще не решив для себя ничего определенно, спросил кузнеца Темир.
— Докую себе этот большой нож и пойду искать Черного лиса, — как уже об окончательно принятом решении сказал Курбан, — найду его, зарежу.
Темир нисколько не сомневался в том, что он исполнит все, что наметил. Но от этого его героического поступка Юлдыз лучше не станет.
«Надо не торопясь, хорошенько все обдумать», — подумал он, с гордостью разглядывая мужественное, обветренное горными ветрами лицо кузнеца.
Курбан вновь вытащил из горнила раскалившуюся добела заготовку и начал самым маленьким своим молоточком доводить ее до нужной кондиции.
Дождавшись, пока мастер снова сунет заготовку в печь, Темир сказал:
— Если вы доверяете мне, я сам отыщу и убью бандита. Для этого у меня есть и лихой конь, и острая как лезвие бритвы сабля, и добротная винтовка. Есть и деньги. Я найду этого лиса и просто выкуплю у него Юлдыз. А если он не согласится, украду ее, где бы он ее ни запрятал.
Худайберды не сразу ответил. Он долго о чем-то размышлял, прежде чем сказать:
— Кара-Тульки мой и только мой кровник. И пока я не отомщу ему за содеянное, мне не будет покоя. Но я немного повременю его искать. Если вы его найдете, не убивайте. Узнайте все о вашей девушке, но не убивайте. По закону гор он мой!
Спрятав за пояс донесение кузнеца, содержавшее информацию о деятельности контрабандистов, Темир, выйдя из кузницы, легко вскочил на своего коня и, гикнув: «Вперед, мой скакун», — во весь опор помчался обратно в долину.
Еще за несколько километров до стоянки Ислам-бека Темир разглядел с высоты перевала белую юрту, стоящую на холме. Он заметил также, что к стоянке с разных концов долины и из-за дальних перевалов спешат гонцы, чтобы до захода солнца поспеть на очередной доклад к правителю Локая. Воины ислама несли своему главнокомандующему разные вести: и хорошие и не очень. В то время как эмир Бухары ждал от Ислам-бека только победных реляций.
«Ну что ж, скоро я устрою всем вам праздник», — подумал Темир-бек, пришпоривая своего текинца.
Пока он добирался до белой юрты, большинство гонцов уже прибыли и в ожидании новых приказов и распоряжений уселись на корточках вокруг костра.
Темир-бек поприветствовал сначала отца, потом каждого из джигитов, прибывших издалека. Видя, что Ислам-бек занят, Темир подошел к всезнающим гонцам и между прочим, в разговоре о ценах на ячмень и оружие в долине, начал расспрашивать о разбойнике Кара-Тульки.
— Я видел его в караван-сарае, по дороге в Ташкент. Караван-баши сказал мне по секрету, что вместе с Кара-Тульки в Ташкент едут три женщины. Любопытство привело меня в дальний конец караван-сарая, где вместе с верблюдами расположились женщины. Они были укутаны до самых глаз, и трудно было определить: жены это Кара-Тульки или его наложницы, — постарался блеснуть своей осведомленностью один из гонцов.
— А ты бы попробовал снять с них накидки да разглядеть их хорошенько, может быть, и себе кого присмотрел, — подначил рассказчика один из джигитов. — Что, небось испугался?
Сидящие у костра гонцы весело заржали, словно жеребцы-трехлетки.
«Значит, этот разбойник вместе со своей добычей скоро будет в Ташкенте», — невольно обрадовался Темир. Удовлетворенный услышанным, он, больше не прислушиваясь к разглагольствованиям праздно расположившихся у огня джигитов, направился в юрту Ислам-бека.
Получив из рук Повелителя Локая победные реляции и агентурные сведения, добытые обширной сетью шпионов бухарского эмира, Темир-бек тронулся в обратный путь. В Ташкенте его ждало множество неотложных дел, одно из которых вызывало у него, несмотря на горечь утрат, учащенное сердцебиение и щемящую сладость от предстоящей встречи. А в том, что он свою Юлдыз рано или поздно встретит, Темир ни на мгновение не сомневался.
Глава XXVII. Афганистан. Калаи-Фатуме. Ноябрь, 1924 год
Не привлекая интереса и внимания чиновников двора Его Высочества эмира Бухары, Эдванс за более чем две недели проживания во дворце Калаи-Фатума завел дружбу лишь с афганским садовником, неразговорчивым и хромоногим Мавлави, которого за густую черную бороду дворцовые слуги называли Мавлави Кара.
Еще в первые несколько дней пребывания во дворце Эдванс, которому выделили комнатушку на этаже, где селилась прислуга, выглянув в окно, которое выходило в парк, обратил внимание на копающегося в цветнике человека. Наблюдая за ним, он заметил, что садовник, а это безусловно был он, прихрамывает на левую ногу. Занятый обрезкой кустов роз, он никогда не обращал никакого внимания на то и дело пытающихся завязать с ним разговор то и дело снующих мимо словоохотливых слуг.
«Он явно из молчунов», — подумал Эдванс. Он уважал такую породу людей, потому что сам умел и любил поговорить. Но не только это привлекало его. Эдванс по своему опыту знал, что молчуны — люди наблюдательные и если их чем-то всерьез заинтересовать, то они могут порассказать о многом. Вот почему, когда адъютант эмира Темир-бек представил ему список людей, подпадавших под подозрение, Эдванс, бегло просмотрев его, спросил:
— Кто, по-вашему, хорошо знает вашего садовника?
