нулся Байрд. – Выйдите на связь.
Услышав из салона чей-то вопль, он обратился к пассажирам:
– Так, слушайте меня внимательно. Паника – самая заразная из всех болезней и к тому же со стопроцентной смертностью.
Дверь в салон захлопнулась, и врача не стало слышно.
– Неплохая мысль, – спокойно проговорила Дженет. – Надо связаться с Треливеном.
– Да, – кивнул Спенсер. – Сообщите о случившемся и скажите, что мы набираем высоту.
Дженет переключила микрофон на передачу и вызвала Ванкувер, но подтверждения приема впервые не последовало. Девушка повторила попытку. И снова безрезультатно.
Спенсера охватил знакомый приступ страха, но он усилием воли подавил его и спросил:
– Что случилось? Вы уверены, что мы в эфире?
– Да… вроде бы.
– Подуйте в микрофон. Если он исправен, вы услышите.
Дженет подула.
– Да, все слышно. Алло, Ванкувер, алло! Говорит рейс семьсот четырнадцать. Вы меня слышите? Ответьте! Прием.
Тишина.
Дженет несколько раз повторила вызов, но ничего не изменилось.
– Дайте-ка мне, – сказал Спенсер, снял правую руку с рычага газа и нажал кнопку на микрофоне: – Алло, Ванкувер! Говорит Спенсер, рейс семьсот четырнадцать. Срочный вызов! Отзовитесь!
Тишина казалась плотной и почти осязаемой, как стена. Создалось впечатление, будто они остались в мире совсем одни.
– Я вижу показания указателя частоты, – проговорил Спенсер. – Уверен, что мы все делаем правильно. – Он повторил попытку, но безрезультатно, тогда решил подать сигнал бедствия: – Всем, всем, всем! Это рейс семьсот четырнадцать, чрезвычайная ситуация. Откликнитесь кто-нибудь. Прием.
Эфир показался мертвым.
– Похоже, мы сбились с частоты.
– А как это могло случиться?
– Вы меня спрашиваете? Если бы знать… Придется вам пройтись по всему диапазону, Дженет.
– А это не рискованно – изменить частоту?
– Знаю одно – без связи можно прямо сейчас бросить штурвал и больше не мучиться. Понятия не имею, где мы теперь находимся, а если бы и знал, то точно не сумел бы посадить машину.
Дженет соскользнула с кресла, волоча за собой шнур от наушников, потянулась к панели радиопередатчика и медленно пощелкала регулятором частоты. В наушниках послышались щелчки и треск.
– Прошлась по всему диапазону.
– Ищите дальше, – велел Спенсер. – Надо что-то поймать. Если понадобится, станем вызывать на всех каналах по очереди. – Внезапно тишину прорезал далекий голос. – Погодите-ка, что это?
Дженет быстро вернула ручку обратно.
– Сделайте громче!
– …на сто двадцать восемь и три, – неожиданно громко и четко произнес голос. – Ванкувер-вышка вызывает рейс семьсот четырнадцать. Перейдите на частоту сто двадцать восемь и три. Ответьте. Прием.
– Оставьте так! – сказал Спенсер. – Частота совпадает? Слава тебе, господи! Скорее подтвердите, что слышим.
Дженет снова скользнула в кресло и затараторила:
– Алло, Ванкувер, отвечает семьсот четырнадцатый. Слышим вас хорошо. Прием.
Ванкувер откликнулся практически мгновенно. В голосе радиста слышалось и волнение, и облегчение:
– Это Ванкувер. Мы вас потеряли. Что случилось? Прием.
– Ванкувер, очень рады вас слышать! – отозвалась Дженет, вытирая рукой лоб. – Возникли неполадки. Самолет потерял скорость и пошел вниз, передатчик отключился. Теперь все в норме, вот только пассажиры разволновались. Снова набираем высоту. Прием.
На этот раз вступил Треливен, так же уверенно и неторопливо, но с заметными нотками радости:
– Алло, Дженет. Рад, что вы сообразили, что съехали с частоты. Джордж, я же вас предупреждал об опасности сваливания в штопор. Надо все время следить за скоростью. И поздравляю, если вы сумели выправить ситуацию, значит, летные навыки не утратили.
– Слышали? – не веря своим ушам, обратился Спенсер к Дженет, и они устало улыбнулись друг другу.
– Вы там наверняка перепугались, так что давайте пару минут передохнем, – добавил Треливен. – Пока набираете высоту, сообщите-ка мне показания кое-каких приборов. Начнем с уровня топлива…
Пока Спенсер передавал показания, открылась дверь в салон, и в кабину снова заглянул Байрд. Он собирался что-то сказать сидевшим в креслах, но увидел, как они сосредоточенно смотрят на приборную панель, и осекся. Закрыв за собой дверь, он опустился на колени у лежавших на полу командира и второго пилота и фонариком офтальмоскопа просветил им в лица. Плед у Даннинга немного сбился, он лежал, поджав колени к груди, и тихонько постанывал. Пит, похоже, так и не пришел в сознание.
Байрд укутал их поплотнее, протер лица влажными салфетками, затем поднялся, покачиваясь в такт наклонам пола под ногами, и, не говоря ни слова, вышел, тихонько закрыв дверь.
Помещение за ней напоминало скорее передвижной госпиталь, нежели пассажирский салон авиалайнера. Тут и там кресла были полностью разложены, на них, укатанные пледами, лежали заболевшие. Двое, совсем неподвижные, едва дышали. Остальные корчились от боли, а друзья или родственники в страхе смотрели на них или прикладывали ко лбу влажные салфетки.
