Сейчас же Фет извлёк урок из неё для реальной жизни: нельзя было впредь повторять допущенную ошибку — смешивать действительность и высокую поэзию, искать идеал в отношениях с людьми, в том числе в любви. Впредь Фет не желал переносить такую боль и решился больше никогда не гнаться за недосягаемым: «Ожидать же подобной женщины с условиями ежедневной жизни было бы в мои лета и при моих средствах верх безумия. Итак, идеальный мир мой разрушен давно». Он не желал больше подчиняться бессознательному, которое так ценил в поэзии, но окончательно изгонял из жизни. «Если я женюсь в Екатеринославской губернии, — писал он Борисову, — то, знаешь что, брось службу — покупай имение рядом, да и сиди у меня или я у тебя — ей-ей — это будет гораздо умней, чем добиваться чёрт знает чего… Всё сознанное душой человека — хорошо, но бессознательно действовать простительно только в тяжкие — крутые минуты жизни — и то в минуты — понимаешь ли? Вот мой план — для себя и для тебя»{220}.
В этом же письме (от 21 октября) Фет прямо говорит о практических шагах, уже предпринимаемых им для реализации этого плана: «В среду или четверг еду к Ильяшенке свататься — т. е. посмотрю, если не будет очень противно — то, как говорит Ильяшенко, заберу барышню — его свояченицу — имеющую т[ысяч] на 21 сер[ебром] состояния. Если дело уладится, то на той же почте подробно опишу тебе всю комедию»{221}. Борисов, продолжавший страдать от неразделённой любви, с другом, наверное, не согласился, зато семья одобряла его меркантильные планы. Ещё в октябре 1850 года сестра Е1адежда написала ему по-французски по поводу его полушутливого желания жениться на девушке с хорошим приданым: «По поводу того, что ты мне говоришь о юной особе, не знаю, радоваться этому или нет. Я молю Бога, чтобы он послал тебе добрую спутницу жизни, которая смогла бы тебя оценить и чьи карманы были бы более полны, чем карманы м[адемуазель] Лазич»{222}.
ТОСКА ПО ИДЕАЛУ
В то время, когда роман с Марией был в разгаре, книга стихотворений по-прежнему не выходила в свет. Оправдались худшие опасения Фета — вечно нуждавшийся и совершенно не умевший считать свои и чужие деньги Аполлон растратил оставленные на издание средства. На протяжении почти двух лет Фет пытался добиться какого-то ответа от отца и сына Еригорьевых. Поэт жаловался на них Борисову. «Боже мой, что же этот Григорьев Александр Иван[ович] делает с книгой, как эти люди Бога не боятся», — писал он другу 9 марта 1849 года, а в письме от 29 мая просил его взять на себя завершение проекта: «Хотя зимою, съезди в Москву. Я, если ты хочешь, пришлю тебе форменную доверенность… Что ты на него бы ни издержал, я тебе тотчас вышлю, хотя такой штуки не предвидится. Но по крайней мере, будет же конец этой поганой чепухе. Помилуй, ведь срам на божий свет глядеть. Сделай дружбу, выручи из беды — я тебе этой услуги век не забуду»{223}. Друг помочь не смог, и рукопись продолжала лежать без движения.
Дело сдвинулось с места только после того, как в декабре 1849 года (видимо, именно тогда Бюлер придумал предлог для его отпуска — приёмку кож для потников) сам Фет на короткое время приехал в Москву лично решать этот вопрос. Как обычно, по дороге он посетил Новосёлки, провёл с Афанасием Неофитовичем неудачные переговоры о своих планах женитьбы на Марии Лазич и познакомился с избранником только что вышедшей замуж сестры Любы, соседним помещиком Александром Никитичем Шеншиным. В феврале 1850 года сборник наконец вышел из печати под названием «Стихотворения А. Фета».
Книга получилась в 162 страницы, в ней 182 произведения. Несмотря на позднейшее утверждение Фета, что он поместил в новой книжке произведения, собранные по журналам, почти половина была напечатана впервые. Не исключено, что какие-то стихи были написаны уже после получения цензурного разрешения (такое случалось: новые произведения просматривались цензором, но дата цензурного разрешения не менялась), но, видимо, большинство впервые напечатанных текстов сочинено между 1845 и 1847 годами. Стихотворения, уже публиковавшиеся в журналах, прошли строгий отбор — многие в книгу не попали.
Сборник разбит на разделы: «Снега», «Гадания», «Мелодии», «Вечера и ночи», «Баллады», «Сонеты», «Элегии», «Подражание восточному», «К Офелии», «Антологические стихотворения», «Разные стихотворения», «Из Гейне» (переводы четырнадцати коротких произведений немецкого поэта); в отдельные разделы вынесены крупные вещи: «Соловей и роза», «Саконтала» (нечто вроде восточной сказки, написанной гекзаметром) и небольшая поэма «Талисман». По утверждению Фета, и отбор, и группировка стихов по разделам были сделаны Аполлоном Григорьевым. Видимо, в большой степени так и было. Это не значит, что к расположению своих стихотворений в книге поэт был равнодушен. Конечно, его разделы — это не те циклы, которые позднее будут характерны, например, для творчества Блока или Цветаевой; каждое фетовское стихотворение представляет собой завершённое целое. Но Фету было не чуждо стремление видеть свои тексты представленными упорядоченно, а не хаотично.