— Непростой вопрос, — поморщил лоб Темир-бек. — Он мало с кем общается. Управляющий, наверное, — неуверенно предположил он.
— А как мне с ним переговорить?
— Я могу пригласить его к вам в комнату.
— Нет, так не пойдет, — возразил Эдванс. — А чем управляющий занимается в свободное время?
— Али-ходжа, так звать управляющего, любит верховую езду. По утрам он обычно разъезжает на своем текинце по парку.
— А мне вы можете найти достойного коня?
— Могу предложить своего. У меня чистопородный текинец — подарок эмира, — с гордостью сказал Темир-бек. — Я прикажу, чтобы коня оседлали пораньше.
На следующее утро Эдванс, вспомнив бурную молодость, гарцевал на красавце-текинце по парку. Примеряясь к коню, он то пускал его в галоп, то шел рысью, то поднимал на дыбы. За всем этим с интересом наблюдал худощавый, среднего роста человек с белоснежной чалмой на голове, который несколько минут назад, после продолжительной скачки остановил своего коня у ворот парка.
Поравнявшись с наблюдающим за ним конником, Эдванс поприветствовал его:
— Хубасти, джурасти, бахарасти!
— Хубасти, джурасти, бахарасти, — удивленно произнес человек.
— Позвольте представиться, — бросив поводья и приложив руки к груди, сказал Эдванс. — Я здесь проездом из Аравии. Меня зовут Пир-Али-хан. По просьбе эмира я забавляю Его Высочество рассказами о своих путешествиях.
— Очень рад знакомству, уважаемый Пир-Али-хан. Я управляющий этого прекрасного дворца — Али-ходжа.
Бросив поводья конюху, управляющий спрыгнул с коня, следом за ним соскочил с коня и Эдванс.
— Вы, уважаемый, прекрасно держитесь в седле, хотя я знаю, что этот конь никого кроме хозяина не признает.
— Мы, кочевники пустынь, знаем заветное слово, — обаял управляющего своей ослепительной улыбкой Эдванс.
После общепринятых на Востоке вопросов о здоровье и пожелании богатства Эдванс, с интересом разглядывая окрестности парка, как бы ненароком спросил:
— Уважаемый Али-ходжа, с первого дня пребывания во дворце я не перестаю поражаться этим великолепным дворцовым парком. Назовите имя достойнейшего из людей, который сумел создать этот, сравнимый по красоте с раем, оазис среди пустыни?
Явно польщенный похвалой в адрес своего садовника, управляющий с гордостью ответил:
— Вы правы, уважаемый. Мне стоило больших трудов вытребовать этого умельца у дворецкого самого Амануллы-хана. И вот за год из нескольких сохранившихся с лучших времен аллей Мавлави, благодаря упорству и любви к своему делу, сумел создать этот, как вы правильно выразились, оазис.
— Как же вам удалось заполучить такого искусного садовника?
— Это было непросто. Однажды, около года назад, от главного придворного садовника в Кабуле я узнал, что хромой Мавлави, один из лучших его работников, решил жениться и теперь собирает деньги, чтобы заплатить калым родителям невесты. Первое время все шло по плану, он накопил половину требуемого родителями невесты взноса. Но вскоре вышел указ Его Величества Амануллы-хана, да будут долгими годы его праведной жизни, о сокращении придворных расходов. Все это отбрасывало женитьбу садовника года на два. И тогда я предложил Мавлави поработать в Калаи-Фатуме, пообещав платить в два раза больше. Тот сразу же согласился и бухнулся на колени перед дворецким. Не сразу, но его все-таки отпустили.
— И что, вы теперь доплачиваете ему из своих средств? — делано удивился Эдванс.
— Ну что вы, уважаемый, я не такой богатый человек, чтобы платить садовнику из своего кошелька. Ему доплачивают из казны Его Высочества, да хранит его Аллах!
— Если у садовника все так хорошо, то почему он такой угрюмый и нелюдимый?
— Все дело в том, что недавно отец невесты заявил: если Мавлави не соберет нужную сумму через месяц, то он продаст свою дочь другому, более состоятельному жениху.
— Так пусть займет деньги у казначея, — посоветовал Эдванс.
— Вы не знаете его. Второго такого скрягу, как казначей эмира, нужно поискать.
— И что, никак нельзя Мавлави помочь? — участливо спросил Эдванс.
— Кто же даст ему взаймы 200 рупий?
— Я!
— Вы? — В глазах управляющего выразилось такое удивление, что Эдванс пояснил: — Я же ему не просто так отдам эти деньги, а под небольшой процент. Думаю, за полгода он возвратит мне долг?
— О да! Конечно, — радостно провозгласил Али-ходжа. — Слава Аллаху! Нашелся добрый человек, который спас Мавлави жизнь, а парку — будущее. Без Мавлави парк рано или поздно пришел бы в запустение. Я могу сказать садовнику о вашем решении?
— Конечно, пусть он после обеденной молитвы зайдет ко мне в комнату.
— Спасибо, уважаемый! Аллах не забудет вашей доброты!
Услышав шаги, характерные для хромого, Эдванс сел в тень, на диванчик, который вместе с кроватью, креслом и небольшим столиком с трудом вмещался в комнатушку, которую он занимал, и, изобразив на лице искреннее сочувствие, застыл в ожидании садовника.