Она повернулась и поспешно скрылась в своей комнате, заперев за собою двери на ключ.
Госпожа Леметр посмотрела ей вслед, качая головой, и спросила саму себя:
– Неужели свет изменился? Я не понимаю Аделины, а я ведь также была молода. Каждый человек делает глупости в своей молодости; сама молодость – это какой-то безумный бред, на который потом, когда постигнешь истинный смысл жизни, оглядываешься с улыбкой или с сожалением. И она проснется. Каким чудным сном могла бы быть для нее действительность! Счастье блеснуло для меня искоркой и не моя вина будет, если оно не разгорится ярким пламенем.
Григорий Григорьевич Орлов возвратился в свой дворец. Его ожидал курьер, весь запыленный с дороги. Он привез от губернатора из Москвы срочные, важные депеши. С возрастающим беспокойством прочитал князь эти известия.
– Какой-то обманщик выдает себя за царя Петра Третьего? – спросил он офицера, – он находит приверженцев и занял уже город Яик?
– Точно так, ваша светлость, – возбужденно ответил офицер. – Имя этого преступного бунтовщика, как мы узнали, – Емельян Пугачев; но народ стекается к нему и присягает ему, как царю Петру Третьему, который будто бы был до сих пор где-то заточен. Настроение войска опасно, многие солдаты дезертировали. Пугачев принимает всех очень приветливо, даже беглых, если они идут к нему на службу, остальных же всех велит расстреливать. Священники благоволят к нему; он объявил отмену крепостного права и народ тысячными толпами стекается к нему из степей. Губернатор просит немедленно прислать ему войска, так как сомневается в надежности местного гарнизона. Прокламация, выпущенная этим обманщиком, переслана мною губернатору эстафетой; но, несмотря на все предосторожности, невозможно было воспрепятствовать ее распространению среди народа даже в Москве.
– Прежде всего, нужно приказать попам, чтобы они наставляли народ, если же они не станут делать это, то вешать их! – сказал Орлов спокойным, равнодушным тоном, изумившим офицера. – Губернатор требует войска, он получит его: у нас, правда, немного лишнего, но при энергичном ведении дела едва ли потребуются большие силы, чтобы разбить дерзкого бунтовщика.
– Будем надеяться, ваша светлость, – произнес офицер, – но число бунтовщиков растет с каждым днем и необходимы неотложные меры.
– Ну, а теперь подождите в передней, – сказал Орлов. – Велите подать себе закуски и хорошего вина; подкрепитесь после быстрой езды, делающей честь вашему служебному рвению, которое будет вознаграждено по достоинству. Затем вы поедете со мной к государыне.
Когда офицер вышел, Орлов еще раз прочитал сообщение из Москвы.
– Ей Богу, этот Пугачев, кажется, знает свое дело и чрезвычайно искусно и отважно играет свою роль. А что, если это – дело серьезное? Бывали случаи, когда от одной искры целые леса сгорали. Нет, нет, – ответил он сам себе, – это не опасно, не трудно будет справиться с этим сбежавшимся отовсюду сбродом, а этот первый успех был необходим, чтобы достичь цели игры. Но как содрогнется эта высокомерная царица, когда призрак ее покойного мужа поднимет бунт на окраинах государства, а здесь, непосредственно у ее трона, взлетит на воздух мина, которую благополучно предотвратить моя рука! Как она вернется под власть моей воли, как склонится под защиту сильной руки, которая одна только способна защитить ее! Пусть она тогда забавляется своей прихотью с Потемкиным или с кем хочет; власть будет тогда в моих руках тем прочнее.
И тут же взамен увядающей розы, аромат которой не стоит ее шипов, у меня будет свежий, прекрасный цветок. В объятиях очаровательной Аделины я найду возмещение любви Екатерины; но она пусть помнит, что не кто иной, как Григорий Орлов, способствовал ей добиться вступления на трон и только он один может охранять и защищать ее!
Князь позвонил камердинера и приказал подать себе мундир с Андреевской звездой и голубой лентой.
– Петр Севастьянович Фирулькин ждет и настойчиво требует, чтобы его допустили до вас, ваша светлость доложил камердинер.
– Пусть войдет этот остолоп! – смеясь, сказал Орлов, – шуты также необходимы в трагедии, чтобы заполнить интервалы.
Вошел Фирулькин.
– Чего тебе нужно, Петр Севастьянович? – спросил Орлов, поправляя голубую ленту у себя на груди и оглядывая ироническим взором смешную фигуру низко кланявшегося купца.
– Я пришел к вашей светлости с хорошей вестью – сказал Фирулькин – Мне удалось согласно вашему приказанию, отыскать такую тройку лошадей, какой другой не найдется во всей России даже в придворной конюшне нашей всемилостивейшей императрицы да хранит ее Бог. Лошади стоят во дворе вашего дворца, если вы ваша светлость, милостиво удостоите их своим взглядом, я уверен, что вы останетесь довольны мною.
– Ах, я почти уже забыл об этом, – небрежно ответил Орлов, но если ты говоришь правду, то похвально твое усердие. У меня нет времени служебные дела призывают меня к императрице, но на одну минуту я все же выйду взглянуть на твою тройку.
Он вышел, Фирулькин последовал за ним, смиренно склонившись.
