Каждое утро перед школой я наливал себе в пластиковый стакан виски Dewar’s или водку и выпивал. А еще я сушил волосы под Think About It, последний сингл The Yardbirds. Я брал пылесос, вытаскивал трубу и вставлял ее в выходной порт, чтобы шел воздух… включал пылесос и поднимался наверх завтракать. К тому моменту как я возвращался вниз, пылесос нагревался, и я мог высушить волосы, чтобы походить на Брайана Джонса. Волосы должны быть кру-ты-ми! Я пришивал пуговицы по краям своих ковбойских сапог, а внизу штанов с внутренней стороны делал три или четыре петли из зубной нити и вставлял туда пуговицы сапог, чтобы штаны не задирались. Я обожал всем этим заниматься! Я был модным рокером. Каждое утро перед школой я по часу тратил на подобные сборы, но в итоге всегда за это огребал. Каждый день меня вызывали к директору.
– Талларико, ты выглядишь как девочка, – говорил он.
– Это часть моей работы… – пытался я объяснить. – Я рок-музыкант, сэр.
Толку от этого не было.
Chain Reaction продолжала играть на крутых концертах с зимы 1966-го до весны 1967-го – частично благодаря Питу Беннетту. Мы выступали вместе с WMCA Good Guys. Мы были на разогреве у Left Banke, Soul Survivors, Shangri-Las, Лесли Уэста, Vagrants, Jay and the Americans и Фрэнка Синатры – младшего. Литтл Ричард вел одно из наших выступлений – тот самый безумец, который всегда вытворял какую-то хрень. Какой же он был охуенный. Он мог накидаться в хламину и все равно вести концерты. Я, блядь, не знаю, как ему это удавалось! Он принимал какую-то жесткую синтетическую наркоту. Я принимал почти все наркотики, но на эту фигню я отвечал: «Ну уж нет!»
Пит Беннетт хотел отказаться от группы и представлять только меня, но я не соглашался, хотя Chain Reaction уже теряла свой азарт. Спустя три года мне вконец надоело играть битлов. Я уже начал задумываться о тяжелом роке. Наш последний концерт был в Бруклон Кантри Клаб, Коннектикут, 18 июня 1967 года. Мы написали еще один сингл, который в следующем году выпустил Verve: You Should Have Been Here Yesterday и Ever Lovin’ Man. И на этом все – реакция подошла к концу.
Летом 1967 года я оказался в Санапи без группы и размышлял, что делать дальше. Я был местной звездой с пластинками в автомате, но теперь ребята спрашивали меня: «А где вы играете?» Позже тем же летом я создал еще одну группу под названием William Proud, с Твитти Фарреном на соло-гитаре. Твитти играл на акустической гитаре и пел в «Якорной» с парнем по имени Смитти. Твитти и Смитти были знаменитостями Нью-Гэмпшира. Они играли песни Simon and Garfunkel от и до с их неземной версией Sound of Silence. Летом мы играли в Саутгемптоне и там же написали Somebody, которая входит в первый альбом Aerosmith. Почти все ранние песни Chain Reaction я написал с Доном Соломоном, но после Somebody (которую я написал вместе со Стивом Эмсбэком) я понял, что действительно могу сам сочинить хорошую песню. Внутренний голос вопил: «Давай пустимся во все тяжкие!»
Каждое утро перед школой я наливал себе в пластиковый стакан виски Dewar’s или водку и выпивал. А еще я сушил волосы под Think About It, последний сингл The Yardbirds.
When I Needed You, оборотная сторона нашего первого сингла Chain Reaction, была с нотками The Yardbirds, а вот Somebody практически от них не отличалась. The Yardbirds были такими странными и непредсказуемыми. Они могли исполнять попсовые песни типа For Your Love (в миноре) так похоронно и зловеще. Как ебаные ритм-энд-блюзовые монахи/путешественники во времени. Григорианские песнопения! Диковинные австралийские ударные! Клавесины и бонго! Они фактически изобрели рок-соло как самоцель. The Yardbirds добавляли в свою музыку минорные терции и кварты, как алхимики. Они правда были первой прогрессивной рок-группой, использовали восточные мотивы в Over Under Sideways Down, а в Happenings Ten Years Time Ago – воющие сирены. Мне нравилась их странность и мистика.
Когда Генри Смит работал на Zeppelin, Джимми Пейдж ломал свои колонки, и Генри присылал их мне. У меня были два огромных оленьих рога, которые я купил в охотничьем магазинчике Нью-Гэмпшира, и я повесил один с левой стороны спинки моей кровати, а второй – с правой. Посередине я ставил колонки и красил их толстым слоем фосфоресцирующей краски – пять или шесть раз, – чтобы при сиянии лампы они горели вечно… ну, хотя бы десять-пятнадцать минут, но когда ты куришь травку или принимаешь галлюциногенные, как мы в старшей школе, этого вполне достаточно.
Я рисовал усы на плакатах The Beatles и The Stones и покрывал фосфоресцирующей краской все ящики и ручки комодов, так что когда я ложился спать, комната была психоделической пещерой! Я ставил точки по краям комодов и под потолком. Точка, точка, точка (может, с этого и началась моя… фишка), потом еще одна, побольше, и так по всей комнате в шесть толстых слоев, чтобы краска удерживала свет.
В середине комнаты у края кровати у меня был четырехметровый участок (от двери до окна), покрытый пятнадцатью толстыми резиновыми лентами, связанными вместе – их можно было сильно растянуть, – а в середину я прикрепил грузило весом где-то в сто пятьдесят граммов, которое десять раз обмакнул в фосфоресцирующую краску, чтобы оно светилось, как хуева раскаленная кочерга. Когда я отпускал грузило, резинки начинали неистово прыгать… раскачиваясь в замедленном темпе, взад и вперед по комнате… и ты ловил какой-то приход из «Звездного пути». К тому моменту, когда я закончил и уже хотел переезжать, лет в семнадцать или восемнадцать, моя комната была произведением искусства. Это было словно другое измерение пульсирующего фосфоресцирующего света между колонками. Я скуривал косяк, растягивал связанные ленты до другого конца комнаты и смотрел, как они раскачиваются. Потому что так они были посередине.
А потом я включал Association, Pretty Things, Брауни Мак-Ги, Сонни Бой Уильямсона и всю эту странную раннюю немецкую электронщину. Я приглашал к себе друзей, и мы погружались в аудиофосфоресцирующую страну чудес.
Я поехал на Вудсток с Доном Соломоном и Рэем Табано где-то на день раньше. Мы сказали, что мы из группы Ten Years After – никогда не знаешь, когда может пригодиться британский акцент, – и нас впустили. Мы прошли через лес к Hog Farm. Так называлась коммуна Уэви Грави в Таджунга, Калифорния, – самая старая хиппи-коммуна шестидесятых. В итоге их стали называть «передвижная галлюциногенная большая семья» – в такую семью я точно хотел бы попасть. Hog Farm попали на Вудсток для того, чтобы прокладывать тропинки, копать ямы для костров и готовить еду. Лесные тропинки называли груви-дорожка – четыреста метров, увешанных рождественскими огоньками.
Когда я поехал на Вудсток, мои мозги были просто в отключке. Все всегда такие: «Вудсток! Вудсток! А ты там был?» Но правда в том, что… половина людей, которые там были, не знали, где они. Я вышел к сцене от Hog Farm по лесным тропинкам с разноцветными огоньками. Я был такой обдолбанный, что мне казалось, что это сигналы космического корабля. И мы приняли не одну порцию… я уже принял еще. Мой друг Рэй знал Оусли. Он звонил ему и советовал, как улучшить продукт: «Чувак, больше цвета! Больше цветов!» Я был в такие слюни, что мог разом встретить Будду, снежного человека и Зубную фею и даже глазом бы не повел.
Вот кого я правда хотел встретить шагающего по груви-дорожке, так это Дженис, мать ее, Джоплин! Но мне хватило простого знания, что она была здесь, на Вудстоке. Когда я увидел Дженис на сцене, она взорвала мой мозг. Все думали, что мой настоящий герой – Мик, но я должен признаться (для этого и пишут мемуары, да?): это была Дженис. Шарфы на микрофонах, вопли… все это вдохновлено и влюблено чистой дозой Джоплин. Ее музыка пронизывает до костей и до сих пор заставляет меня плакать. Коул Портер, Нэт Кинг Коул… божественные вибрации моей юности… но никто из них не был таким сакральным, как Святая Дженис.
А потом – это так офигенно! – я столкнулся на груви-дорожке ни с кем иным, как с Джоуи Крамером! Джоуи был в группе под названием King Bees («Короли пчел»), это была молодая версия Dantes. Эту встречу на Вудстоке я не забуду никогда-никогда… мы оба были в говно.
Один из моих героев в мире литературы – это Олдос Хаксли, который написал «Двери восприятия», основываясь на своих экспериментах с мескалином. Он тащился по всему космологическому, сказочным мирам, которые находятся под радаром… э-э-э, земного мира. Ах, как пятна попали на форель? Это сделал Ворон! Койот засмеялся, и дождь шел двенадцать лет. Какие истории! В юности я думал: «Ух ты, какой блестящий ум!» Некоторые из этих ебаных парней – Кольридж, Де Квинси – тоже были на наркоте (викторианская шняга)! Но на самом деле любой из этих искателей спятил, потому что их мысли ненормальны, они вне их сознаний… очевидно, что с ними что-то не так. Со мной тоже всегда было что-то не так. Клинически говоря, я всегда был нулевым пациентом и, следовательно, плохишом даже в ебаном Aerosmith! Особенно в ебаном Aerosmith! Но о более глубоком диагнозе моего состояния чуть позже.
Если есть пятое и шестое измерения… Если? Ой, да ладно! Короче, наверное, там что-то такое, что ты видишь под кайфом. Все вещи вибрируют иначе… Когда я купил новый дом, я зашел в него, выключил свет, сел в кресло в черном, бесконечном не-здравом смысле и сказал: «Покажи себя, уебок! Давай! Давай! Где ты? Я жду. Потому что если ты здесь… будь здесь. А если ты выйдешь потом, я надеру твою эктоплазменную задницу!» С демонами надо говорить… с ними нельзя ходить вокруг да около, иначе они нападут.
Через пару дней наркотического угара я свалился в глубокую темную яму апокалиптической черноты. Тогда я ничего не знал о наркотиках.