С глубоким участием Екатерина Алексеевна взглянула в боязливо обращенное к ней лицо Аделины, все еще лежавшей у ее ног. Она нежно погладила молодую девушку по голове и проговорила:
– Вы так сильно любите этого Мировича, дитя мое, что для спасения его жизни хотите отдать свою руку нелюбимому человеку, от которого вы когда-то просили меня защитить вас?
– Да, ваше императорское величество, – воскликнула Аделина, – я горячо люблю его и, клянусь Богом, не задумалась бы ни одной минуты отдать за него свою жизнь. Мое сердце, ваше императорское величество, полно только этой любви, но клянусь Богом, Который слышит меня: если Фирулькин спасет жизнь моего несчастного жениха, то ему будут принадлежать моя благодарность, преданность и покорность и я сделаю все, что в моих силах, чтобы вознаградить его за его благодеяние… Я заглушу в своем сердце слезы и в тиши своего одиночества буду молить небо, да ниспошлет оно несчастному, за которого я прошу милости у вас, ваше императорское величество, силы перенести его разбитую жизнь и да сохранит оно его душу от отчаяния до счастливого свидания по ту сторону земной жизни, полной греха и страданий. Где жизнь, там – надежда, ваше императорское величество, хотя бы надежда только на мир и счастье за гробом. Не дайте так ужасно окончиться этой юной жизни под топором палача! – вздрогнув от ужаса, воскликнула девушка. – Вы хотели быть милостивой ко мне, вы хотели положить прочное основание моему счастью; дайте же мне последнее, единственное счастье – надежду, что мой Василий спокойно, в мире душевном, может примириться с Богом и что, быть может, еще на земле ему будут отпущены грехи его!
– Значит, вам известно, что произошло? – спросила императрица, – вам известно его преступление?
– Да, да, – воскликнула Аделина, – теперь я знаю! Я знаю, как ужасно окончилось его ужасное предприятие. После того страшного, памятного вечера я долго лежала в бреду, в горячке; но когда я поднялась после болезни, я узнала все; я узнала также, что он выступал пред судом, что судьи вынесли ему уже приговор и представили его на усмотрение вашего императорского величества. Тогда я со всей силой отчаяния кинулась к Фирулькину и стала молить, его помочь мне; он согласился на мою просьбу, хочет взять мое разбитое сердце; он привел меня сюда, к этому вельможе, и обещал мне его помощь и защиту. О, государыня, пожалейте меня, пожалейте, пока еще не поздно! Дайте Василию возможность искупить свою вину в далекой ссылке, но ради Бога, ради всемогущего Бога, подарите ему жизнь, жизнь молодую, полную надежд!
Императрица долго стояла, раздумывая и внимательно смотря на молодую девушку; Фирулькин также опустился на колена и прошептал:
– Милости, ваше императорское величество, милости! И я также прошу помиловать того, кого я так горячо ненавидел! Я простил ему и сделаю все, чтобы заставить Аделину забыть ее горе!
– И я прошу милости, ваше императорское величество! – вмешался также и Потемкин. – Подумайте только, какими дьявольскими сетями опутали бедного молодого человека!
Императрица все еще продолжала стоять, не произнося ни слова; какое-то необыкновенное сияние исходило из ее глаз. Она еще раз любовно погладила по голове молодую девушку, затем взяла ее за руку и проговорила серьезным и торжественным голосом:
– Милость к грешнику в руке Божией, дитя мое; Он будет милосердно судить его; милость не в руках людей и даже не в руках императрицы. Приговор суда был справедлив, на земле нет больше места для того, кто так безумно поднял руку, чтобы потрясти основы порядка и безопасности государства. Я утвердила приговор и, как императрица, не могла поступить иначе.
– О, ваше императорское величество, – воскликнула Аделина, – возьмите ваше решение обратно! Ведь и Господь ставит милость выше справедливости!
– Господь всемогущ, дитя мое, – возразила Екатерина Алексеевна, беря за руку Аделину, – Господь может воскресить и мертвых, а я этого не могу; час тому назад я получила извещение, что приговор приведен в исполнение.
Одно мгновение Аделина молча уставилась на императрицу, как будто с трудом уясняя себе значение этих ужасных слов; затем из ее груди вырвался страшный крик, ее глаза закрылись, и она упала в обморок.
Потемкин поднял ее на руки и положил на софу. Императрица сама смочила ей виски холодною водою и вылила на нее все содержимое из своего флакона.
Фирулькин также поднялся; дрожа, стоял он рядом с софой, со сложенными на груди руками глядя на смертельно бледное лицо Аделины, и простонал:
– Боже мой, Господи, и она также умрет!.. И во всех несчастьях виноват этот ужасный человек, обманувший и предавший меня!
Екатерина Алексеевна бросила на Фирулькина угрожающий взгляд, от которого тот задрожал, а затем снова с материнскою заботливостью повернулась к Аделине.
Но Потемкин удивленно покачал головой; казалось, он ничего не понимал, но не решался ни задать вопроса, ни сделать какого-нибудь замечания.
