али тревожные красные точки: то были центры инфекции, центры, откуда через несколько дней во все стороны начнет распространяться зараза, болезнь…
Торпеды летели дальше. Темная июльская ночь укрывала их тьмой, они летели над Советским Союзом, невидимые, как таинственные ночные птицы. Еще в двух местах, уже совсем близко от Москвы, отделились от общего пятна два десятка красных точек. Снова генерал Ренуар отметил места центров заражения. И, в конце концов…
Приблизившись к Москве, световое пятно закрыло ее черный круг. Полминуты, минута… И вдруг все пятно остановилось. Центр его окрасился в красный цвет, потом покраснели края… Все! Красное угрожающее пятно из мельчайших точек осталось на карте, а сквозь него снизу просвечивал условный круг, обозначавший советскую столицу.
Генерал Ренуар встал, с грохотом оттолкнув стул. В ту же секунду репродуктор доложил:
— Операция завершена, господин генерал.
Глаза генерала блестели. Он гордо выпрямился. Гагарину хотелось петь; он забыл, что еле держался на ногах от усталости. Генерал Ренуар шагнул к нему:
— Гагарин, — произнес он, — вы первый, кроме меня и Миети, узнали о сегодняшней победе. Поздравляю вас, мой помощник! Сегодня мы положили на весы решающую гирю. И вот, я вижу: чаша весов склоняется, она приносит нам большую, такую нужную нам победу… Гагарин, поздравляю вас!
И генерал Ренуар крепко пожал руку своего помощника.
18. Я ЖДУ ТЕБЯ, ДЖОННИ!..
«Эпидемии в СССР! Центр Советского Союза охвачен эпидемией гриппа! Из–за массового заболевания рабочих в Москве останавливаются заводы! Перебои в работе советского железнодорожного транспорта! Эпидемия распространяется, охватывая весь центральный район страны! Эпидемии в СССР, покупайте газеты, покупайте газеты!»
Не было ни одного человека, который немедленно не купил бы газеты, пораженный криками уличных продавцов. Новости действительно ошеломляли: эпидемии в СССР?.. Центр страны большевиков охвачен инфекционными болезнями?..
А по улицам уже бежали новые газетчики, с новыми выпусками, экстренными изданиями газет:
«Эпидемия в СССР распространяется! Возникают все новые центры инфекции! Гриппом охвачен, кроме Москвы, еще и Смоленск! Покупайте вечерние экстренные выпуски газеты, покупайте!..»
Человек подозрительной наружности, в желтой шляпе, с длинными усами, которые производили впечатление приклеенных, собрал вокруг себя толпу и произносил пылкую речь, напоминавшую выступление дешевого адвоката, только что получившего за нее авансом определенное вознаграждение:
— Сам господь бог карает большевиков. Теперь им ничто не поможет. Граждане, помолимся господу, да пошлет он благословение нашей храброй армии, которая истребит варваров–большевиков под самый корень. Святое провидение наслало на коммунистов болезнь, чтобы помочь нам уничтожить большевистскую заразу. Граждане, мы должны всеми силами помочь нашей армии! Граждане!..
Дик Гордон, проходивший по улице, на ходу прислушался к этой речи и еще быстрее зашагал дальше. Это бы-
ло мерзко. Само упоминание о средствах бактериологической войны вызвало у него неприятное чувство. Стоило ему закрыть глаза и подумать об этом, сразу вспоминалась отвратительная фигура человека в белом халате, который, усмехаясь, вливал яд в рот связанной, опутанной веревками женщины. Почему у Гордона возникала в уме именно эта картина — он и сам не знал. Однако она преследовала его, как навязчивый кошмар.
Купив газету и торопливо просмотрев ее, Гордон поднялся в свою квартиру. Здесь он снял фуражку и сел в кресло, устало вытянув ноги. С минуты на минуту должен был прийти Джонни Уолтерс. Он позвонил Дику по телефону и предупредил его:
— У меня чрезвычайная информация от Тома Даунли.
— Какая? — спросил Гордон.
— Не могу сказать. Ты идешь домой? Ладно, я зайду к тебе. Жди.
А пока что Дик Гордон еще раз лениво просматривал вечернюю газету. Она целиком, от первой до последней страницы, кричала о грядущей победе над Советским Союзом. Ушлые репортеры высчитывали, сколько дней нужно, чтобы эпидемия охватила всю центральную часть СССР и остановила все производство. По их утверждениям получалось, что стоит только подождать четыре–пять дней и советские позиции можно будет захватить голыми руками.
Газеты ни словом не упоминали о причине возникновения эпидемии гриппа в СССР. Оно и понятно: зачем писать о бактериологической войне? Разве не красивее, не благодарнее приписывать случившееся провидению или длани самого господа бога?..
Дик Гордон раздраженно швырнул газету на пол. И тотчас же у него мелькнула мысль: что это с ним творится? Почему, собственно, он не радуется? Ведь эпидемия в СССР действительно открывает большие возможности для военных операций.
Дик поднял глаза к потолку и задумался. Что–то с ним творилось. В его сознании медленно происходил какой–то перелом. Какой именно — этого он не понимал. На сей раз
Дик Гордон не мог спокойно и хладнокровно анализировать свое поведение и настроение, как делал всегда.
Его размышления прервал Джонни Уолтерс, неожиданно вбежавший в комнату. Он был очень взволнован:
— Ты не догадался, Дики? А?
