Полный газ, Гринберг, назад, курс на запад!.
Но было уже поздно. Автожир судорожно рванулся в сторону, быстро набирая скорость и уходя на запад. Один из голубоватых лучей, одно из лезвий гигантских ножниц, молниеносно резануло его нос, где помещался главный двигатель. На долю секунды прикоснулось лезвие, едва чиркнуло, — однако этого было достаточно. Мгновенно стих шум мотора, остановилась, подрагивая, стрелка электрического указателя высоты. В генеральскую каюту вбежал радист, руки его дрожали:
Связь прервана, господин генерал! Машины не работают, передатчик и приемник испорчены, взорвались все лампы… телефон не действует…
Автожир медленно шел вниз, поддерживаемый только оборотами горизонтального пропеллера и движениями оперения, что позволяло Гринбергу с большим трудом спускаться наподобие планера. Генерал Ренуар молча смотрел в окно — вслед эскадрильям истребителей и бомбовозов, которые удалялись от него в сторону Кустамяки, курсом на северо-запад, — и в первом отряду аэроторпеды, что несли на малом газе, на малой скорости взрывы и пожары в новом направлении, на запад, где никто точно так же не ожидал разрушительной атаки, в страны, чью вековую культуру пытался защитить своей механической армией от варваров-большевиков генерал Ренуар…
«Миети, конечно, не изменит курс аэроторпед без моего приказа… дисциплина… и передатчик у меня не работает… это же ужас… аэроторпеды взорвутся через полтора часа… и я не могу отдать приказ, изменить их курс… аэроторпеды возвращаются на запад… боже мой, какой ужас…»
Генерал Морис Ренуар бормотал это, глядя безумными глазами мимо радиста, который стоял, держась дрожащими руками за стол и боясь взглянуть в лицо сурового командира, постепенно терявшего рассудок…
Но генерал Ренуар вдруг замолчал. Стиснул челюсти, грозно ударил кулаком по столу:
Нет, еще поживем! Пусть летят на запад, пусть летят куда угодно — мы еще поборемся!.
Автожир медленно снижался, приближаясь к земле…
Наступление прыгающих танков
В это же самое утро, на тысячу километров южнее, в четыре часа начиналось большое комбинированное воздушное и наземное нападение на Советский Союз. Смешно было бы думать, что наступление начинали только части, размещенные в Браештове. Не менее наивным было бы считать, что наступление целым фронтом осуществлялось только какими-то определенными механизированными частями. Современная война не знает отдельных частей, танков, артиллерии, пехоты или кавалерии. В наступлении принимают участие буквально все рода войск — в определенной последовательности, по обдуманному плану.
Ровно в четыре часа утра все небо вдоль границы покрылось стаями стальных хищников, решительно двинувшихся в сторону Советского Союза. Одновременно загремела артиллерия, посылая сотни и тысячи тяжелых снарядов, которые разрывались на советской земле, сея смерть и разрушение. Тишина мирного погожего апрельского утра исчезла; на смену ей пришел гром выстрелов и взрывов. Задрожала земля. Горизонт скрыли облака дыма, сквозь них кое-где прорывались острые красные огненные языки пожаров. Это горели зажженные термитными снарядами дома в советских селах.
Так начиналась артиллерийская подготовка наступления. Взрывы снарядов ложились ровными квадратами, разрывая в шахматном порядке недра земли; их работу довершали сбрасываемые с самолетов бомбы, которые падали сверху все дальше и дальше от границы, в глубине советской страны. Эскадрильи распределили задачи между собой. Одни уничтожали оставшихся защитников в пограничной полосе; другие разворачивали воздушное наступление, бешеную атаку на ближайшие тылы, чтобы деморализовать их, посеять панику, нарушить системы связи. И почти одновременно с выступлением артиллерии и воздушных эскадрилий началась газовая подготовка предстоящего наступления. Командование Первой армии воспользовалось свежим ветерком, дувшим в сторону советских позиций.
Гигантские цилиндрические баллоны, заранее подвезенные к первой линии окопов, открыли свои краны. Густые струи желтоватого тумана поползли от бомб на восток, подгоняемые ветерком. Это был новый, доселе неведомый газ «кольрит», обладавший всеми свойствами известного еще со времен империалистической войны иприта, но в несколько раз более стойкий и активный. Все разработанные до сих пор противоипритовые противогазы не могли защитить от «кольрита». Он разъедал любую одежду, проходил через любые маски… И человек сразу падал без сознания; на теле его возникали глубокие, доходящие до самых костей язвы.
Дежурные химики, защищенные новыми, насыщенными оловом противогазами и прорезиненной одеждой, каждая нить ткани которой была затем покрыта тонким слоем олова, нанесенного гальванопластическим методом, внимательно следили в бинокли за действием «кольрита». Они видели, как желтоватые струи достигли советских окопов, видели, как перед этим красноармейцы надевали противогазы и как они падали навзничь через несколько секунд после того, как до них доходили тягучие волны «кольрита».
Химики внимательно наблюдали — и совершенно спокойно отмечали все это в своих записных книжках. Для них это был интересный научный опыт: еще ни разу им не доводилось испытывать действие «кольрита» в таком массовом масштабе. До сих пор новый газ был опробован лишь на единицах — на осужденных преступниках.
