И снова Миша почувствовал себя колодником в подвале инквизиции, как тогда, когда впервые увидел князя Станислава. С той лишь разницей, что тогда он не понимал, что происходит, теперь же ему всё было ясно. Их повалили на сырой пол, при этом щедро пиная ногами, связали по рукам и ногам и выволокли под навес для лошадей. Обер-фискал Саймон не скрывал своей радости. Он почти ласково потрепал за щёку подвешенного на бревне Стефана и доверительно подмигнул:
– Где третий? Ты же мне скажешь? По глазам вижу, что скажешь.
Боцман промолчал, и тогда обер-фискал, размахнувшись, ударил его в живот. Стефан хлопнул ртом, и из его глаз ручьём хлынули слёзы. Но боцман продолжал молчать. Тогда Миша ободряюще ему улыбнулся и выкрикнул, отвлекая внимание на себя:
– А ты кого ищешь? Ты бы по-людски спросил, а мы, глядишь, и поможем.
Саймон удивлённо вытянул лицо, затем торопливо перебежал к бревну, на котором висел, едва касаясь ногами земли, Смородин.
– По описанию ты похож на беглого флагмана?
– Точно! – обрадовался Миша, расхохотавшись идиотским смехом. – Люблю популярность! Чтоб узнавали и автографы брали. Слышь, фискал, развяжи мне руки, а я тебе автограф дам!
– Где самозванец?! – заревел Саймон, на этот раз вогнав кулак в живот Смородину. – Ты издеваться надо мной вздумал? Да я же тебя разорву лошадьми! Запорю шомполами! На части порублю!
– Э нет! – сглотнул, с трудом отдышавшись Миша. – Что-то одно. На все твои фантазии меня не хватит. А самозванец… так упустил ты его.
– Где он? Ты знаешь? Скажи, и я тебя отпущу.
– То порублю, то отпущу, – хмыкнул Смородин. – Ты уж определись, чего ты хочешь. Догадываюсь, что тебя назначили главным по нашему поиску?
– Да, да! Я главный! Скажешь, обоих вас отпущу! Где он?
– Эх, главный, завалил ты это дело. Не быть тебе гранд-фискалом, потому как лошадьми теперь разорвут тебя. Лучше бы ты за это не брался. Ищейка из тебя никудышная.
– Скажи, добром прошу, – еле сдерживая трясущиеся кулаки, выдавил жалкую улыбку Саймон. – Ну? Где он?
– Так я же тебе уже сказал? – изобразил искреннее удивление Миша. – Что ж ты тупой-то такой. Просрал ты это дело! Самозванец далеко, а тебе впору мылить шею. Или ты вместо петли попросишься на Берту?
Оберт-фискал побледнел, затем молча вытащил из сапога плеть. Первый удар пришёлся по голове, и Смородину показалось, что в череп вонзилась молния. Затем удары посыпались один за другим. Поначалу он, не в силах сдерживаться, стонал, сцепив зубы, затем чувство боли притупилось. Временами казалось, что Саймон мажет, и вместо спины попадает по бревну. Но наваливающаяся темнота говорила, что это не так. Он то отключался, то вдруг сознание возвращалось вновь, вырывая сквозь кровавую пелену звериное лицо обер-фискала. Смородина обливали холодной водой и снова били, чтобы повторить всё сначала.
Неожиданно, сквозь временное просветление, он осознал, что не слышит свиста плети. Его не обливали, но и не избивали. А ещё показалось, что мир вокруг внезапно стал ватным, и звуки долетали глухие, словно с трудом пробиваясь сквозь стену. Голос обер-фискала Саймона вдруг стал тягучим, тяжело сливаясь в непонятные слова. А второй чудился таким знакомым, но из-за этой окутавшей мир ваты совершенно неузнаваемый.
«Я тебя знаю! – не давал успокоиться ещё чудом ворочавшийся в мозгу сверчок любопытства. – Где-то я уже тебя слышал?»
Миша с трудом поднял чугунную голову и едва раскрыл слипшиеся от запёкшейся крови веки. Всего в шаге от него стоял и внимательно наблюдал за его потугами аншеф Станислав. Его брезгливый взгляд скользил по распухшему лицу Смородина, а лицо недовольно морщилось.
– Развяжите его!
– Ваше превосходительство! – возразил обер-фискал. – Он может быть опасен!
– Не смеши меня. Я удивляюсь, что он ещё живой. Зря ты меня вызвал, Саймон. Я как раз загнал графа в угол. У меня на руках карэ, и ведь знаю, что эта хитрая бестия блефует. У графа передо мной должок ещё с прошлого раза. Зря ты меня оторвал.
– Ваше высочество, так ведь самозванец?
– И где он?
– Ваше высочество, приказ был – вызывать вас, если появятся о нём какие либо вести, – вяло оправдывался Саймон. – В мои сети попался флагман, и я посчитал, что это будет вам интересно. Мы искали их по ту сторону перевала, но хорошо, что в каждом постоялом дворе есть моё ухо.
– Ты о самозванце что-нибудь узнал?
– Никак нет, ваше превосходительство! Молчат негодяи. Но ничего, я из них правду выбью!
– Если самозванца с ними не было, то уже ничего важного мы не узнаем. Добивай этот мусор, раз начал, да ищите самозванца. Они разбежались разными путями. Эх, зря ты меня оторвал, Саймон. Такую игру испортил. Поеду я, а ты здесь не задерживайся. Продолжайте прочёсывать все тропы и дороги. Попадётся и самозванец – некуда ему деваться. Где-то в горах прячется.
Рухнувший с привязи Смородин, тем временем, сумел подняться и сел, облокотившись на бревно.
