никавшего сюда поверх стен крепости.
В этой темнице долгое время находился в заключении министр Карла XII, граф Пипер, который и умер здесь в 1715 году; теперь она служила местопребыванием несчастного Иоанна Антоновича.
Жизнь в крепости, вследствие строгой службы и бдительной охраны, отличалась крайним однообразием и скукой; офицеры в порядке старшинства получали отпуск по одному, по двое или трое за раз и отправлялись в Петербург, чтобы в продолжение нескольких дней поразвлечься среди веселой жизни столицы; остальное время они печально и уныло проводили в уединенной крепости, отрезанной от всякого сообщения с людьми. Иногда, пользуясь разрешением коменданта крепости, генерала Бередникова, они развлекались рыбной ловлей и охотою по берегам Ладожского озера и Невы, чтобы добыть к столу дичь и превосходную рыбу. Вечера они проводили в беседе за стаканом вина, в сборных комнатах нижнего этажа, под квартирою коменданта, рассказывали друг другу свои приключения, пережитые ими в дни отлучек, и старались, таким образом, насколько возможно скрасить печальную жизнь гарнизона, который служил тюрьмой почти столько же для них, сколько для государственных преступников.
Подпоручик Мирович до сих пор был не только чрезвычайно исправным офицером, но и добрым и веселым товарищем. Хотя любовь к прекрасной француженке актрисе порою и делала его задумчивым и мечтательным, но все же он никогда не отставал от компании товарищей, среди которых он, несмотря на свою бедность, играл значительную роль и пользовался большим влиянием, благодаря своему твердому, мужественному характеру, многосторонним приобретенным им знаниям, а также приветливому и обходительному обращению.
На другой день после царского парада он, вопреки обыкновению, тотчас же после службы удалился в свою комнату, и собравшиеся товарищи тщетно ожидали его появления.
Жилище Мировича состояло из двух маленьких, низеньких комнат в одной из угловых башен крепости: узки окна, снабженные снаружи железными решетками, открывали вид на далекую водную равнину Ладожского озера и полосу берега, поросшего камышом и низкорослым кустарником. Убранство гостиной состояло из простой деревянной мебели, на столе лежали раскрытыми различные французские книги, которые доказывали, что молодой офицер старался насколько возможно использовать уединение гарнизонной жизни для пополнения своего образования различными отраслями знаний. У окна стояло единственное мягкое кресло, обитое кожей, и на нем сидел, понурившись, Василий Яковлевич Мирович, глядя вдаль, на белые волны озера, которые клубились и пенились, движимые восточным ветром.
Он часто сиживал так у своего окна, но обыкновенно его глаза сияли радостною надеждой и над водною поверхностью пред ним мысленно вставал образ любимой девушки, окруженный очаровательными, заманчивыми картинами счастливого будущего; сегодня же он глядел неподвижно и мрачно, порою сжимая кулаки и произнося имя возлюбленной, причем его лицо не озарялось, как прежде, счастливою улыбкой, а голос звучал глухо и отчаянно.
Он сидел так долгое время, как вдруг дверь внезапно отворилась, и в комнату вошел поручик Павел Захарович Ушаков.
Мирович вздрогнул при шуме отворившейся двери, но, узнав вошедшего товарища, перевел дух и с печальною улыбкой протянул ему руку.
– Ты один, Василий? – произнес Ушаков, придвигая к нему стул и закуривая взятый с полки чубук с турецким табаком. – Ты удаляешься от твоих друзей?.. Что с тобой?
– Ты еще спрашиваешь – возразил Мирович. – Но ведь ты видел, как резко государыня отвергла мою просьбу о милости, – нет, просто о справедливости. Это лишило меня последней надежды… Что мне делать среди друзей, веселье которых не находит отклика в моем сердце?
– Я понимаю, что это тяжело, Василий, – произнес Ушаков, – я вполне сочувствую тебе; но, Боже мой, ведь еще не все потеряно! И если государыня действительно останется неумолимой, то ведь мы же научились переносить лишения; бедность не могла лишить нас хорошего расположения духа, и к тому же нам остается надежда на генеральский султан и фельдмаршальский жезл.
Мирович пожал плечами.
– То было раньше, Павел Захарович, – возразил он; – в то время бедность не тяготила меня, так как я был одинок; но теперь другое дело. Ты ведь знаешь, что я люблю, знаешь, что я только затем и добивался справедливости у государыни, чтобы осуществить мечту моей любви, а теперь все потеряно для меня: мать Аделины отказала мне и запретила видеться с ней, а сама Аделина, – продолжал он, скрежеща зубами, – должна отдать свою руку этому старому негодяю Фирулькину. Конечно, она будет сопротивляться, но ведь ее будут преследовать угрозами? Разве они не приложат всех стараний, чтобы сломить ее сопротивление? И, если даже Аделина останется непреклонной, все же для меня она потеряна!.. Что могу предложить ей я, бедный офицер? Мы не можем жить надеждою на генеральский султан и фельдмаршальский жезл, – прибавил он с горькою усмешкой.
– Будь благоразумен. Василий! – произнес Ушаков, – твоя любовь к француженке не может быть настолько серьезна, чтобы от этого зависела вся твоя жизнь. Я считал ее простым время препровождением, не более. Откажись от нее, ты не должен убивать свои юные силы, мужество и всю свою будущность, стремясь к осуществлению несбыточной фантазии; солдат не должен носить оковы, если хочет достигнуть славы и почестей, и если ты желаешь вознаградить себя за потерю родового имущества, которое государыня отказывается возвратить тебе, то ведь у нас, в России, немало богатых девушек, которые охотно согласятся отдать руку офицеру Смоленского полка.
– Нет, Павел, – возразил Василий Яковлевич, – ты не знаешь, что для меня представляет собою Аделина!.. Я способен любить только раз в жизни и никогда не женюсь ни на ком, кроме Аделины, никогда не обращу взора на другую женщину.
– И все же, – продолжал Ушаков, – я прошу тебя: будь силен, как подобает мужчине, и забудь ее, забудь в кругу своих друзей, и пусть честолюбие заменить тебе неудачную любовь.
– Никогда, никогда! – воскликнул Мирович, – никогда я не забуду Аделины и не откажусь от нее, хотя бы не только императрица и этот высокомерный Орлов, не только этот хитрый плут Фирулькин, но и все силы ада выступили на борьбу со мной!..
– Ты с ума сошел, Василий! – воскликнул Ушаков. – Что ты можешь сделать, чтобы преодолеть такие несокрушимые препятствия?
– Что я сделаю? – воскликнул Мирович, пылающим взором взглянув на друга. – Тот, кто не знает страха, может все преодолеть! Ты также обладаешь храбростью и мужеством, ты так же беден, как и я, и в борьбе с судьбой поставишь на карту не более, как свое жалкое существование, тогда как в случае удачи можешь приобрести все, что составляет красу и прелесть жизни. Да, да, – воскликнул он, схватывая руку Ушакова, – ты – мой друг, мой товарищ по оружию в борьбе за счастье! Один я не в состоянии выполнить то, что зародилось в виде туманного образа на самой глубине моей души и постепенно принимает все более твердые и ясные очертания!
– У тебя есть какой-нибудь определенный, обдуманный план? – испуганно спросил Ушаков. – Я не понимаю…
– И все же ты должен был бы понять это, – ответил Мирович, – понять именно здесь, где зарыт клад, который поможет нам осуществить самые смелые мечты и доставить нам богатство, силу и власть, если мы только сумеем добыть его! Да, ты будешь моим верным помощником; ты первый разделишь со мною славное будущее, которое я вижу пред собою в лучезарном сиянии!
Ушаков испытующе глядел на взволнованное лицо друга и его руки дрожали.
– Что ты задумал? – спросил он, – я все еще не понимаю.
– И все же, – возразил Мирович, – тебе так же, как и мне, вероятно, говорили об этом пенистые волны, так как они ведь охраняют таинственный талисман, который из ничтожества и бедности может вознести нас на вершину счастья. Павел, – продолжал он, – когда мы стояли, выстроившись там, на площади, пред смотром, когда разбились в прах мои последние надежды, – в ту минуту ты воочию видел всю военную мощь Екатерины, весь блеск и пышность двора, окружающего ее Царственную особу! Но подумай, могла ли бы она достигнуть этой власти и великолепия, если бы ей, нынешней русской государыне, не удалось вырвать скипетр из слабых рук своего супруга, если бы ее мужественная отвага не увенчалась успехом? Она давно была бы стерта с лица земли или томилась бы, всеми забытая, где-нибудь в темнице.
– Василий, что ты говоришь! – испуганно произнес Ушаков, задрожав еще сильнее при этих словах.
– Оглянись на прошлое! – продолжал Мирович. – Что сталось бы с Елизаветой Петровной или с Петром Федоровичем, если бы чья-нибудь сильная рука поднялась на защиту несчастного Иоанна Антоновича, колыбель которого была увенчана императорскою короной? Ему были бы ныне подчинены все военный силы обширного Российского государства, царский блеск окружал бы его престол и никто никогда не упоминал бы о существовании Елизаветы, Петра или Екатерины.
– Василий, Василий! – испуганно воскликнул Ушаков, – ради Бога не произноси таких речей! Их не должны слышать даже немые стены, окружающие нас.
– Слова сами по себе ничего не значат, – возразил Мирович, – но из слов рождаются дела, который ведут к счастью, величию и могуществу. Прошлое не умерло. Павел, так как не решились пролить кровь порфироносного юноши; это прошлое заперто здесь, в этих мрачных стенах, среди волн Невы и Ладожского озера, и виновники этого прошлого чувствуют себя в безопасности на блестящей вершине… Но волны знают эту тайну и могут рассказать удивительные вещи тому, кто желает прислушаться к их словам, как это сделал я в уединении своей комнаты. – Он вскочил, протянул руку сквозь решетку окна по направлению к озеру и заговорил глухим голосом: – Если отворить темницу, – так звучит мне голос волн, – если тот, кто заживо погребен здесь уже много-много лет, выйдет из своего заключения и предстанет пред гвардией и пред лицом всего населения Петербурга в образе, столь схожем с великим императором, – что станется тогда со всем великолепием этой чуждой России женщины? Если отпрыск истинного царского рода угрожал соперничеством даже Елизавете и Петру, которые сами принадлежали к этому роду, то насколько опаснее он для нынешней государыни! С каким воодушевлением народ последовал бы его призыву! А одного его появления, одного слова из его уст было бы достаточно, чтобы повергнуть в прах престол, занятый неправомерно». Да, так говорят мне волны… И тот, кто выведет здешнего узника из темницы, кто возвестит России зарю нового царствования, основанного на справедливости, правде и свободе, тот, кто, вняв призыву этих волн, захочет быть орудием Провидения, тот, поверь мне, не будет более нуждаться в милости этой императрицы и этого Орлова. Поверь, что имя такого героя прозвучит громкою славою по всей обновленной России при истинном и справедливом царе! Итак, Павел, – положив руки на плечи своего друга и пристально глядя в его лицо, воскликнул Мирович, – здесь, в этих стенах, таится славное будущее России, которое принадлежит тому, кто вызовет его к жизни! И мы, Павел, мы призваны для этого дела!..