Прошло немало времени, пока Аделина снова открыла глаза. Государыня со страхом вглядывалась в ее лицо; казалось, она боялась, что от ужасных ударов судьбы у бедняжки помутится рассудок. Но взор Аделины был холоден, ясен и спокоен; невыразимая скорбь лежала на ее детско-нежном, бледном личике. Тем не менее, она поднялась без особого усилия и твердо и прямо встала на ноги.
– Господь вложил меч правосудия в руки вашего императорского величества, – промолвила она, свободно глядя на императрицу, – Ему вы должны будете отдать отчет в этой юной жизни, вина которой пред Его престолом будет вероятно весить легче, чем на весах земных судей. Вас я благодарю, – продолжала она, протягивая руку Фирулькину, – я забыла все то зло, когда-то сделанное вами мне. Вы хотели спасти Василия, и я буду с благодарностью молиться за вас, пока буду нести бремя жизни. Быть может, так лучше; быть может, так моя душа скорее найдет мир, чтобы последовать за ним.
И она повернулась к дверям.
– Стойте, – воскликнула Екатерина Алексеевна, – остановитесь, дитя мое! Мы не так должны расстаться с вами. Я должна была наказать виновного, но я сделаю все, что в моей власти, чтобы принести вам утешение!
Ока схватила молодую девушку за руку, чтобы удержать ее.
– Утешение! – сказала Аделина, – утешение у Бога, у Него я буду искать его.
– Говорите, говорите, – воскликнула Екатерина Алексеевна, – каждое ваше желание будет исполнено! Что вы думаете делать теперь?
– Если вы, ваше императорское величество, хотите оказать мне еще одну милость, – ответила Аделина, – то дайте мне возможность как можно скорее уехать за границу и вернуться на родину; там, в одном из монастырей, я буду искать мира моей души; со светом я уже свела счеты.
Императрица долгим взором посмотрела на нее.
– Хорошо, дитя мое, – медленно произнесла она, – ваше желание будет исполнено; в собственном моем экипаже, на императорских подставах, вас перевезут через границу; Фирулькин проводит вас домой, через час все будет готово.
– Благодарю вас, ваше императорское величество, – сказала Аделина, холодно и принужденно кланяясь.
Императрица обняла ее.
– Итак, ступайте теперь, дитя мое, – проговорила она. – Благословение Божие да будет с вами на всех путях ваших, и если когда-нибудь небо пошлет вам надежду и счастье – вы еще так молоды, а юность не должна приходить в отчаяние – то не проклинайте императрицы, которая так жестоко должна была рассеять грезы вашей юной жизни.
Сказав это, государыня поцеловала Аделину в лоб.
Та с ужасом вздрогнула от ее прикосновения, протянула трясущемуся от страха Фирулькину руку и уверенным шагом вышла из комнаты.
Императрица еще долго оставалась вдвоем с Потемкиным. Ими были разосланы гонцы со спешными приказами в разные стороны, и час спустя императорская карета, запряженная четверкой лошадей, с почтальоном на козлах, стояла пред квартирой молодой актрисы.
Аделина в коротких словах рассказала все случившееся матери и объявила ей свое решение немедленно же возвратиться во Францию.
Старуха напрасно пыталась отговорить ее; она проклинала Мировича, бывшего, по ее мнению, виновником всего несчастья; в гневе она проклинала князя Орлова и саму императрицу, но ни одна черта не дрогнула при этих словах на бледном, усталом лице Аделины; машинально собирала она свои вещи, и, когда подъехала карета, она, не заботясь о матери, спустилась с лестницы. Когда же старуха, все еще сердито ругаясь, но, уже убедившись, что ничего не поделать с решением дочери, утвержденным самой императрицей, также уселась, наконец, в экипаж, лошади тронулись, и карета вскоре выехала на дорогу, которая шла к прусской границе и на которой были всюду приготовлены подставы для проезда императорских курьеров.
Когда императрица вышла от Потемкина, чтобы отправиться к нетерпеливо ожидавшему ее обществу, ей доложили, что на взмыленной лошади во двор только что прискакал военный министр граф Чернышев и просит государыню императрицу принять его.
С высоко вздымающейся грудью и блестящими глазами Екатерина Алексеевна выслушала это донесение.
– Попросите графа отправиться в Эрмитаж, – сказала она, – я там приму его.
Она еще раз вернулась к Потемкину, между тем как изумленный граф Чернышев исполнил переданное ему приказание.
Гости, испуганные и смущенные долгим ожиданием государыни, с глубоким удивлением смотрели на бледного и серьезного военного министра, в запыленном мундире входившего в блестящие залы Эрмитажа. Все с жадным любопытством столпились вокруг него, но он холодно и коротко обрывал всякий разговор и даже на вопросы великого князя отвечал односложно и уклончиво.
Но недолго суждено было мучиться обществу, так как вскоре после появления Чернышева раскрылись двери императорских покоев.
Как и всегда, Екатерина Алексеевна появилась в сопровождении Зораиды и Николая Сергеевича Салтыкова; но к всеобщему изумлению, непосредственно за императрицей, в парадной форме, с высоко поднятой головой шел Потемкин, с узкой черной повязкой над глазом и гордой победоносной улыбкой на устах.