– Аншеф… – едва слышно прошептал он. – Жаль, что тебя не было на том дирижабле. А то быть бы тебе мусором, да ещё горящим.
– Он что-то хочет сказать? – склонился, прислушиваясь, князь Станислав.
– Лепечет что-то, – отмахнулся обер-фискал.
– Приведите его в чувство! Он что-то сказал о дирижабле.
Мишу окатили ведром ледяной воды, затем аншеф приподнял его подбородок, предварительно надев на руку лайковую перчатку.
– Ты что-то сказал о дирижабле? Что ты хотел сказать? Где твой дирижабль?
– Сгорел, – виновато пожал плечами Смородин. Холодный душ привёл его в чувство, и теперь он хорошо слышал каждое слово. – А хотел я сказать, как мне жаль, что ваш сын не брал вас с собой. «Августейшая династия» горела так, что затмила солнце. Жареный аншеф хорошо бы накормил Дунай. Твари отлично горят.
– Ты видел, как погиб мой сын? – спросил князь Станислав, пропустив мимо ушей оскорбление в свой адрес.
– Ещё бы! Ведь это я его сжёг, – криво усмехнулся Миша разбитым ртом.
– Ты врёшь! Мой сын погиб в неравном бою с германцами!
– Вы правы, бой был неравным – новый меч всегда острее старого. Да и главное правило войны никто не отменял – не жалеешь ты чужие жизни, так будь готов, что кто-то не пожалеет твою.
Дальше голос Смородина окреп, и его услышали все собравшиеся во дворе ратники.
– Но я искренне жалею, что на том дирижабле не было тайного инквизитора князя Станислава. Я бы тогда исправил ошибку природы. Задумайся, аншеф, кто ты такой? Ты удивляешься, что я задаю тебе такие вопросы? Не удивляйся. Подозреваю, что это последний день моей жизни, а потому имею право говорить всё, что хочу. В такие минуты устами жертвы говорит сам Всевышний. Кто бы мог подумать? – горько усмехнулся Миша. – И это говорю я? Слышал бы меня наш замполит.
Смородина понесло. Он вдруг действительно понял, что это последний день его жизни, смирился с этим, и страх исчез. Осталась лишь невысказанная обида, и он торопился её высказать. Князь назвал их мусором, но закончить жизнь хотелось человеком.
– Существо, которому доставляет удовольствие мучить другое существо – это брак природы. Её ошибка. Да, аншеф, ты и есть ошибка природы! Отбраковка! Вот ты-то как раз и есть мусор! Опухоль, ржавчина, плесень! Такие как ты, не имеют право на существование. Я потому и жалею, что не сжёг тебя вместе с командэром Юлиусом. Вы друг друга стоили. Вижу, что я тебя задел! – дальше Миша закашлялся в приступе торжествующего смеха. – Какой же мне напоследок бальзам на душу. Не приходилось тебе такое слышать в лицо, аншеф? Вижу, что не приходилось. Да ещё и при свидетелях…
Князь Станислав искоса взглянул на деликатно потупившихся ратников, нервно пошевелил усами и вдруг произнес, обернувшись к обер-фискалу:
– А знаешь, Саймон, пожалуй, я задержусь! Да – да, я останусь, а ты скачи в аббатство отца Симеона и скажи ему, что аншеф Станислав просит у него двух усташей. Добавь, что это исключительно для безбожников. Иначе не даст. Они у святого отца каждый на счету.
– Ваше высочество, так ведь в аббатство скакать всю ночь?
– Ничего, я подожду. Да усташей береги, они света боятся!
Представив, кого ему придётся везти, обер-фискал Саймон невольно передёрнулся, но затем поклонился и запрыгнул на подведённого ратником коня.
Едва живых Мишу и Стефана снова поволокли в подвал, обильно закрасив их кровью ступени. Надев на кисти кандалы, обоих распяли на стенах, растянув на трёхметровых цепях за руки. На стене с распахнутым окном висел Смородин. Морозный воздух холодил его затылок, не давая провалиться в спасительное небытиё. Миша хотел застонать, но вспомнив, что рядом боцман, молча сцепил зубы. Стефан висел напротив. Он был едва видим в тусклом луче света, падавшем на его подогнувшиеся ноги. Одна цепь натянулась, неестественно вывернув боцману руку и, пересекая половину стены, заканчивалась на вбитом в ракушник стальном костыле. Вторую Миша не видел, но догадывался, что и она доставляет Стефану невыносимую боль.
Уж лучше молча терпеть, если такую слабость, как стон, не позволяет себе даже боцман. Смородин встряхнул головой, не давая ускользнуть сознанию. Заметив на потолке жирную зелёную муху, как спасение, он вцепился в неё взглядом, сопровождая глазами каждое торопливое движение нервных лапок.
Вскоре за окном свет начал меркнуть. Тусклый луч поднялся под потолок и заскользил по стене, исподволь из белого превращаясь в серый. Горный день мало-помалу превращался в вечер.
Неожиданно зашевелился Стефан. Дёрнувшись на цепях, он зашепелявил, сплюнув выбитые зубы.
– Михай?
– А-а… – встрепенулся Смородин. – Я здесь.
– Да уж вижу. О чём задумался?
– Ни о чём. За мухой смотрю.
– Мухой? – даже изувеченная дикция не смогла скрыть удивления боцмана.
– Да понимаешь, Стефан, – начал старательно проговаривать слова, чтобы отвлечься от боли, Миша. – Есть в авиации такая шуточная дилемма. Вопрос для курилки. Мы им молодых лейтенантов на смех поднимали. Вот как садится муха на потолок: с петли или с бочки?