Four bits gets you time in the racks, they scream for more
Снимаю сапоги и гетры, все болит от седла
За четвертак можно сесть за стойку, они просят большего
Следующая строчка – «Fools gold out of their mines» («Забирайте все золото дураков»). Но я думал, что все будут слышать «Fools go out of their minds» («Дураки сходят с ума»). А потом…
The girls are soakin’ wet, no tongue’s drier than mine
I’ll come when I get baaaaaaccckkkkkk…
Все девочки мокрые насквозь, а у меня пересохло во рту
Я приду, когда верну-у-у-у-усь…
И тогда, если вы очень прислушаетесь после следующих строк, то услышите, как бьет хлыст…
I’m calling all the shots tonight, I’m like a loaded gun
Peelin’ off my boots and chaps, I’m saddle sore
Four bits gets you time in the racks, I scream for more
Сегодня я все решаю, я как заряженное ружье
Снимаю сапоги и гетры, все болит от седла
За четвертак можно сесть за стойку, они просят большего
Название песни навевает мысль о лошади, скачущей в закат, поэтому мне хотелось услышать звук лассо и хлыста. Я установил два микрофона Neumann U80 и поставил их на расстоянии шести метров друг от друга, встал посередине, схватил гитарный шнур и сказал: «Включите микрофоны», после чего начал размахивать шнуром вокруг головы, все больше отпуская – три метра, три с половиной, четыре… пока он не стал как можно ближе к микрофонам, не сбивая их. Потом Джек перевел звук хлыста с левого динамика на правый. Я бы назвал это конфеткой для ушей.
В конце песни слышен топот копыт скачущих лошадей. Для этого я использовал два кокоса, которые стащил с груди русалки. На самом деле они были в наборе для ударных, который мне дали на SIR Studios. Когда мы писали Sweet Emotion («Сладкие эмоции»), я попросил тот же набор, но туда забыли положить маракасы. Так вот, прислушайтесь к началу Sweet E, слышите такое чик-чик-чик? Это не маракасы. Кто-то в студии оставил пакет с сахаром на пульте. Я взял этот пакет, поднял к микрофону, Джек сказал: «Давай», и я начал им трясти. Так и начинается Sweet E. Правда сладко!
Я надеялся, что Back in the Saddle будет ностальгически напоминать обо всех спагетти-вестернах, которые я когда-либо видел. Группа играла как боги, которыми они и были. Джек с Джеем записали песню так, как вы ее сегодня слышите.
Я написал Rats in the Cellar («Крысы в подвале») в качестве завершения или ответа на «Игрушки на чердаке». Крысы/подвал – игрушки/чердак. Между тем Rats больше отражала то, что происходило в реальном мире. Все разваливалось на части, здравомыслие уезжало от нас на юг, осторожность летела по ветру, и мало-помалу на нас надвигался хаос.
Когда ты делаешь альбом, то понимаешь, что делали The Beatles на своих пластинках: все эти звуковые эффекты и искажения, и как они их добивались, хлопая багажником или проигрывая треки задом наперед. Нам с Джеком это очень нравилось.
Goin’ under, rats in the cellar
Goin’ under, skin’s turnin’ yellow
Nose is runny, losin’ my connection
Losin’ money, getting no affection
New York City blues
East Side, West Side blues
Throw me in the slam
Catch me if you can
Believe
That you’re wearing
Tearing me apart
Safe complaining, ’cause everything’s rotten
Go insanin’, and ain’t a thing forgotten
Feelin’ cozy, rats in the cellar
Cheeks are rosy, skin’s turning yellow
Loose and soggy, lookin’ rather lazy
See my body, pushin’ up the daisies
Иду ко дну, крысы в подвале
Иду ко дну, кожа желтеет
Из носа течет, я теряю связь
Теряю деньги, ничего не чувствую
Блюз Нью-Йорка
Блюз Ист-Сайда, Вест-Сайда
Брось меня в толпу
Поймай меня, если сможешь
Вера
Которую ты носишь
Рвет меня на части
Можно жаловаться, потому что все прогнило
Сходи с ума и ничего не забывай
Вокруг уют, крысы в подвале
Щеки розовеют, кожа желтеет
Рыхлая и промокшая, такая унылая на вид
Посмотри на мое тело, выталкивающее ромашки
Время шло, и все становилось более хаотичным: три концерта подряд, одна встреча (мы называли их «прессованное мясо») за другой, каждый вечер, веселье текло рекой. Казалось, что группа за год проезжает миллион миль, останавливается на каждой галактике, оставляет космический отпечаток и астральный аромат, чтобы все нас запомнили.
Стадионы, на которых мы выступали, становились все больше. Установки за кулисами становились все более изощренными. Когда мы выступали в «Кау Палас» в Сан-Франциско, за кулисами были автоматы с пинболом и нелепые обнаженные манекены, который стояли в ряд от сцены до наших гримерок. Вы даже представить не можете, как это нравилось нашим женам. В мае 1976-го мы выступали перед восьмьюдесятью тысячами фанатов в «Понтиак Сильвердоум» в Понтиаке, Мичиган. Наркотики тоже становились серьезнее, и не только среди самой группы и команды. В Детройте мы выступали всего полтора часа. Казалось, что каждую минуту со стадиона уносили по фанату из-за передоза – в основном от колес и бухла.
