» Такова была жизнь на «Студии 54».
Мы с Сириндой поженились 1 сентября 1978 года, на горе в Троу-Хилл в Санапи, после года отношений. Мы карабкались через реку, через лес и через черничные поля на самую вершину горы. Мы были так высоко, что от нехватки кислорода кружилась голова. У Занка Букера – пилота моего самолета – был брат, который оказался священником. Мы произнесли наши клятвы, выдохнули свои «да» и помчались к лыжной базе Кинг-Ридж в Нью-Лондоне. Прием был сказочно прекрасен. С балок свисали сирень и гардении, а папа играл романтическую музыку 1940-х годов. Еда, семья, друзья… я никогда еще не целовал стольких женщин с усами. Смешение итальянской и армянской культур было отличным решением, и наш медовый месяц уже начался.
За год до этого я купил дом и участок земли на берегу озера в Санапи. У этой божественной воды я так самозабвенно влюбился в Сиринду, что впервые в жизни почувствовал – наконец-то сбылись все мои мечты. За три дня до Рождества 1978 года родилась наша прекрасная дочь Миа. Большего я в жизни и желать не мог.
Зимой до нашей свадьбы я взял ее с собой на семейную встречу в Троу-Рико. Сел в джип «Виллис» и повез ее к озеру, чтобы показать дом. Было где-то минус двадцать, и озеро замерзло. Я направился к бухте Санапи и выехал прямо с причала на лед. Тогда смеркалось и начало темнеть. Когда мы проехали километр по замерзшему озеру, Сиринда закричала так, будто была на «Титанике» и он шел ко дну. Джип развернулся раз пять, и потом я поехал к берегу. Когда мы подъехали к дому, я включил фары. Она увидела стоящий на воде дом, словно с рождественской открытки, и заплакала.
She was a city girl
With no responsibility
A pretty little city girl
All fired up and what’s
Ah what that girl could to do me
Она была городской девушкой
С беззаботной жизнью
Миленькой городской девочкой
Полной огня, и что
Ах, что эта девочка могла со мной сделать
Мы сидели там до тех пор, пока не села батарейка, и потом я ей сказал: «Мы будем здесь жить». И тогда заплакал я.
Я знаю, что обо мне написали (и точно еще напишут) много книг – от «Иди сюда» Стивена Дэвиса до «Мятежного сердца» Биби Бьюэлл, от «Мечтай» Сиринды Фокс до «Резкого удара» Джоуи Крамера. Иногда мне кажется, что я обязан читать эти мемуары, чтобы помнить обо мне то, что не помню сам. Но иногда я нахожу в них моменты настолько абсурдные или донельзя раздутые, чтобы выставлять их в хорошем свете, или вырванную из контекста правду, что даже не верю, что эти люди меня тра… ой, в смысле, знали. Я не провозглашаю себя святым, но я и не вчера родился. Я могу понять, когда описывают не меня! Наверное, когда я допишу свои мемуары, целый миллион и еще девять людей скажут: «Я этого не говорил! Я такого не делал! Он сумасшедший! Он меня использовал! Он надо мной надругался! Я люблю его! Я его ненавижу! Интересно, а он одолжит мне денег!» (Неудивительно, что Хемингуэй пил.) Если ты хочешь найти правду в книге… читай между строк! А в музыке она танцует между нот.
Сиринда написала обо мне кучу всякой хуйни – что-то было правдой, а что-то – враньем и нытьем… там нет ни одной строчки типа: «Я выросла, толкая наркоту на пляже (о чем я только думала)… у моей мамы было шестнадцать парней, и я запиралась в шкафу и плакала, пока не нашла психостимуляторы и не накидалась». И в этом вся проблема. Но я первым признаю, что не был бы собой без хорошего, плохого и отвратительного.
Чисто на моей памяти это были самые сладкие и самые тяжелые годы моей жизни: 1977–1979. К концу 1978-го группа начала распадаться. Мы с Джо ссорились все больше и больше. Мы ругались за кулисами, мы ругались в самолете… мы ругались даже на сцене, как добрые The Everly Brothers, The Kinks и Oasis. Джо мучил меня до смерти, когда накуривался и так хорошо выглядел. Но больше всего – когда играл на гитаре на гребаной 12-й мощности. Он играл так громко, что даже Хелен Келлер могла подпевать… Так громко, что для того, чтобы услышать себя, мне приходилось ЗАСОВЫВАТЬ ПАЛЕЦ себе в ухо. Меня это так злило, что захотелось ЗАСУНУТЬ КУЛАК ему в задницу. Все, от Фредди Меркьюри до Рода Стюарта, подумали, что это наш образ. На обложке Rolling Stone… со средним пальцем в ухе. ТВОЮ МАТЬ! Вот почему Бог создала мониторы, наушники и акустических гитаристов. Спасибо вам, Crosby, Stills and Nashville. Ебаный ЛСД?.. Мда.
Еда, семья, друзья… я никогда еще не целовал стольких женщин с усами. Смешение итальянской и армянской культур было отличным решением, и наш медовый месяц уже начался.
Малоизвестный факт о вокалистах с ЛСД: наша болезнь возникает в основном из-за того, что мы не можем себя слышать. Моя работа – петь вот эту штуку, которая называется «мелодия». Поэтому, ЧТОБЫ петь мелодию, МНЕ НАДО СЛЫШАТЬ, КАК я ее пою.
