{180}. Шеншин был разочарован и выбором заурядного полка кавалерийского резерва, служба в котором не сулила блестящей карьеры, и самой мотивацией выбора, но не возражал: «Я надеялся, что из него выйдет военный учёный, а он, попросту сказать, куропаточник. Ступай, коли охота берёт; будешь от меня получать 300 руб. в год, и отпускаю тебе в услужение сына Васинькиной кормилицы Юдашку, а при производстве пришлю верховую лошадь»{181}.
Снова было решено сэкономить и отправиться через Киев вшестером — Шеншин, Фет, брат Вася и трое их слуг, включая Юдашку — на двух кибитках. В Орле взяли рекомендательное письмо от соседа по Клейменову барона Николая Петровича фон Остен-Сакена его племяннику, командиру корпуса, в который входил полк. В Киеве недолго погостили у Матвеевых и там расстались: Вася остался готовиться в университет, Шеншин, выдав Афанасию 150 рублей на дорогу и подтвердив обещание присылать деньги, отбыл восвояси. Фет с Юдашкой, с большим чемоданом, в котором умещалось всё его имущество, отправился дальше на юг, в Херсонскую губернию.
Дорога была длинной, новый пейзаж давал одновременно успокаивающее и тревожное ощущение: «Пустыня и весеннее солнце производили на меня какое-то магическое действие: я стремился в какой-то совершенно неведомый мне мир и возлагал все надежды на Борисова, который не откажет мне в своём руководстве»{182}. В таком настроении Фет и достиг места будущей службы.
Первые его чувства по прибытии, вероятно, были смешанные. Переименованный из Крылова Новогеоргиевск Херсонской губернии[16], где находились квартиры кирасирского Военного Ордена полка, входившего в 1-ю бригаду 2-й кирасирской дивизии 1-го резервного кавалерийского корпуса, был захолустным военным городом с населением около десяти тысяч человек, среди которых преобладали русские, украинцы и евреи (Херсонская губерния входила в черту оседлости). В социальном отношении основу населения составляли военные. Фет вспоминал: «Широкая, особенно в весенний разлив река Тясьмин, впадающая в Днепр и дозволяющая грузить большие барки, давала возможность местным купцам, промышлявшим большею частию убоем скота для саловарен, производить значительный торг салом, костями и шкурами. Зажиточные купцы, большей частию раскольники, держали свои калитки на запоре и ни в какое общение с военными не входили. Грунт улиц был песчаный, но довольно твёрдый; зато во всём городе не было признака мостовой, как во всех малороссийских городах того времени, улицы были широкими, к крутому берегу реки террасами восходил казённый тенистый сад с каменной оградой»{183}. Конюшни и полковой манеж были едва ли не главными украшениями города.
Унылое впечатление скрасила радостная встреча с Борисовым. По утверждению этого добряка, люди в полку были «отличнейшие»; состоявшиеся знакомства с однополчанами эту рекомендацию если не оправдали полностью, то и не совсем опровергли. Корпусной командир барон Дмитрий Ерофеевич фон Остен-Сакен (чтобы представиться ему, Фет ездил в Елисаветград, где находился штаб корпуса) произвёл впечатление человека «домашнего», доброго и даже отчасти стеснительного. Командир полка Александр Николаевич Энгельгардт, в это время отсутствовавший, впоследствии тоже оказался человеком приветливым. Необходимые бумаги были оформлены быстро, и 21 апреля 1845 года Фет был зачислен юнкером в первый эскадрон.
Поселился он на первых порах в одной из двух комнат в небольшом домике, который снимал Борисов, на улице, «выходящей на обширную площадь, часть которой была занята деревянными торговыми лавками, окружёнными галереей с навесом»{184}. Друзья завели общее хозяйство, что поначалу казалось удобно и выгодно: Фет получал от Шеншина 300 рублей, а его не считавший денег друг — 600 рублей от того же Шеншина как своего опекуна. К тому же борисовский слуга обладал искусством хорошо накормить господ за умеренную сумму. Пошив полную кирасирскую форму из толстого армейского сукна (этот расход практически сразу опустошил его кошелёк и вынудил обратиться к Афанасию Неофитовичу с просьбой о новом пособии), Фет приступил к учениям. Пешие упражнения у вахмистра Лисицкого были несложными, труднее давалось учение конное: эскадронный вахмистр Веснянка обращался с новичком беспощадно, а затем передал его тому же Лисицкому, который в этом отношении не отставал от него и гонял юнкера по кругу на длинной верёвке-корде «чуть ли не на такой лошади, на которой никто не ездил»{185}. Тяжело проходили и упражнения в маршировке, особенно «с урожьем» тихим шагом. Но это временное обстоятельство нужно было перетерпеть, чтобы вскоре получить первый офицерский чин, дававший право на дворянское звание.