Хронологический принцип был и не распространён в это время, и чужд лежащим в основе фетовского понимания искусства идеалам совершенной формы и красоты, с точки зрения которых творческая эволюция, поэтический рост не имели смысла, несовершенные произведения просто не должны были представляться публике. Поэтому Фет принял григорьевский принцип «слабой» связи, основанной на тематическом или жанровом подходе. Некоторые разделы перекочевали в книгу из журнальных публикаций, при этом могли сокращаться или расширяться путём простого исключения признанных неудачными старых стихов или прибавления новых на ту же «тему». Например, в разделе «Снега» к стихам, входившим в аналогичный цикл в журнальной публикации, прибавилось три стихотворения в конце, а ещё одно, «Щёчки рдеют алым жаром…», действительно слабое, заменено под той же цифрой первоклассным новым «Ветер злой, ветр крутой в поле…». Раздел «Элегии» составляют стихотворения, жанр которых был обозначен так при первой публикации, с добавлением новых, близких по настроению. Разделы «Подражание восточному», «Антологические стихотворения» и «Сонеты» появились только в этом сборнике. В «Разные стихотворения» вошло то, что не могло быть отнесено к другим разделам, что подчёркивает невозможность «исчерпывающей классификации» фетовской лирики. (Впрочем, такой раздел включали в себя собрания произведений практически всех стихотворцев того времени.)
Стихотворения, ранее публиковавшиеся в журналах, были перепечатаны без изменений. Среди произведений, увидевших свет в этой книге, такие шедевры, как «Между счастием вечным твоим и моим…», «Мы одни; из сада в стёкла окон…», «Я болен, Офелия, милый мой друг…», «Не ворчи, мой кот-мурлыка…». Сборник во многом подводил итог творчеству Фета сороковых годов: новые произведения развивают принцип соединения предметов по их одновременному присутствию в мире. Таково лаконичное стихотворение «Какая холодная осень!..», где противопоставлены холод и тепло («холодная осень» — «шаль»), свет и тьма («сияние северной ночи», «светят» — «не греют»), создавая ощущение остывающей любви, ещё озаряющей жизнь, но не способной согреть ни лирического героя, ни его возлюбленную:
Какая холодная осень!
Надень свою шаль и капот,
Смотри: из-за дремлющих сосен
Как будто пожар восстаёт.
Сияние северной ночи
Я помню всегда близ тебя,
И светят фосфорные очи,
Да только не греют меня.
Развивается и метод «неправильных» сочетаний слов; в стихотворении «О, не зови! Страстей твоих так звонок…» он почти доведён до предела:
…Передо мной дай волю сердцу биться
И не лукавь,
Я знаю край, где всё, что может сниться,
Трепещет въявь…
В разделе «Антологические стихотворения» 20 произведений, подавляющее большинство которых напечатаны впервые. Антология — подражание древнегреческим сборникам — в это время была в моде, но уже начинала вырождаться, вульгаризируясь в творениях эпигонов. Практически одновременно с фетовским сборником вышла книга Николая Фёдоровича Щербины «Греческие стихотворения», имевшая шумный успех. Собственно «греческое» здесь заключалось в изобилии примет греческой природы и архитектуры, знакомых читателям, прошедшим гимназический или университетский курс. В стихотворении «Невольная вера» лирический герой, древний грек, делился радостью от того, что убежал из Афин («Как я рад, что оставил акрополь! / Там лишь башни висят надо мной») и поселился в деревне, где «бросают развалин колонны / На холмы свою длинную тень, / И мою полусонную лень / Освежают росой анемоны»:
Я всему здесь поверить готов,
В этом чудном жилище богов,
Подсмотрев, как клонились цианы,
Будто смятые ножкой Дианы,
Пробежавшей незримо на лов…
Всё это «изящество», конечно, никакого отношения к подлинному духу антологической лирики не имеет: одна «ножка» богини Дианы уже выдаёт полное отсутствие не только вкуса, но и минимального понимания античного мира. Великолепный Козьма Прутков в 1854 году будет пародировать устойчивые штампы этого жанра в сценке «Спор древних греческих философов об изящном»: «Сцена представляет восхитительное местоположение в окрестностях Древних Афин, украшенное всеми изумительными дарами древней благодатной греческой природы, то есть: анемонами, змеями, ползающими по цистернам; медяницами, сосущими померанцы; акамфами, платановыми темнопрохладными намётами, раскидистыми пальмами, летающими щурами, зеленеющим мелисом и мастикой. Вдали виден Акрополь, поражающий гармонией своих линий»