18 июня 1976 года. «Столица развлечений Среднего Запада», Мемфис, Теннесси – то самое место в Мемфисе. Я на сцене, несу: «В пизду это, в пизду то», как я всегда делаю, но конкретно в этот вечер, конкретно в этом южном городе копам это не понравилось. Видимо, ругаться там было незаконно. Кто бы мог подумать?! Мне запретили выражаться или… Или что? Разве они не понимали, что это меня только раззадорит? Мне сказали:
– Если ты выругаешься еще хоть раз…
– Например? – спросил я.
– Ну, «блядь» или «ебать».
– Но в наших песнях есть эти слова! – Копы совсем этого не оценили, поэтому я продолжил: – Ладно, я постараюсь.
– Постараешься? – сказал коп. – Если ты ругнешься, то отправишься в тюрягу. И если ты думаешь, что нам слабо, то держись, блядь. Мы тебя на месяц закроем. Нам не нравится, что вы там на севере из себя строите!
Я не мог сдержаться, поэтому вспомнил еще пару интересных словечек… Наш тур-менеджер подошел в перерывах между песнями и сказал:
– Тебя там ждут копы. После концерта тебя арестуют.
Я был прилично пьян, мягко говоря.
– Ладно, без б… скажи, пусть подождут меня в гримерке.
И мы начали играть Mama Kin, и до конца песни я попросил нашего тур-менеджера: «Вырубить свет под конец Mama Kin». Я дождался подходящего момента, а когда вырубился свет, спрыгнул со сцены, пробежал по проходу в холл, и на меня отовсюду накинулись, со всех четырех сторон – здесь, тут и там. Везде пушки… наставленные на мою голову. Меня повалили на землю.
– Парень, ты арестован! Тебе пиздец. Если попытаешь сбежать, мы…
Я просто застыл на месте и испугался до усрачки.
Один из белых копов сказал:
– Тебе это с рук не сойдет, как некоторым местным ниггерам.
– Как ты смеешь, блядь, так говорить! – ответил я. – Разве ты не знаешь, что слово «ниггер» придумали белые, которые полны ненависти?
Удар в живот, нога на шее, пушка у головы.
– Теперь ты получишь в два раза больше за то, что сказал слово «блядь».
Меня схватили, посадили на заднее сиденье, и в итоге я три часа просидел в холодном сыром подвале. Мой адвокат прозвонился и выяснил, что для залога они требовали десять тысяч. Уже потом, в отеле, покуривая травку, я подумал: «Господи боже, я больше так никогда не буду», потом посмотрел в зеркало, улыбнулся и сказал себе: «Нет, буду».
После кратковременного заточения я вернулся в свою комнату, где, как обычно, тусовка была в полном разгаре. Мы вышвырнули девочек из комнаты, а телевизоры – из окна в бассейн. Если из телевизоров не вытаскивать провода, то при попадании в воду они взрывались, как глубинные бомбы. Мы послали вниз нашего охранника, чтобы убедиться, что в бассейне нет людей, которые там поджарятся. В тот вечер у роуди не было супа с фрикадельками.
Не знаю, смогу ли вспомнить все случаи, когда меня арестовывали. Такое было в Филадельфии, в Мемфисе, еще был случай, когда нас с Джоуи арестовали за то, что мы бросали петарды из отеля Holiday Inn в Линкольне, штат Небраска. А еще та история с Биби Бьюэлл. Она была сногсшибательной моделью, которую я заметил и услышал одной ночью в клубе Нью-Йорка. Слава ее (как и меня) опережала. И я был известной рок-звездой… а она – девушкой рок-звезд. И какой у нее был список. И от мысли, что я могу войти в ее топ-10, к ней прислушивался даже мой член.
Лучшая подруга Биби, Лиз Дерринджер (выдающаяся жена Рика), ездила мне по ушам в Scene Стива Пола. Лиз упомянула, что у Биби не было портфолио – то есть глянцевого листа двадцать на двадцать пять с доказательством ее красоты, который откроет ей все двери и приведет ее к успеху. Услышав это, я тут же выписал ей чек на три тысячи, чтобы оплатить портфолио, надеясь, что она за это меня поцелует. Лиз разрешила нам остаться в ее квартире на двуспальной раскладной кровати в гостиной, где потом из-за нас вырубило свет во всем Нью-Йорке. Но даже это не помешало нам высасывать из Манхэттена все соки. Я никогда в жизни не был настолько влюблен. Я не знал, что со всем этим делать. Но Бог знала. Она подарила нам дитя любви с небес, мою прекрасную Лив. Мы горели, и я отправился в тур по Германии – с Биби Бьюэлл под руку.