В передней Орлов сделал знак офицеру, привезшему депешу из Москвы, и вместе с ним спустился во двор, где застал своего шталмейстера и украинскую тройку.
Фирулькин не преувеличил, лошади были действительно необычайно красивы и конюшие единогласно признали, что он превосходят красотой всех лошадей царской конюшни.
Орлов потрепал красивые шеи животных и приказал отвести их в конюшню к своим любимым лошадям, которые кормились из мраморных яслей, и пили из серебряных бадей.
– Я доволен тобой, Петр Севастьянович, – сказал он Фирулькину, – ты можешь рассчитывать на мою милость!
Однако Фирулькин не довольствовался такой благодарностью, он поспешил за удалявшимся князем и решился даже схватить его за полу.
– Ваша светлость, – сказал он дрожащим голосом, когда Орлов повернулся к нему удивленный и негодующей, – вы изволили милостиво обещать мне свое покровительство, если я удачно выполню ваше поручение относительно лошадей. Вы обещали мне свою помощь и покровительство в деле моего сватовства к этой упрямице Аделине Леметр.
Орлов смерил старика презрительным, насмешливым взглядом и спросил:
– Разве я могу принудить эту девушку полюбить тебя?
– О, ваша светлость, – воскликнул Фирулькин с холодной, коварной улыбкой, – любовь придет со временем, когда Аделина будет моею; теперь я прошу у вашей светлости лишь одного чтобы вы удалили дерзкого подпоручика Мировича, который кружить ей голову.
Орлов посмотрел на него большими глазами и сказал:
– Будь покоен, Петр Севастьянович! Он будет удален, даю тебе слово!
Он подал знак офицеру, они сели в карету и отправились в Зимний дворец.
Фирулькин посмотрел ему вслед с низким поклоном, затем еще раз бросил взгляд на лошадей, которых отводили в конюшню, и со вздохом сказал:
– Тридцать тысяч рублей должен был я пожертвовать за эту тройку, – а здесь мог бы я выручить за нее вдвое больше: но нет цены, слишком высокой для Аделины, которую я люблю или ненавижу, я сам не знаю, но которая должна быть моею назло всему свету.
Он смиренно ответил на снисходительные поклоны конюших и, выйдя из дворца, сел на улице в ждавший его экипаж и приказал кучеру везти себя в дом госпожи Леметр.
Глава 21
Пронзительный ветер вздымал волны Ладожского озера и гнал вспять воды Невы. Пенистые волны становились все выше и с шумом набегали на берег; выше и выше поднималась вода вокруг могучих стен Шлиссельбургской крепости и только одни чайки нарушали однообразную картину угрюмой местности, которая казалось, находилась крайне далеко от веселой, деловой жизни человеческого общества и в то же время отстояла совсем близко от блестящего центра Российской империи.
Птицы кружились то над тростником, то над водою; их белое оперение то блестело в лучах солнца, то становилось серым от тени, падавшей от туч; они опускались на гребни волн и ловко схватывали маленькую рыбешку, которая не в силах была сладить с разъяренной водной стихией.
Василий Яковлевич Мирович сидел у окна своей комнаты и задумчиво следил за игрою волн и летающими птицами.
«Разве это – не символическая картина русского государства? – думал он. – Ведь тут все так же однообразно и в то же время так же непрочно и изменчиво, как и судьбы нашей империи. Все беспорядочно мечется то сюда, то туда, гонимое дуновением случая и каприза. А я, – продолжал он со вздохом, – хочу поднять из глубины этого непостоянства сокровище могущества и великолепия, которое должно украсить мою почти погибшую жизнь сладким счастьем любви. Не безумие ли это с моей стороны? Разве не погибли титаны, желавшие завоевать небеса? А ведь у них под ногами была твердая почва».
Он мрачно поглядел на пенистые волны.
В этот момент с одного из бастионов поднялся на воздух сокол; смело и могуче двигался он против ветра, кружась над стаей чаек. Испуганно кричали птицы, стараясь скрыться под зашитою берега, но сокол стрелою упал на птиц и, схватив одну из них, спокойно полетел к своему гнезду, тогда как другие чайки с жалобными криками попрятались на берегу.
Мирович вскочил и вплотную приблизился к окну.
– Древние видели божественное указание в полете птиц, – воскликнул он, – и почему небеса не могли бы дать ответ на мое сомнение при помощи того же знака, которому верили величайшие люди древности? Да, я принимаю этот знак! Как соколу удалось напасть на испуганную стаю чаек, так и мне удастся освободить из этой темницы закованную справедливость и прогнать кичливых авантюристов, которые, подобно чайкам, гордо снуют взад и вперед только потому, что их боится мелкая рыбешка. Я выведу на солнечный свет истинного царя и буду первым на ступенях его трона. Порхайте, защитники преступной, несправедливой власти, – проговорил он, грозя кулаком в пространство, – ваш день клонится к закату, сокол готов, он расправляет свои крылья для победоносного полета.
Горящим взором смотрел Мирович на водное пространство. Тучи рассеялись, солнце играло на пенистых волнах. Во взоре молодого офицера сияло гордое мужество, а губы, казалось, готовы были выкрикнуть сладкое приветствие любовным надеждам его сердца.