Так что я ждал, потом подходил к нему и слегка толкал, пока он играл, а он бил меня своей гитарой. Драки начались случайно, но когда они все же начинались, то становились оправданием. «Ты, блядь, хотел меня ударить, мразь». Если я заходил слишком далеко и Джо думал, что я хочу его превзойти, вот тогда начинались игры. Он изо всех сил пытался мне ответить. Но нельзя урезонить того, кто настолько пьян или под кайфом, поэтому мы играли в игры. Помню, однажды я чуть было не ударил Джо, но я не такой, я не бью людей. Я никогда даже не понимал концепт драки. Мы с Джо правда несколько раз чуть не сорвались – может, раза три или четыре, – но намеренно никогда не били друг друга. Однажды Джо проткнул мне нижнюю губу концом струны. Я оплевал его кровью, и в итоге у меня на щеке появилась маленькая дырочка. Честно говоря, не знаю, нарочно он это сделал или нет. Придется спросить его об этом на смертном одре. И кто знает, ответит ли он тогда?
Бывали времена, когда Джо был не в лучшей форме. Он забегал за барабанную стойку, когда ему приходилось петь гармонию с Генри, а с Джо это не так-то просто сделать. Надо следить за его ртом и пытаться понять, какие слова оттуда выйдут. Иногда он просто придумывал слова, а иногда это были даже не слова. Как и любой, кто поет одни и те же слова день за днем, месяц за месяцем, он уставал петь одну и ту же хуйню. Или же ему приходила в голову мысль, пока он пел, и он просто выплевывал какой-то словесный звук.
Где-то есть фотография фейерверка, взорвавшегося в тот самый момент, когда он упал на сцену. Эту фотку прислал поклонник. Нас с Джо сняли в ту самую секунду, когда взорвалась петарда. Мы как раз тогда возвращались на сцену на бис. У меня опалилась роговица, а Джо порезал руку. Рана на руке Джо была в форме улыбки, поэтому он нарисовал на руке рожицу, тряс ею и притворялся, будто она говорит. В 1978 году в «Спектруме» была разбитая бутылка, из-за которой пришлось отменить концерт. Когда фанаты радуются, они звереют. Они не верят, что мы обычные люди, и поступают так, чтобы посмотреть, идет ли у нас так же кровь, как и у них. Однажды мы нашли на сцене сюрикэн – ебучую звездочку, которую бросают ниндзя.
Это военные байки. Когда ты на гастролях, в двух шагах от потери жизни или конечности – или просто смерти, – у тебя нет времени на обычные мирские болезни. Никаких выходных. Ты работаешь до полусмерти. И единственное, что помогало нам выжить, – кокаин.
На протяжении всех семидесятых мы все были знатно обдолбанными. Где-то есть моя фотка, на которой я снюхиваю огромную дорожку со своей фотографии в японском журнале. Какой отличный способ накидаться – снюхать свое лицо.
Мы никогда не останавливались. Мы просто прорывались вперед и разваливались, когда возвращались домой. Идешь домой, падаешь на землю, и разум говорит телу, что делать. Тело знает, что у него выходной, а потом решает заболеть. Но группы вообще не болеют на гастролях, это запрещено.
Через некоторое время наша жизнь вне гастролей стала называться «Дома с Дракулами». Мы были зомбированы на колесах. Келли обычно посылал охранников нас будить – одного к Джо, другого ко мне. Чтобы они стучали в наши двери, а если мы не ответим – выламывали их. Если мы не спали всю ночь или всю неделю – да пофиг, они все равно заходили. Если нет чистой одежды, они собирали все, что валялось на полу, кидали в сумку, закидывал нас себе на плечи, сажали в лимузины и везли в аэропорт… вот так мы с Джо и отправлялись на гастроли в старые добрые времена.
Келли ждал нас в аэропорту. «Вот черт! Ну и где они? Я не вижу их на горизонте!» Однажды, когда Генри пытался задержать рейс, он сказал остальным членам команды: «Слушайте, делайте что хотите… затейте драку, скажите, что в самолете бомба, что угодно, потому что группа пока не приехала, а это последний рейс». Не помню, куда мы тогда ехали.
Как только сотрудник аэропорта услышал слово «бомба», сразу пошел оповещать руководство. Мы все сели в самолет, и дверь закрылась. У Генри была целая унция наркоты. Это была авиалиния Allegheny – у них раньше были столики в самолетах, и мы как раз собирались высыпать себе дорожки. Тогда мы снюхивали прямо перед всеми, потому что никто еще не знал, что это. Но как раз в этот момент дверь самолета снова открывается, и туда входят служба безопасности аэропорта, ФБР, ЦРУ и все остальные люди мира, у кого есть значок, в придачу с этим самым сотрудником и вытаскивают Генри из самолета. У Генри в чемодане была еще и марихуана. Келли утверждал, что багаж его, и нас не обыскивали.
Генри взяли под стражу. В тот день, когда он отправился в суд, его представлял адвокат группы Норман Джейкобс. Генри пришел в суд рано утром. Судья смотрит на документы, просматривает список дел, и когда доходит до Генри, говорит: «Дело закрыто». Оказалось, что полицейский, который вел это дело, был застрелен накануне вечером. Его убил гарвардский футболист. На какое-то время Генри стал похож на головореза, который прикончил полицейского, чтобы не сесть в тюрьму.