Ставцев чихал, не отнимал лица от платка, но под конец не выдержал, вышел из-за стола и прошелся по мягкому ковру кабинета в веселом возбуждении.
Курбатов промолчал, стоя над картой.
— Потерпите, Курбатов! — сказал Ставцев. — Я обещаю вам, к осени мы вернемся в Москву. От Москвы до Кириц край недалекий. Я буду шафером на вашей свадьбе. А сейчас надо думать, как выбираться из Москвы.
Курбатов, не поднимая глаз, покачал головой.
— Николай Николаевич! Я не стал бы стрелять в конвоира и не бежал бы... Я готов был к расстрелу! И я не знаю, как принять позор за провал всего дела... Я бежал, чтобы еще раз увидеть Наташу!
— А если ее отец большевик и выдаст вас чекистам?
— Я буду отстреливаться, и последняя пуля моя!
Ставцев протяжно чихнул, отерся платком и махнул рукой.
— Едем в Кирицы... Дервиз нас тогда плохо принял, мы останавливались у местного священника. Если он жив, будет и мне где переждать... Едем, Курбатов! Я не хочу нарушать целостности вашего характера! Но вы запомните, вы не ставили меня перед выбором. Оттуда со мной! Такие условия приемлемы?
— Приемлемы! Если выбирать, я выбрал бы адмирала!
Ставцев даже несколько удивленно взглянул на Курбатова.
— А вы откуда знаете адмирала?
— Я его не знаю... Я слышал о нем! Это решительный человек.
— Вы, юнкер, заставляете меня поверить в нашу молодежь! А мне говорят, не с кем нам будет создавать новую Россию!
В вечерний час, запасшись несколькими золотыми монетами, Курбатов отправился за провизией. Он переоделся. Ставцев нашел потертое пальтишко, коротковатое. Но время было такое, люди ходили в одежде с чужого плеча, необычного в этом никто не увидел бы. Нашлись и брюки. Для большей маскировки Ставцев перебинтовал Курбатову один глаз.
Курбатов спустился вниз, вышел на знакомый ему уже Старосадский переулок, осмотрелся с горки и известным ему проходным двором вышел на Маросейку. Темно на улице, безлюдно. С Маросейки свернул в Кривоколенный переулок. Здесь квартира. Нашел дом, поднялся на второй этаж, тихо постучался.
Дверь открыл невысокий, плотный и коренастый молодой человек, чем-то отчасти напомнивший ему Артемьева. Он приветливо улыбнулся Курбатову, провел в комнаты. Было здесь светло, тепло, на столе стояли самовар, два стакана, лежал хлеб.
— Заждался я вас! — сказал встретивший. — Познакомимся. Михаил Иванович Проворов!
Проворов вызвал по телефону Дубровина. Курбатов начал рассказ. Дошел до прибытия на квартиру в Хохловский переулок. Дубровин посмотрел на часы и досадливо поморщился.
— Плохо! — воскликнул он. — Поздно... Нельзя сейчас выяснить, чья это квартира, за кем она числится. Наблюдение выставим!
И вот главное. Курбатов слово в слово повторил рассказ Ставцева о поездке с Кольбергом в Кирицы к барону фон Дервизу. Дубровин остановил Курбатова. Он попросил продиктовать буквальные слова Ставцева. Записал их. Затем спросил:
— Вы вспомните: это точно, что до этой минуты вы сами не назвали этой фамилии?
Курбатов подтвердил, что фамилии Кольберга не называл.
— Вы для себя, лично для себя как-нибудь выделили это сообщение Ставцева?
— Очень даже выделил! — ответил Курбатов. —
Но только для себя. Я сдержался, я даже прикинулся равнодушным, я как бы пропустил мимо ушей эти слова!
— Это очень важно! Вы это поняли?
— Понял! — ответил Курбатов.
— Вы знаете, почему я это спрашиваю? — спросил Дубровин.
— След Кольберга обнаружился?
— Этой фразой Ставцев раскрыл нам полдела! Ох как она еще может неожиданно отозваться и на вашей судьбе, Курбатов!
Курбатов продолжил свой рассказ. Он подошел к тому месту, когда взял на себя смелость испытать, сколь он необходим Ставцеву. И замолк...
Трудная для него наступила минута. По высшей человеческой совестливости он не считал себя вправе просить о чем-либо этих людей. Как решиться просить о своем, личном в такую минуту, когда каждый его шаг рассчитывается, взвешивается, просматривается намного вперед. А он своей просьбой должен смешать расчеты, внести в них неудобство. Но вместе с тем он чувствовал, что откровенность сейчас дороже совестливости, он не должен уходить от них, чего-то недосказав.
К тому же все развернулось столь стремительно, столь все смешалось, что новые обстоятельства в его отношениях с Наташей возникли уже после встречи с Дзержинским, после первого разговора в ВЧК, они сошлись во времени в одной точке. И Курбатов рассказал о Наташе, признался, что, заводя разговор с Ставцевым о Кирицах, втайне надеялся, что удастся поехать туда. И объяснил зачем. Рассказал о сейфе в библиотеке, о разговоре над картой. Золотые лежали на столе.
Дубровин долго молчал, что-то записывал у себя в блокноте. И вдруг повеселел.
— А вы знаете, я не против Кириц! Очень даже мне нравится эта поездка! Еще и еще перед окончательным прыжком мы сможем выверить, как строятся ваши отношения с Ставцевым. Там, у Колчака, нам трудно будет что-то скорректировать, поправить, Кирицы доступнее.
