плавать в воздухе… парить, как волшебная пыль, перед моим лицом. Я засовываю соломинку в нос и снюхиваю порошок прямо из воздуха! С тех пор я стал известен как Человек-пылесос, потом стал Грязным дьяволом, который в свою очередь превратился в Демона крика. А потом, в какой-то момент, в Демона пика – но это уже другая глава.
Мы много пили из-за наркоты и много принимали из-за алкоголя. Мой любимый коктейль был «Ржавый гвоздь»… драмбуи, лучший скотч и долька лимона.
Какое-то время у нас в команде был бывший коп. Так как он сам носил значок, ему легко было закорешиться с местными полицейскими в городах, где мы играли, он с ними тусовался, и они отдавали нам наркоту, которую конфисковали у других. Настоящие, блядь, копы в форме! Еще тот парень мог покупать у разных людей оружие. И вот однажды он такой: «Иди сюда» – и открывает отсек в полу автобуса. Я заглядываю внутрь и вижу то, что я принял за АК-16, и какой-то дробовик с огромной обоймой. Обойма была круглая. Я никогда такого не видел. Такое уже не продается. Теперь это называют оружием массового поражения.
Я отнес АК-16 к дому Генри, зашел к нему на задний двор, зарядил его и сказал: «Знаешь, что-то выглядит странно». Я пошел в его лес, нажал на курок, и он такой тр-р-р-р-р-р-р… До этого момента я никогда не стрелял из автомата. Я испугался! Потом я побежал к дому Генри, завернул автомат в одеяло, вернулся к себе, вывел лодку на середину озера Санапи и бросил автомат в воду. Нет, я не Рэмбо.
Всякий раз, когда нам хотелось вместе употребить за кулисами, мы говорили: «Пойдем на производственное совещание» – и исчезали в какой-нибудь маленькой комнатке. Секретным это назвать нельзя. Выглядело это как-то так: «Производственное совещание!» Мы занимали кабинет, а снаружи стояла охрана. Мы называли ее «денежной комнатой».
Тогда мы все были двинутыми на девочках. Двинутый – это когда ты снюхал слишком много, и твоя челюсть начинает двигаться, как у робота, а в уголках губ появляется белое пятно – ты что-то бормочешь, говоришь на неизвестных языках… болтаешь ни о чем. И не важно, о чем. Ты доходишь до конца какой-нибудь безумной тирады и говоришь: «Стоп, а я это уже говорил?» Тогда это было нормой. Ты такой обдолбанный, думаешь о том, что сказать, пока говорит кто-то другой. Ты просто двинутый. И это лучшая часть. А худшая часть в том, что… тебе не смешно. Ты можешь пошутить: «Какая разница между розовым и синим? Цвет твоей рожи!», а никто даже глазом не моргнет. Ни смешка. И тогда ты думаешь, что в этой заварухе ты играешь роль фаллического наставника, но, когда дело доходит до действий, это все равно что тянуть канат вверх по склону или запихивать устрицу в игровой автомат.
Наркотики уже становились проблемой на сцене и вне ее – но эту проблему мы сами хотели, и многие с радостью помогали нам идти по пути к своей погибели. Где-то на этой дороге мы и познакомились с одним типом, Бримстоуном[6], – какое прекрасное имя для дилера.
Мы играли в старом «Паласе» в Мичигане в апреле 1974-го. Один из водителей говорит Реймонду: «Кто-то хочет с тобой поговорить». И вот он самый. Бримстоун был ростом где-то метр шестьдесят пять с длинными кудрявыми волосами и большими губами. Он достает полный пакет с наркотиками. Рэймонд ему говорит: «Расклад такой. Потом будет вечеринка, если хочешь прийти, то тебе это будет стоить восьмерку. Зайдешь в комнату, не скажешь ни слова, достанешь товар, положишь на стол, потом выйдешь». После этого он стал постоянным дилером группы; он ездил с нами, оплачивал все за свой счет. Пока мы зарабатывали все больше и больше, то, соответственно, покупали больше дури, дошло до того, что мы заплатили ему двадцать тысяч долларов за полкило. Два часа ночи, и приходит Бримстоун. Он всегда приходил с двумя высоченными блондинками. Он плохо кончил. Бримстоун сыграл в ящик. Но я могу сказать о нем вот что… этот человек знал больше об R&B, чем Джо и я вместе взятые. Он сидел с нами на полу, как махариши с битлами, и говорил о музыке. Как я уже понял по моей жизни, совпадений не бывает.
Нас всегда находили эксцентричные личности. Мы играли в «Кау палас» в Сан-Франциско в 1993-м. Вечером перед шоу нас приглашают в «Театр О’Фаррелл», известный по своей отрицательной репутации секс-клуб, принадлежащий братьям Митчелл. Писатель Rolling Stone Хантер С. Томпсон в командном центре… в кабинете над бильярдным столом.
– Стивен, иди сюда! – кричит он. – Я хочу, чтобы ты это увидел!
И вот он знакомит меня с двумя блондинками, которые были… не гоню, просто 11 из 10. У первой девушки проколота губа, с которой свисает цепочка на метр, соединенная с проколотым клитором другой девушки. Прямо там.
– А потом этим нельзя было заняться? – спросил я. – И как ты почувствуешь мой рот?
Вопрос, разумеется, был риторическим.
– Почувствую, – улыбнулась она.
