Пройдя по коридорам, Ковалевский вошёл в свою приёмную. Увидел Кольцова, перевёл взгляд на угрюмого, притихшего Юру, спросил:
— Что, лейб-гвардия, нос повесил? А?
— Н-нет… Ничего… — Мальчик не был настроен на разговор.
— У меня тоже на душе… не очень, — понимающе сказал генерал, не стесняясь своей беспомощности. — Бывает.
Кольцов поднял на Ковалевского глаза:
— Ваше превосходительство, в городе видел афишу. Заезжая труппа оперу даёт. Может, распорядиться?
Ковалевский помедлил.
— А что, пожалуй… Сколько времени не удавалось. — И оживившись, добавил; — И мрачного Юрия с собой возьмём.
— Слушаюсь! — Кольцов взялся за телефонную трубку, чтобы предупредить градоначальника: губернаторскую ложу сегодня не занимать.
— Ну вот что, Павел Андреевич! — вспомнил Ковалевский. — Пригласите от моего имени Татьяну Николаевну. Полковник Щукин все ещё не вернулся — что ей в одиночестве дома сидеть!
— Непременно, Владимир Зенонович! — ответил Кольцов.
Командующий прошёл к себе в кабинет, а Павел, по забывчивости держа руку на телефонной трубке, задумался. Только что он испытал радость при мысли, что сейчас услышит Танин голос, а позже и увидит её. И тут же на смену радости пришло сомнение: имеет ли он право на эту любовь? На любовь, у которой нет и не может быть будущего. После той первой встречи в приёмной он почувствовал влечение к этой своеобразной девушке. Дважды он мимолётно видел её, и оба раза чувство тревоги одолевало его: происходило что-то ненужное ему, способное помешать его делу. Он понимал это. Но и выбросить Таню из своего сердца, не думать о ней он уже не мог. Она жила в нем, рождая попеременно то чувство радости, то острое недовольство собой и тягостную тревогу.
…В зале медленно пригасал сеет, на ряды зрителей волнами — одна другой темнее — наплывала полутьма, высветился занавес, забился в углы залы осторожный шёпот опоздавших.
В губернаторской ложе в первом ряду усаживались Ковалевский и Юра. Сзади села Таня. Рядом с видом добровольного пажа встал Кольцов. Таня подняла на него глаза, обмахнулась веером, словно отгоняя от себя любопытные взгляды, устремлённые на неё из офицерских рядов, и слабо приказала:
— Садитесь же!
— Благодарю, — с мягкой улыбкой ответил Кольцов и присел рядом с Таней. Таня горделиво обвела взглядом ряды: наверно, ей сейчас многие завидуют, перешёптываются. Ещё бы, рядом с ней такой блестящий офицер, о чьих подвигах знает весь город, — Адъютант Его Превосходительства!
— Это чудесно, что вы вытащили всех в оперу, — глядя на Павла восторженными глазами, сказала Таня. Благодарная улыбка мягко осветила её лицо. Таня помолчала немного, потом склонилась к уху Павла, обдав его лёгким запахом духов: — Помнится, я приглашала вас в гости. Однако вы почему-то пренебрегли моим приглашением.
— Я бы с радостью… Но, честное слово, дела не позволяли, — попытался оправдаться Кольцов.
— Словом, так. Если вы не будете у нас в пятницу, я сочту, что вы не хотите меня видеть, и обижусь.
В темноте зала голоса их перемешивались, переплетались, и Тане впервые в жизни было так странно и так хорошо.
— Право — это будет несправедливо, — со значением произнёс Кольцов.
— И все-таки я обижусь, — твёрдо сказала Таня.
Звучала порывистая, стремительная увертюра «Кармен». И Юра, сидя рядом с Ковалевским, с любопытством рассматривал маэстро во фраке который, подпрыгивая, взмахивал дирижёрской палочкой, и правое плечо у него дёргалось, словно от нервного тика. Юре казалось, что дирижёр здесь лишний, что он мешает музыке, заставляя слушателей смотреть на себя, а не отдаваться её властному течению.
И вдруг по рядам прошелестел удивлённый шепоток — это в губернаторскую ложу вошёл дежурный офицер, склонился к Кольцову и попросил его подойти к телефону. Лорнеты поплыли следом за Кольцовым — видимо, случилось что-то чрезвычайное.
Кольцов поднялся и извинился перед Таней.
— Теперь вы сами можете убедиться в том, что я вам сказал правду, — уходя, успел шепнуть Тане Кольцов.
У телефона был Микки.
— Павел Андреевич? — спросил он. — Из ставки главнокомандующего прибыл нарочный. Срочный пакет лично его превосходительству.
— Сейчас приеду! — сказал Кольцов и спустился вниз к подъезду.
Через полчаса он был уже в штабе. Навстречу ему поднялся офицер в кожаной куртке и в кавалерийских подшитых кожей галифе, — хранящих следы пыльной дороги. Браво щёлкнув каблуками с той особой молодцеватостью, которая свойственна лишь представителям ставки, офицер представился:
— Для поручений при ставке поручик Петров… Весьма срочно! Вскрыть лично командующему. От Антона Ивановича Деникина.
— Хорошо, давайте ордер. — Кольцов принял пакет и расписался в ордере.
— Прошу вас, капитан, немедленно доложить, — ни на йоту не отклонялся от данной ему инструкции поручик.
— Конечно, конечно, поручик, — уверил его Кольцов, бережно держа пакет в руках, и как бы между прочим спросил: — Кстати, где вы будете отдыхать?