Дубровин обернулся к Проворову.
— Михаил Иванович, где сейчас Наталья Вохрина?
— Сегодня утром выехала в Рязань.
— Стало быть, в Кирицы! Все сходится, Владислав Павлович! Но детали, однако, придется тщательно обдумать. Я вам могу объяснить, почему я не против этой поездки.
И Дубровин раскрыл перед Курбатовым следующий этап операции.
Они едут в Кирицы. Там он приглядывается и примеривается к Ставцеву. Михаил Иванович Проворов теперь станет его постоянной тенью, его охраной, его связью с центром, его вторым «я». Он сообщает ему о своих взаимоотношениях со Ставцевым. Если будет свадьба, пусть будет. Если отношения с Ставцевым сложатся благоприятно, они поднимутся из Кириц и поедут сначала на Волгу, оттуда в Сибирь. Без добрых отношений со Ставцевым в Сибирь ехать нет смысла.
Что же делать в Сибири?
Пока они будут гостить со Ставцевым в Кирицах, отсиживаться и набираться сил для прыжка, как выразился Ставцев, здесь будет время подработать некоторые еще неясные вопросы. Может быть, теперь что-то прояснится с Кольбергом? Колчак — это тоже всего лишь переходный этап. Впервые Дубровин объявил Курбатову, что ВЧК рассчитывает на его работу в Польше. Там, в Польше, создается новый кулак для удара по Советскому государству, выходит на мировую арену новое лицо. Оно еще не вышло, оно еще в тени, но скоро на этой фигуре сосредоточатся все мировые скрещения, сгруппируются вокруг нее все антисоветские силы. Речь идет о маршале Пилсудском.
Почему Колчак, почему прямо не двинуться в Польшу?
Если считать, что его направил в Москву Кольберг — а это все же установлено с помощью его рисунка, если Шевров был по прежней своей осведомительской деятельности связан с Кольбергом, то фигурой первого значения встает Кольберг. Вопрос: где он? Надо сначала убрать из своего тыла Шеврова, ибо, пока он в тылу, пока он жив, пока не установлено, кто его направлял, как эти направляющие рассматривали Курбатова, до тех пор глубокое внедрение и невозможно и смертельно опасно. Шевров, по показаниям Тункина, имел явку в Омске, стало быть, все сосредоточивается у Колчака. Оттуда прыжок в Польшу нелегок, но он обрастет легендой, легендой проверенной, достоверной, подтвержденной свидетелями.
И вот он теперь-то, самый сложный вопрос. Раскрыв этапы операции, Дубровин спросил:
— А как же свадьба? Как Наташа? Это новое обстоятельство. Ваша разлука не на один год!
— А если бы я ушел на фронт? Разве это не разлука?
— Это близко, это под рукой, это ясность... — ответил Дубровин. — И наконец, эта разлука не столь длительная... Вы ничего не имеете права рассказать Наташе о себе, о своей судьбе, о своей работе. Вы не были в ее глазах человеком, сочувствующим большевикам, у нее в голове путаница, она сейчас скорее нейтральна... Но здесь начнет свой поступательный ход история, мы будем отвоевывать души у старого мира, мы будем бороться за каждого человека. И она пусть не сразу, но перейдет в наш стан, и в ее представлении вы окажетесь в стане враждебном. Конечно, когда вы вернетесь, все легко будет объяснить и поправить... Но сейчас, на ближайшее время, вы останетесь для нее заговорщиком, белым, должно быть, офицером...
Курбатов пожал плечами.
— Что я вам могу сейчас сказать? Что? Пока война, пока люди обречены на короткие встречи, все откладывается на будущее. Не так ли?
— Значит, решение твердо?
— Твердо!
— Если вдруг уже в пути у вас дрогнет душа, вернитесь! Вернитесь с полпути, мы это поймем. Не надо надрывов, на нашей работе надрыв — это гибель!
— Хорошо! Я это запомню!
— Ну, а в дальнейшем я полностью передаю вас на попечение Проворова. Он молод, но он будет вам надежным помощником...
Все было сделано с точным расчетом. Проворов собрал Курбатову провизию. Десяток картофелин, две луковицы, ломоть сала. Прикинул, что все это стоит на черном рынке, взял на эту сумму золотых, сдал сдачи. Нашлась бутылка спирта. Учли и ее стоимость. Не нашлось хлеба. И удалось собрать только спичечный коробок соли. К следующему разу Проворов обещал лучше подготовиться.
Курбатов, попрощавшись с Дубровиным, двинулся в Хохловский переулок. С Проворовым условились: если Ставцев задумает сразу подняться и у Курбатова не будет возможности зайти на квартиру, он должен будет на окно квартиры, выходящее во двор, выставить бутылку из-под спирта. Вечером у окна чиркнуть три раза спичкой.
В дверь Курбатов не стучался, а тихо поскреб пальцами. Ставцев тут же открыл. Курбатов скользнул в прихожую. Опять заперлись на засовы.
— Что? — спросил нетерпеливо Ставцев.
— Все есть, что надо!
Ставцев принял у Курбатова из рук сверток. Не стал дожидаться утра. Голод истомил его. Нарушая в некотором роде конспирацию, растопил печку и зажег свечи в спальне, прикрыв окна глухими шторами.
В золе испекли картошку, по стаканам разлили спирт.