Другие части пока выжидали. Их время еще не пришло, артиллерия вместе с самолетами и химиками еще не закончила подготовительную операцию. Так проходили минуты — в сумасшедшем грохоте орудийной стрельбы, в отблесках взрывов на дрожащей, испуганной земле, в волнах желтоватого адского тумана «кольрита»…
Дик Гордон взглянул на Джонни Уолтерса, который, не выдержав, безвольно опустился на скамью:
Джонни, возьми себя в руки. Приближается твоя очередь.
Уолтерс поднял голову. Он снял фуражку, обнажив взъерошенные волосы. Лицо его было печально, губы искривила натянутая улыбка:
Дики, не в том дело… я не боюсь, ведь ты знаешь… не в том…
Не понимаю.
Слушай, Дики, я должен тебе сказать!
Глаза Уолтерса заблестели, он бросал слова, будто был не в силах сдержать их, словно в каком-то забытье:
Дики, это невозможно. Мы нападаем на мирное население, которое ничего не знает, ничего не подозревает. Мы уничтожаем людей, мы разрушаем все, не дав им возможности защищаться. Мы атакуем, не объявив войны. Это ужасно. Тысячи людей погибают, не проснувшись, под обломками своих домов. Ты слышишь?.
До них донесся грохот ураганного огня! И сразу зазвонил сигнальный звонок, возвещая о начале второго этапа операции. Дик с болью посмотрел на Джонни:
Джонни, это малодушие. Война есть война. Брось пустые разговоры. Хватит пацифизма. Теперь не время разводить кислые речи. Пойдем!
Они направились в наблюдательный пункт. Здесь, в бронированном помещении, можно было видеть на экранах все участки этого района наступления. Большие перископы, установленные в отдельных точках фронта, показывали на своих зеркалах все, что попадало в поле их зрения. Далее эти изображения передавались по электрическим проводам в наблюдательный пункт и вновь проецировались на экраны. Дик подошел к экрану 46‑го участка, где должно было начаться наступление прыгающих танков.
Густой дым скрывал участок, его медленно разгонял ветер, открывая наблюдателю какой-то кусок поля. Что-то двигалось по полю, какие-то машины…
Вот! Вот они! — воскликнул Гордон, подтаскивая Уолтерса к экрану.
Да, вперед шли прыгающие танки. Артиллерия освободила им путь, внесла некоторую растерянность в войска противника. Танки двигались широкой лавиной, близко друг к другу. За ними шли пехотные части, готовые закрепиться на захваченных участках фронта.
Дик видел, что, несмотря на строжайшую тайну, которой была окружена подготовка к наступлению, советские войска не были захвачены врасплох, они не были сломлены и оказывали значительное сопротивление. Тем более важной становилась роль прыгающих танков — этого нового вида оружия.
На экране было видно, что враг встретил танки пулеметным огнем и стрельбой из противотанковых пушек. Но это не было опасно для прыгающих танков, имевших толстую броню. Их панцирь можно было пробить только прямым попаданием бронебойного снаряда. Если удар приходился под самым малым углом — снаряд рикошетил, не причиняя броне вреда. Даже отдельные брызги расплавленного металла от пуль и снарядов не в состоянии были добраться до экипажа сквозь узенькие ориентиры — наблюдательные окошки танка, так как перед ними вращались диски с прорезями, дававшие возможность все видеть изнутри, но не пропускавшие в окошко никаких предметов извне. Конструкция танка была действительно безупречна.
Но, идя прямо на противотанковые пушки, танк рисковал получить тот самый удар снаряда под прямым углом к броне. А это легко могло вывести его из строя. Дик восхищенно наблюдал, как первые два танка легко проделали маневр, который водители много раз отрабатывали в школах.
Джонни, вот оно!.
Подойдя близко к пулеметно-пушечному гнезду, танк неожиданно увеличил скорость и вдруг подпрыгнул вверх. Он подлетел на три-четыре метра и понесся в воздухе на гнездо. Такой же маневр не менее четко проделал и второй танк. Эти движения были заранее рассчитаны так, чтобы, заканчивая прыжок, танк попал именно на гнездо, давя своей тяжестью пушки, пулеметы и людей. Маневр был выполнен чрезвычайно точно. Прочертив в воздухе длинную растянутую дугу, оба танка упали на гнезда и продолжали двигаться дальше, оставляя за собой на земле, там, где только что были гнезда, — разрушенные, раздавленные обломки…
— Ты и теперь будешь разводить свою мещанскую мораль? — насмешливо спросил Уолтерса лейтенант Гордон, не отрываясь от экрана.
Джонни молчал.
А наступление продолжалось. Танки шли, словно бездушные металлические чудовища, не знавшие ничего, кроме простой цели — разрушать, уничтожать, убивать. За ними продвигалась пехота, своим напором окончательно закрепляя победу. Танки уже проехали дальше и их не стало видно на экране. Зато можно было наблюдать спокойную работу пехоты и связистов, которые устанавливали легкие пулеметы, проводили связь, закрепляясь на захваченном участке.