— Нет. А что случилось?
— Я получил письмо от Тома Даунли. Ты знаешь, что он пишет?
— Откуда же мне знать? Ведь письмо читал ты, а не я.
— Так вот, слушай. В Первой армии больше нет офицера Тома Даунли!
— Ты хочешь сказать, что Том убит?..
— Вовсе нет, он жив и даже весел. Ты бы никогда не догадался. Слушай: Том Даунли вместе со всей частью, с батальоном связи штаба участка…
Джонни сделал торжественную паузу и закончил:
— Перешел на сторону Советского Союза, перешел в Красную армию! Ты можешь себе представить?..
Дик смотрел на Джонни широко раскрытыми глазами.
— Такого не может быть, Джонни, это какая–то ошибка…
— Никакой ошибки! Слушай, вот письмо.
Джонни развернул листок бумаги:
— Ну, начало неинтересно, оно имеет личный характер. Вот, здесь:
«…и пусть тебя не удивляет все то, что ты сейчас прочитаешь. Сперва несколько предпосылок. Надеюсь, ты меня хорошо знаешь. Ведь так? Знаешь, что я никогда не был не только коммунистом, но даже социал- демократом. Правда, эти последние всегда казались мне чем–то не заслуживающим внимания серьезного человека. Так вот! Моя карьера, как офицера нашей «доблестной Первой армии» и т. д. — закончена. Сегодня ночью мы все, весь батальон связи штаба нашего участка, переходим к большевикам. Ты не веришь своим глазам? Понимаю. Но читай дальше, и ты все поймешь».
Джонни поднял глаза на Дика:
— Это он хорошо сказал: «поймешь».
— Читай дальше, — глухо проговорил Дик.
«…Ты, наверное, помнишь мое письмо, в котором я писал про различные теории войны. Про так называемые “хвосты” генерала Фулера и проч. Так вот, дело значительно глубже, чем кажется. Дело в том, за кем будущее. За нами, за Первой армией, генералом Фу- лером, Ренуаром, Древором и другими; за капитализмом, осаждающим молодой Советский Союз, или, напротив, будущее за коммунистами? Я долго обдумывал это и окончательно решил: будущее за коммунистами, молодым классом пролетариев, а не за престарелым капитализмом, чьи последние дни мы наблюдаем сейчас. И знаешь, кто именно помог окончательно решить эту важную для меня проблему?.. Пленный советский снайпер, которого я недавно допрашивал. Если бы ты увидел и услышал этого человека, ты бы и сам убедился. Представь себе солдата, который храбро смотрит вперед, ничего не боится, не жалеет своей жизни и уверен, что, независимо от его судьбы, его дело победит. Думаешь, он был коммунистом? В том- то и дело, что нет. Обычный красноармеец. И вот тогда я решил: победа за ними. Никакими машинами, никакими аэроторпедами и прыгающими танками мы не победим Советский Союз, потому что он обладает такой силой, о которой мы даже мечтать не можем. Эта сила — великое сознание молодого класса, уверенного в своей мощи, уверенного в том, что будущее принадлежит именно ему».
Джонни остановился, словно обдумывая что–то.
— Читай дальше, — вновь глухо откликнулся Гордон.
«…Возьмем мелочь, вроде последствий успехов или неудач на фронте. Как реагирует на это наш тыл и тыл советский? У нас, как только с фронта приходят плохие известия, немедленно начинается разложение. У них — сведения о неудачах вызывают новую волну боевого воодушевления, объединяющего армию и тыл единой волей к победе. Об этом можно было бы много говорить, но нет времени, да я и не уверен, дойдет ли до тебя это письмо. Итак, мы переходим на сторону Красной армии. Мы идем не в плен, об этом окончательно условились наши уполномоченные, которые вели секретные переговоры. Мы идем для того, чтобы встать в ряды Красной армии, против старого мира, против войны. Да, да, Джонни, против войны! Не против тебя, не против солдат Первой армии, а против войны, против тех, кто ее начал, кто ею руководит. Скажу тебе даже больше: я уверен, что таким же путем пойдешь и ты. Ибо это путь всякого честного человека, умеющего смотреть в будущее. Я жду тебя, Джонни. Жаль, не могу продолжать письмо — нет времени. Мы уходим. Будь здоров и думай, Джонни. Думай и помни: я жду тебя!
Твой Том Даунли».
Джонни сложил листки, спрятал их в карман и вопросительно взглянул на Дика:
— Ну, что скажешь?
Дик молчал, его лицо помрачнело.
— Ну, Дики?
С большим трудом Дик Гордон медленно ответил:
— Это — измена, Джонни… Измена чести военного человека…
Джонни махнул рукой:
— А мне безразлично, измена это или нет. Кого он предал? Народ? Нет, потому что мы воюем не за народ; я вообще не знаю, за кого мы воюем. Державу? Я не знаю, за какое государство мы воюем. Воинскую честь? Э, Дики, последние лохмотья старой, так называемой «воинской чести» мы выбросили как ненужный хлам вместе с первым вылетом этих гнусных бактериологических торпед. Кого же, в таком случае, предал Том Даунли? Тех, кто финансирует все это дело? Тех, кто ждет от него прибыли? Я лично не имею ничего против такого предательства. Вот что. Знаю, я неспособен к активным