— Благодарю, — растроганно ответил поручик. — Я сейчас же возвращаюсь. Честь имею.
— Счастливого пути!
Кольцов прошёл в кабинет командующего и хотел было положить пакет в папку. Но задержал в руках. Внимательно осмотрел.
Шнур, которым был прошит пакет, цепко держала сургучная печать с двуглавым орлом. «Должно быть, важное донесение, — подумал Кольцов, — упустить такое нельзя».
Дерзкий огонёк забился в глазах Кольцова. Он посмотрел на дверь, ведущую в приёмную, и с пакетом в руках скрылся в личных покоях командующего. В гостиной на тумбочке, где Ковалевский всегда делал для себя глинтвейн, он нашёл спиртовку, зажёг её. Несколько раз пронёс печать над пламенем и, когда сургуч стал мягким, осторожно потянул за шнур. Шнур разрезал двуглавого орла пополам. После этого Кольцов слегка расшнуровал пакет и извлёк из него бумагу.
Но тут вдали проскрипела дверь.
— Павел Андреевич! — позвал Микки.
— Я здесь! — откликнулся Кольцов и спрятал распечатанный пакет в ящик стола, затем поставил на спиртовку высокий медный кувшинчик, открыл бутылку вина, вылил его в кувшинчик. За этим занятием и застал его Микки.
— Выпьете глинтвейна? — спокойно спросил Кольцов.
— Предпочитаю коньяк, но… за неимением гербовой, как говорится, пишут и на простой.
Кольцов приветливо улыбнулся:
— Садитесь!
— Не могу, Павел Андреевич, мало ли кому взбредёт позвонить, — отказался Микки, польщённый предложением Кольцова. Кольцов сочувственно кивнул. В это время и вправду вдали раздался требовательный звонок, и Микки торопливо выбежал из гостиной в кабинет, схватил трубку на столе командующего.
— Да, это я… Слушай, что там вчера было, в «Буффе»?.. Да… Ну а Рябушинский?.. — Микки уселся в кресло командующего, судя по всему, настроился на длинный разговор.
Кольцов осторожно развернул бумагу, извлечённую из пакета, прочитал:
«Совершенно секретно!
Командующему Добровольческой армией Его Превосходительству генерал-лейтенанту В. 3. Ковалевскому.
Ставлю Вас в известность, что окружённые в районе Одессы и Николаева три большевистские дивизии — 45,47 и 58-я — приказом командования 12-й армии образованы в Южную группу войск (командующий И. Якир, нач. штаба А. Немитц).
Командование Южной группы издало приказ о боевом переходе всех наличествующих войск на север, с тем чтобы прорывом на Умань, Фастов, Житомир вырваться из окружения и тем самым избежать разгрома.
Предлагаю Вам, Ваше Превосходительство, незамедлительно принять самые энергичные меры к тому, чтобы остановить и уничтожить противника. Часть пути Южная группа большевистских войск будет двигаться по территории (Христиновка, Умань), которую контролируют в настоящее время войска С. Петлюры.
Полагаю, что для разгрома Южной группы войск красных хороши все средства, даже временный союз с С. Петлюрой.
Деникин»
Прочтя, Кольцов вложил письмо обратно в пакет и, прислушиваясь к разговору Микки по телефону, стал зашнуровывать его. Снова подогрел сургуч, осторожно поправил печать.
«Если Деникин сумеет соединиться с Петлюрой, Южной группе войск некуда будет податься, — пронеслось в мозгу у Кольцова, — тогда красные войска очутятся между молотом и наковальней. А это — гибель…»
— Ну а князь что?.. Ну-ну!.. Что вы говорите?! — все ещё продолжал увлечённо допрашивать телефонную трубку Микки, когда Кольцов вынес в кабинет командующего два бокала дымящегося глинтвейна.
Микки благодарно принял бокал и отвёл в сторону телефонную трубку.
— Я расскажу вам, Павел Андреевич, потрясающую новость! Князь Асланов подрался вчера в «Буффе» из-за приезжей певички… и — как вы думаете! — с кем?..
— Потом расскажете, — скупо бросил Кольцов. — Хочу успеть в театр к разъезду.
И он успел. В ложу вошёл, когда госпожа Дольская-Кармен — пела свою заключительную арию. Потом пел Хозе.
Юре очень понравился Хозе. Был он чем-то похож на Семена Алексеевича — такой же невысокий и крепкий, и у него так же была разорвана рубаха. А когда появилась на сцене стража и стала уводить Хозе, он тоже пошёл, сутулясь и даже так же волоча ногу, как вчера на Екатеринославской Семён Алексеевич.
С тех пор как Юра увидел на улице в толпе пленных красноармейцев Красильникова, он не переставал думать о том, как помочь этому человеку. Юра понимал, что чекист Красильников принадлежал к враждебному лагерю красных, из-за которых рухнула вся прежняя Юрина жизнь, погибли отец и мама. Все это так, но… Было общее понятие: красные-варвары, бандиты, залившие Россию кровью. И был конкретный человек, которого Юра не мог представить врагом, человек, неизменно добрый к нему, спасший ему жизнь. Теперь он сам оказался в беде, и ему нужна помощь. Но как, чем ему помочь? Юра — несколько раз порывался поговорить с Кольцовым, но все не мог выбрать подходящий момент. Конечно, Кольцов не всесилен, но он мог что-нибудь посоветовать, подсказать.
Замерли последние аккорды музыки, все вокруг задвигались, зааплодировали.