{262}. И пока прогрессивная часть российского общества ожидала мирного договора и первых шагов молодого миролюбиво и либерально настроенного императора, Фет вёл, под названием военной, рутинно-идиллическую жизнь. Для России войну прекратила Парижская конференция, завершившаяся 18 марта 1856 года подписанием мирного договора; для Фета же война, по сути, так и не началась. Он навсегда остался военным, никогда не нюхавшим пороху, знавшим службу только как манёвры и фрунт.
Однако «весёлое общество» его не забывало. В начале 1855 года Фет получил письмо от Тургенева: «Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров — словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его»{263}. Тургенев и его друзья полагали, что для Фета такое предложение должно быть лестно. Тот отреагировал соответствующе: «Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело»{264}.
Тургенев проделал большую работу, отметив в своём экземпляре «Стихотворений А. Фета» 1850 года те строки, которые ему представлялись требующими исправления, а также вычёркивая строфы или целые стихотворения, которые счёл совсем не удачными. К «очистке» Тургенев привлёк практически всех участников «Современника»: Боткина, Дружинина, Некрасова и др. «…Сделай одолжение, — просил он Боткина 9 июля 1855 года, — возьми книгу Стихотворений Фета, отметь карандашом все неудачные стихи и места — и пришли мне её с этими заметками. Я прибавлю свои — и пошлю всё это Фету для исправления или переделки — я это ему обещал. Не забудь это — и если можно, сделай это поскорей»{265}. Подготовка нового издания фетовских стихотворений превратилась в коллективный труд, ведшийся на протяжении почти всей второй половины 1855 года. Для Тургенева и остального «ареопага», как называл своих «редакторов» Фет, разбор и обсуждение поэтических текстов превратились в своего рода интеллектуальное развлечение, от которого литераторы «Современника» получали большое удовольствие и немало веселились, пытаясь расшифровать «тёмные» или «нелепые», по их мнению, строки:
«Всего забавнее выходило толкование стихотворения „О не зови! Страстей твоих так звонок / Родной язык…“, кончающегося стихами:
„И не зови, но песню наудачу
Любви запой —
На первый звук я как дитя заплачу
И за тобой!“
Каждый, прислушиваясь к целому стихотворению, чувствовал заключающуюся в нём поэтическую правду, и она нравилась ему, как гастроному вкусное блюдо, составных частей которого он определить не умеет.
— Ну позвольте! Не перебивайте меня! — говорит кто-либо из объясняющих. — Дело очень просто: не зови меня, мне не следует идти за тобою, я уже испытал, как этот путь гибелен для меня, а потому оставь меня в покое и не зови.
— Прекрасно! — возражают другие. — Но почему же вы не объясняете до конца? Как же связать — „о не зови…“ с концом: „я как дитя заплачу / И за тобой!“?
— Ясно, что эта решимость следовать за нею в противоречии со всем стихотворением.
— Да, точно! — в смущении говорит объяснитель, и всеобщий хохот заглушает слова его»{266}.
Иногда такие попытки завершались консенсусом. Так, вызвавшую общее недоумение строку объяснил Дружинин, и Тургенев сообщал Фету: «Не мучьтесь более над стихом „На суку извилистом и чудном“. Дружинин растолковал нам, что фантастическая жар-птица и на плафоне, и в стихах может сидеть только на извилистом и чудном суку рококо. И мы согласились, что этого стиха трогать не надо»{267}. Однако намного чаще непонятные стихи признавались «ареопагом» неудачными, требующими изъятия или замены. «Почти каждую неделю стали приходить ко мне письма с подчёркнутыми стихами и требованиями их исправлений», — вспоминал Фет. Мнение самого поэта учитывалось мало — сказывалось укоренившееся в кружке представление о «телячьих мозгах» и «бессознательном» характере его творчества. «Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице „один в поле не воин“ вынужден был соглашаться с большинством…»{268} — утверждал поэт в своих воспоминаниях. Получившимся результатом «ареопаг» остался доволен. Дружинин записал в дневнике 29 января 1856 года, после того как работу признали завершённой: «После обеда читали предполагаемое собрание очищенных творений Фета. Впечатление осталось отличное»{269}. Был удовлетворён и Тургенев, видевший свою заслугу в том, что, как он написал позднее в своеобразной автоэпиграмме, «Тютчева заставил расстегнуться / И Фету вычистил штаны».