Они забрались на бильярдный стол, и мы начали играть. У термина «карманный пул» теперь есть новое значение. Левый шар в боковой лузе!
Когда барабанный подиум начинает гармонировать, ты либо слишком обдолбался, либо начинает работать какая-то мистическая пифагорейская сила. После того как группа прекращала играть, звуковые волны со сцены вливались в барабанный подиум, а оттуда выходила идеальная нота. Такая отчетливая ми-бемоль. Просто безумие! Что это такое? На сцене привидения! Нота выходила через отверстия, которые мы вырезали сбоку подиума, чтобы легко его двигать. Так подиум нам отвечал, и было странно слышать этот потусторонний звук туманного горна.
Как я уже говорил, я был барабанщиком, поэтому делился с Джоуи всеми моими трюками. Когда я еще играл с Chain Reaction и меня никто не слышал, я клал на свой барабан подушку, отрывал верхнюю часть, засовывал туда микрофон Shure 58 и подключал к двум усилителям Colossus. Я ставил их по обе стороны барабанов, когда играл, и это неимоверно выбешивало Дона Соломона, но он знал, что это подчеркивало его игру.
Позже я рассказал эту историю Джоуи, и он, желая меня превзойти, достал тридцатисантиметровый динамик, который кто-то сделал специально для него, и вставил его в свой большой барабан, чтобы усилить наше шоу. Все звуки были гиперболизированы, бас как будто отскакивал. И мы начали играть. Однажды я смотрел на Джоуи и слышал, как сцена говорит со мной, напевает одну ноту. Но я не знал, что это был его ебучий басовый усилитель. Джоуи хороший барабанщик, но именно я показал ему нога-нога, нога-нога – тарелка, тарелка – нога и тарелка играют одновременно… а посередине малый барабан. Он, блядь, занимался каждый день, и у него получилось.
Я показал Джоуи яйцо на моей ноге. Яйцо – это мышца, которая вздувается на ноге от барабанной педали. Я показал это, потому что очень им гордился. Он посмотрел на меня, и по его глазам я понял, что ему нравится вся эта романтика. Джоуи стал одним из величайших барабанщиков в истории, а это намного лучше, чем то, с чего он начинал. Теперь он лучше меня! Но он все еще носит спандекс с маленьким бугорком. Вы однозначно слышали выражение: «Я знаю, что он маленький, но зато толстый, как пивная банка». Что касается других членов группы, то у двоих все висит, у одного – какой-то леденец, а у другого – добротные двадцать пять сантиметров. Я не скажу, у кого… но зовут его Стивен.
Джоуи стал одной из причин, по которой я написал песню Big Ten Inch Record («Добротная двадцатипятисантиметровая пластинка»). Наверное, я всегда принимал желаемое за действительное. И кстати, о слухах, раз уж мы говорим о фаллическом благородстве, вот вам еще кое-что… с годами я узнал, что всем кажется, что в середине песни Big Ten Inch Record я говорю: «Сосите мои двадцать пять сантиметров». Я даже не могу сосчитать, сколько людей мне об этом говорили – звукари, продюсеры, диджеи и, конечно же, фанаты… со всего мира. Ну, не хочу вас расстраивать, но песня действительно о двадцатипятисантиметровой пластинке, и в середине я говорю: «’cept» (то есть except, за исключением) моих двадцати пяти сантиметров. Как можно услышать suck on (сосите) вместо ’cept for? Опять же… желаемое за действительное.
После того как группа прекращала играть, звуковые волны со сцены вливались в барабанный подиум, а оттуда выходила идеальная нота. Такая отчетливая ми-бемоль. Просто безумие! Что это такое? На сцене привидения!
Би-Джей (или Билли Джо Рейш), который работал у нас в команде в семидесятые, раньше выделывал трюки с пропусками за кулисы. Он печатал их в гримерке и ламинировал. Типа: «Этот пропуск авторизирован одним старым хреном». Или: «Смерть от валиума»… с рисунком Келли, распятым на усилителях Джо. Есть еще старый синий пропуск за кулисы Aerosmith с картинкой писающего меня.
Я хранил свою аптечку на сцене, в большом барабане, на дне которого лежали «Джек Дэниелс» и два одноразовых стаканчика: один с соломинкой и трубочкой, а другой – с колой и «Джеком Дэниелсом». Я вставал за усилители, натягивал полотенце на голову, но оставлял нос. Из стакана торчала соломинка, будто там был напиток.
Мне нужна была гримерка на сцене, где можно было принимать наркотики. И вот я придумал маленькую переносную операционную, которую можно поставить в задней части сцены. Идея с полотенцем на голове становилась все более рискованной и очевидной. И вот где-то в 1976-м мы заказали небольшую будку у Tom Fields and Associates, театральной осветительной компании, которая также строит декорации. Мы дали им чертежи и размеры: тридцать шесть дюймов в глубину, тридцать шесть дюймов в ширину и шесть футов в высоту. А потом нам привезли нечто размером тридцать шесть футов на тридцать шесть футов. Они называли это «Громадная хрень». Это была настолько огромная хуевина, что ее пришлось везти на здоровом грузовике с бортовой платформой. Как декорации к Стоунхенджу в «Это – Spinal Tap!», только наоборот. Мы отправили ее обратно. Прикрепили записку: «Продайте это стоунам», и, мне кажется, им это удалось.