Этим надеждам Фета не суждено было сбыться. В разгар фетовского учения, 11 июня 1845 года, вышел царский манифест, согласно которому отныне на статской службе лицам недворянского происхождения потомственное дворянство давал только чин статского советника (V класс по Табели о рангах), а на военной — чин майора (VIII класс). Это означало, что теперь, чтобы стать дворянином, надо было служить уже не около года, а вряд ли менее 15–20 лет; в экстраординарных обстоятельствах процесс мог занять меньше времени, но в любом случае должен был отнять изрядную часть жизни, едва ли не лучшие годы молодости. О своей реакции на эту новость Фет не распространялся, но догадаться о ней нетрудно. Видимо, отступить было уже невозможно, и он решил смириться и «посвятить себя службе»; это словосочетание в николаевское время давно утратило тот высокий гражданский смысл, которое ещё могло иметь в декабристскую эпоху. Теперь оно означало «тянуть лямку», выполнять рутинные ежедневные обязанности, дожидаясь «производства», ордена и отставки с правом ношения мундира и пенсией.
Армия в мирное время представляла собой разновидность бюрократии, в царствование Николая I пронизавшей всё. Боевая подготовка сводилась к летне-осенним лагерям-«кампаментам» и смотрам в присутствии высочайших особ и самого императора, на которых войска демонстрировали умение двигаться по линиям, эффектно разворачивать шеренги, маршировать колоннами к назначенным местам. Фету придётся участвовать в нескольких таких смотрах, испытывая вместе со всеми сослуживцами страх совершить неверное движение, вызвать недовольство неопрятным внешним видом, чувствуя усталость от нервного напряжения, радуясь тому, что смотр прошёл хорошо и государь «доволен». К этому прибавлялся страх безнадёжно испортить белый суконный колет — полуфрак, составлявший основное обмундирование кирасира и стоивший 70 рублей — для скромного младшего офицера деньги огромные. Манёвры и смотры напоминали масштабное театральное представление, отнимавшее много сил и нервов; но нельзя сказать, что Фет испытывал от них только негативные эмоции. «Однообразная красивость» построения, слаженные перемещения масс людей, движущиеся по сложным траекториям колонны, несомненно, нравились ему и как поэту. Позднее в очерках «Из деревни» он напишет: «Кто не понимает наслаждения стройностью, в чём бы она ни проявлялась, в движениях хорошо выдержанного и обученного войска, в совокупных ли усилиях бурлаков, тянущих бечеву под рассчитанно-однообразные звуки „ивушки“, тот не поймёт и значения Амфиона, создавшего Фивы звуками лиры[17]»{186}.
В остальное время служба, проходившая «на поселении», была необременительной. Сам Фет писал позднее: «Что бы там ни говорили, но кавалерия на поселениях каталась как сыр в масле. В конюшни доставлялось сколько угодно превосходной июньской травы, и лошади выходили освежённые и точно смазанные маслом после месячного продовольствия. Офицеры, имевшие малейшую возможность бежать, уезжали домой чуть не на целое лето, т. е. до августа, до дивизионного кампамента…»{187} С производством 14 марта 1846 года в корнеты (чтобы получить право на офицерское звание, Фету как дармштадтскому подданному пришлось съездить в Киев, чтобы принести присягу; там он повидался с семьёй Матвеевых и братом, поступившим в местный университет) отчасти отступило мучившее безденежье: помимо процентов по пятитысячному векселю, выданному Шеншиным в обеспечение его обязательства, Фет начал получать такого же размера жалованье. Он купил за 200 рублей свою первую лошадь — гнедого жеребца Камрада, затем завёл экипаж с парой лошадей. Даже расставание с Борисовым, который в начале февраля 1847 года подал в отставку «по болезни», не вызвало особого огорчения — Фет уже не нуждался в дружеской поддержке, к тому же соседство было обременительно материально из-за легкомыслия друга, готового кого угодно угощать каждый день. Юдашка смог заменить борисовского кулинара.
Социальный состав офицеров полка был достаточно разношёрстным. Попадались в нём и представители известных фамилий, и совершенные разночинцы, подобные Фету. Люди они были преимущественно недостаточно развитые, но и грубыми солдафонами их назвать нельзя. Быт их был вполне заурядным и не походил на гусарский или кавалергардский: «Необходимо сказать, что старшие офицеры в полку были большею частью люди с самыми ограниченными домашними средствами, и потому картёжная игра держалась только среди молодёжи, и то в самом небольшом кругу»{188}. Более распространены были совместная охота, небольшие кутежи, умеренное повесничанье, визиты на вечера и балы к женатым офицерам и к соседским помещикам.
Не все офицеры были чужды культуре и, в частности, литературе. Некоторые читали журналы и знали стихи Фета, уже довольно известного поэта. Так, едва ли не первый встреченный при его приезде в полк офицер осведомился, не его ли стихи он читал в «Отечественных записках», и был несказанно изумлён, услышав утвердительный ответ. Фету приходилось даже сталкиваться с настоящими поклонниками его творчества; таким, например, был «милый, образованный, начитанный поручик уланского полка Экельн».