Подавшись вперед, чтобы его слова лучше доходили до мужчины, которого он швырнул на место, Пейдодна говорил:
– Знаешь, я тебя не виню. Бывает так, что надо выпустить пар, но только не перед теми, кому еще хуже, особенно перед женщинами. Наш старина док – прямо-таки герой, как и те, что сидят в кабине. Как ни крути, а надо им верить, если вообще сесть хотим.
На какое-то время успокоившись, пассажир, который был в два раза крепче тщедушного Пейдодна, уныло смотрел на свое отражение в иллюминаторе, а веселый ланкаширец подошел к доктору, и тот в знак благодарности похлопал его по плечу.
– Вы прямо волшебник, да? – произнес Байрд.
– Да я больше чем он боюсь, – признался Пейдодна. – Это чистая правда. Черт, не будь вас с нами, док… – Он выразительно втянул голову в плечи. – А как сейчас вообще дела-то?
– Не знаю, – признался Байрд и потер подбородок. – В кабине какие-то проблемы возникли, что неудивительно. По-моему, у Спенсера жуткий стресс. Он ведь за всех нас в ответе.
– А сколько нам еще лететь?
– Понятия не имею. Совсем потерял счет времени. Но если мы не сбились с курса, то уже недолго. Такое ощущение, что мы несколько суток уже летим.
Пейдодна спросил как можно тише:
– А сами-то вы что думаете, док? Есть у нас шанс?
Байрд раздраженно и устало взмахнул рукой.
– Что меня-то спрашивать? Думаю, что какой-то шанс есть всегда. Однако держать самолет в воздухе и с учетом всех сопутствующих факторов посадить его так, чтобы он не разлетелся на кусочки, – это совершенно разные вещи. Думаю, что это даже мне ясно. Как бы то ни было, это очень скоро станет ясно и всем остальным.
Он присел на корточки и посмотрел на миссис Чайлдер, нашел под пледом ее руку, пощупал пульс и отметил ее заострившееся лицо, иссохшую кожу, частое неглубокое дыхание.
– Неужели вообще ничего нельзя сделать, доктор? – хрипло спросил ее муж.
Байрд посмотрел на закрытые запавшие глаза женщины и медленно проговорил:
– Мистер Чайлдер, вы имеете право знать правду. Вы человек разумный, так что скажу напрямик. Самолет летит на максимально возможной скорости, но ваша жена в критическом состоянии. Прошу вас понять, – тщательно подбирая слова, продолжил доктор, – я сделал все, что смог, и продолжу оказывать помощь, но мои возможности ничтожно малы. Чуть раньше я мог бы сделать ей морфий, чтобы облегчить страдания, но теперь, если вам от этого полегчает, об этом за нас позаботилась сама природа, лишив ее сознания.
Чайлдер наконец смог ответить:
– Зря вы так говорите. Что бы ни случилось, я вам очень благодарен, доктор.
– Мы все благодарны, – с воодушевлением вставил Пейдодна. – Никто бы не смог сделать больше вас, док. Просто чудо – вот что я вам скажу!
Байрд слабо улыбнулся, коснувшись ладонью лба женщины, и с горечью проговорил:
– Добрыми словами сути дела не изменишь. Вы мужественный человек, мистер Чайлдер, и я вас уважаю, однако не стоит обманываться.
«Вот он, момент истины, – подумал Байрд. – Я знал, что он наступит этой ночью, и в глубине души понимал, каким будет ответ. Таков вкус горькой правды. Без романтики и героики. Никаких радужных картинок: каким ты себе кажешься, каким хочешь выглядеть в глазах окружающих. Вот она, правда. Через час все мы с огромной вероятностью можем погибнуть. По крайней мере умру тем, кто я есть: жалким, ни на что не годным неудачником. «Когда момент настал, он спасовал». Великолепный некролог».
– Заверяю вас, – с чувством проговорил Чайлдер, – если выживем, я расскажу всем, чем мы вам обязаны.
Байрд собрался с мыслями и пробурчал:
– Много бы я дал за две-три капельницы с физраствором, но увы… Продолжайте делать то же, мистер Чайлдер: держите ее в тепле, смачивайте губы. Если сможете дать воды – прекрасно: ваша жена потеряла очень много жидкости.
В этот момент в ванкуверском зале управления полетами Бердик возмещал свою потерю жидкости очередным стаканчиком кофе, а Треливен вдобавок к микрофону в руке надел еще и гарнитуру с наушниками.
– Радарная, что-нибудь видите?
В другом крыле здания начальник радарной станции, сидевший с помощником у экрана сканирующего азимутного аппарата с большим радиусом действия, ответил спокойным и непринужденным тоном:
– Пока ничего.
– Не понимаю, – обратился Треливен к руководителю полетами. – Они должны были уже войти в зону.
– Не забывайте, что они совсем недавно потеряли скорость, – вставил Бердик.
– Да, так, – согласился Треливен и сказал в микрофон: – Радарная, сообщите немедленно, как только что-то появится. – Потом повернулся к руководителю полетами: – Не рискну заводить его на посадку через облачность, не зная, где именно они находятся. Мистер Гримселл, попросите военных дать еще одну радарную корректировку. А вы, – кивнул он радисту, – выводите меня в эфир.
Когда распоряжение было выполнено, координатор опять взял микрофон: