что это? Он поет там песни и теперь взбирается по воздуху на своих голосовых связках». Ну да, я забрался туда на своих дурацких набросках… О-а-О-ИИИ-а-и-еее! О-а-О-ИИИ-а-и-еее! Как большой яблочный пирог, ребятки.
Ты сразу поймешь, есть ли в песне эта магия. В ней должны быть эти крайности – единственное, какой она быть точно не должна, так это нормальной. Нормально – это смерть. Нормально – это дребезжание или мелодия на звонок… нет, даже хуже! Ты смотришь на человека, с которым пишешь, и говоришь себе: «Боже, это будет либо офигенно, либо полный отстой. Рискнем!» Это единственные возможные варианты! В баре отеля Four Seasons или Days Inn много музыкантов, которые учатся и играют на пианино, и они действительно хороши. Их проблема в том, что они так и не научились быть по-настоящему плохими. Видите ли, когда я пою песню с такой певицей, как Pink, я говорю: «Боже, я сейчас так разъебу эту песню». Это моя фраза… что-то вроде мантры. Потому что именно так я и делаю. Я знаю, что разорву песню на тысячу кусочков и с головой окунусь в ее мотивы. Это то, что я умею.
Как только у тебя есть мелодия, она становится вешалкой для шляп, на которую можно повесить много шляп: шляпы – это слова, которые ты на нее вешаешь.
Том Хэмилтон (храни Господь его толстые струны и доброе сердце) не был проницательным и предусмотрительным, он не орал: «Блядь! КТО написал все эти альбомы The Kinks?» Я думал об этом, потому что знал, что они – он – Рэй, мать его, Дэвис – сочинили эти треки. Откуда взялись эти мысли, то понимание, как писать песню и собрать народ, чтобы просто начать играть и, может быть, ошибиться, но взять эту ошибку, сохранить и превратить в то, чем ты гордишься? Признавать свои ошибки! Напиши что-нибудь, спой что-нибудь – плохое или хорошее, – что еще никто не придумал. Я сел с Джо и сказал: «О БОЖЕ»; мы написали песню после того соло, которое он сыграл, я схватил его, и тогда оно естественно превратилось в Movin’ Out. Dream On тоже так родилась… сама собой. Внутренний голос никогда не перестает спрашивать: «О чем я буду петь?» Все спрашивает и спрашивает. Почему у Джени есть пушка?[4] А каким будет первый куплет? А каким – третий? Как будут звучать припев и предприпев? Как уйти в конец?
What did her daddy do? It’s Janie’s last IOU
She’s gonna take him down easy and put a bullet in his head
Что сделал ее папочка? Джени больше никому не должна
Она легко с ним разберется и всадит пулю ему в лоб
О боже! Она это сделала! Теперь все понятно с самого начала. Иногда мне кажется, что об этом я думал больше, чем о женитьбе, детях, водительских правах, школе и колледже. Это выше Всего, потому что это и есть Всё.
Песни никогда не лежат на поверхности, они у тебя под кожей; даже не так, лучшее находится на периферии, а потом оно выскакивает, как ребенок. Хотел ли я, чтобы эта песня вылезла из вагины музыки с короной на голове? ДА! И в некоторых случаях, как с Jaded, эти песенные младенцы лезут вперед ногами и вызывают такой большой переполох в моей жизни, что я ставлю под угрозу свой брак, трачу время, которое должен был провести с детьми, только чтобы вытащить эту песню.
Глава 6Маленькая Бо Пип, королева блесток и девочка в желтом корвете
Ломились ли женщины за кулисы и предлагали себя в жертву на алтарь похоти? Сбрасывали одежду, вытворяли всякое и удовлетворяли наши низменные потребности? Сначала нет. Такие вещи происходят каждый день, только когда ты становишься невообразимо знаменитым. Но все же были ли среди наших фанатов охренительные потаскушки, которые определяли наше существование и заставляли наше сознание переходить в режим «Слава аллилуйя»? Еще бы, блядь! Да в этом и была вся соль!
Я не говорю, что эти девушки не приходили к нам после выступлений – конечно, приходили. В выступлениях все и дело. Но музыка – это одно, а мое одно – это другое. Потом я бежал к Келли…
«Келли, та девчонка в красном платье в первом ряду, – побрейте ее, помойте и приведите ко мне!» И вот она уже стоит. Хоть мои мысли и грязны, но тело я держу в чистоте. Келли всегда проверял, чтобы девушки приняли душ перед тем, как пойти ко мне. Я берег свою красоту! Я не могу целовать девушку, которая прыгала со сцены в толпу из пяти тысяч других людей. Я люблю оральные ласки, поэтому слежу за гигиеной. Разумеется, тогда можно было подхватить гонорею, но с одной инъекцией пенициллина… пока. В отличие от наших дней, ЗППП тогда могли быть у каждого третьего. И как их избежать? Трахаться в пищевой пленке? Да не, если девушки помылись, то все нормально. Как однажды кто-то сказал: «Ты не видел жизни, пока не был с крутой цыпочкой». И я не исключение.
После того как мы стали более известными, девушек уже не надо было уговаривать приходить в гримерку. Вскоре они стали изобретательными и сами печатали пропуска за кулисы, чтобы насладиться всеми нашими прелестями!
Но сначала не было жаждущих девушек, лимузинов и личных самолетов – иногда просто перепадало от подруг знакомых, которые вели себя так, будто в своей жизни облизывали только мороженое. Разумеется, в дороге были и другие плюсы. Например… девочка в желтом корвете.
Вернемся к лету 1972 года, когда мы ездили на концерты в грузовике Марка Лемана, нашего первоначального водителя и тур-менеджера, все в одном. Сейчас он, наверное, гниет в лесу и в нем прорастают ветви. Во всяком случае, именно так мы вначале добирались до концертов. И кто захочет ехать в сраном фургоне с парнями из группы? Конечно, здорово ездить вместе из Коннектикута в Нью-Йорк. Это всего лишь два часа, вы обсуждаете предстоящий концерт и курите. У вас кружится голова от вчерашнего одекоголя, смешанного с запахом травы, старых сигарет и выдохшегося пива. По сей день для меня это самый сильный афродизиак. Но вот длинные, бесконечные поездки в этом фургоне с пердящими парнями, которые дебильно шутят и ссут в банки из-под газировки… это просто убийственно.
Где-то в кукурузном поясе между Индианаполисом и черт знает чем еще я заснул на усилителе в задней части фургона, взгляд – за окном, мысли – за Марсом. Я проснулся, когда колеса проехались по половине оленя, который был разрезан на две части прошлой ночью полуприцепом. Мы ехали со скоростью девяносто километров в час на нашем грузовике «Интернэшнл Харвестер», который мы называли «Добрый корабль Aerosmith», когда я заметил что-то желтое – выглядело как гигантский леденец, – двигавшееся задним ходом по соседней полосе. Мне сразу же стало безумно интересно. Я крикнул водителю:
– Марк, притормози, пусть нас догонит та машина, которую мы только что проехали!
И внезапно я смотрю на желтый корвет, где сидела блондинка с гигантскими сиськами и ангельской улыбкой. Я начал перелезать через усилители, как пехотинец на пляже Иводзимы, и плюхнулся на колени к Джо на переднем сиденье.
– Какого хуя ты творишь, Тайлер? – начал Джо.
– Хочу кое-кого снять, – отвечаю я.
– Меня тебе снять не удастся, – сказал Джо.
– А вчера ты говорил совсем по-другому, – сострил я.
На самом деле гитаристов невозможно переспорить. Они просто врубают усилители на полную и заглушают все подряд.
Она работала в мотеле, где мы останавливались прошлой ночью, и решила провести небольшую разведку. В жизни нельзя иметь все, но она знала, что если постарается, то получит желаемое – и это был везучий я! Она отвела меня в комнату и оттрахала до полусмерти. Было три часа ночи, и она перевернулась на другой бок и стала гладить меня по спине. Что, опять? Я подумал: «О, детка», но ответил:
– Знаешь, я мог бы заниматься этим всю ночь и весь следующий день, но мне придется очень рано встать, чтобы успеть на долбаный рейс.
– Ну, мы можем поехать на моем корвете, – сказала она. – И вот еще что… я могу сидеть у тебя на коленях и тереться об тебя до середины следующей недели или сидеть между твоих коленей до самого Чикаго или куда тебе там надо!
Но сначала не было жаждущих девушек, лимузинов и личных самолетов – иногда просто перепадало от подруг знакомых, которые вели себя так, будто в своей жизни облизывали только мороженое.
Это было неважно. Время ничего не значит, если у тебя есть креативность. Я что, спал? Или стал самым счастливым парнем на земле?
– Да, мне подходит, – ответил я настолько небрежно, насколько смог.
– Но сначала, – сказала она, – мне надо заехать домой на пару минут, чтобы покормить лошадей.
Да, точно, я же больше не в Нью-Йорке. В итоге я оказался у нее дома и всю ночь катался голым на лошади. Прямо как из книжки. Это действительно происходит? Я вижу сон или кто-то видит сон обо мне? И где-то в пять утра она мне говорит:
– Одевайся, мы выезжаем. Пофиг, я все равно хотела на вас посмотреть.
Если я еще не вставил это в песню, то вставлю в следующую.
Наш ближайший концерт был в Давенпорте, Айова, и черт, мы всю дорогу ехали на этом маленьком корвете. Четыре прекрасных часа мимо нас проносились загадочные кукурузные поля, ржавые заправки, зерновые элеваторы, деревянные церквушки – а солнце все вставало.
Два месяца спустя она все еще ездила со мной. Парни в группе, разумеется, безумно бесились. Да и как иначе? Они там читают журнальчики в самолете и глазеют на стюардесс, пока я тут наслаждаюсь дорогой. Клянусь богом – или «Дженерал моторс», – что такого прекрасного путешествия у меня больше не было… никогда.
Хотел бы я сейчас оказаться на радио или у Опры. Я бы сказал: «Если ты там, пожалуйста, позвони по этому номеру. Я хочу знать, как у тебя дела, чем ты занимаешься и как ты сейчас выглядишь!» Но, конечно же, иногда лучше не знать. Лучше помнить все так, как было – какими были все мы.