Современных исследователей и поклонников творчества поэта напечатанный в феврале 1856 года в типографии Эдуарда Праца сборник «Стихотворения А. А. Фета» часто приводит в замешательство: где в нём автор, а где редакторы? Насколько это издание вообще имеет смысл называть сборником произведений Фета? Замечательный литературовед Борис Яковлевич Бухштаб писал: «По количеству переделок издание 1856 г. являет пример едва ли не уникальный в истории русской литературы. В издание 1850 г. входило 182 стихотворения. При подготовке издания 1856 г. около половины было исключено: перенесено в новое издание только 95 стихотворений; из них в прежнем виде 27, а в переделанном 68»{270}.
«Ареопаг» во главе с Тургеневым действительно проделал огромную работу. Она сказалась не только на отборе текстов, выглядящем беспрецедентно строгим и одновременно прихотливо-субъективным (исключались и действительно слабые стихотворения, и те, которые сейчас входят в антологии и хрестоматии), но и на композиции сборника. Разделы сохранились, но их расположение и состав резко изменились. Новая книга начиналась с раздела «Элегии» (сборник 1850 года начинался со «Снегов», «Элегии» же были под девятым номером), из которого исчезли стихотворения «Виноват ли я, что долго месяц…», «Тебе в молчании я простираю руку…», но прибавились «Не говори, мой друг: „Она меня забудет…“» и «Не спится. Дай зажгу свечу. К чему читать?..». Отдел «Подражание восточному» переименован в «Подражания восточному» и сокращён с четырёх стихотворений до двух (оказались исключёнными «Из Саади» и «Язык цветов»). Из раздела «К Офелии» было решено исключить стихотворения «Как идёт к вам чепчик новый…», «Сосна так темна, хоть и месяц…», «Как майский голубоокий…» и «Офелия гибла и пела…»; придирчивые редакторы сочли достойными публикации только «Не здесь ли ты лёгкою тенью…», «Я болен, Офелия, милый мой друг!..» и «Как Ангел неба безмятежный…». «Снега» переместились на третье место и сохранились практически в полном составе, за исключением стихотворения «Ветер злой, ветр крутой в поле…». Мало пострадал раздел «Гадания» — из пяти текстов в новый сборник включено четыре (исчезло стихотворение «Ночь крещенская морозна…»). Зато совершенному разгрому подверглись «Мелодии»: из 35 стихотворений осталось 18. Из раздела «Вечера и ночи», первоначально включавшего 15 произведений, пропали «Долго ещё прогорит Веспера скромная лампа…» и «Что за вечер, а ручей…», зато прибавилось «Шёпот, робкое дыханье…».
Составители явно скептически относились к эпическим потугам Фета и из девяти баллад оставили только четыре («Тайна», «Ворот», «На дворе не слышно вьюги…», «Легенда»), По той же причине были отклонены поэмы «Талисман» и «Саконтала». Не оценили составители и явно дорогое автору «Соловей и роза». Зато с разделом «Антологические стихотворения» «ареопаг» обошёлся бережно: из 20 текстов, входивших в сборник 1850 года, в новом издании осталось 16: вместо выброшенных стихотворений «Когда петух…», «Нептуну», «Архилох», «Застольная песня», «Многим богам в тишине я фимиам воскуряю…», «Водопад», переводов «Из Катулла» и «Из Анакреона» были вставлены «Сон и Пазифая», «Спор», «Амимона» и перевод знаменитой овидиевской элегии «На смерть попугая».
Особенно сильно изменился раздел «Разные стихотворения» — в нём было 42 текста, а стало 59: исчезли «проходные» произведения, которых больше всего попало в этот раздел в предыдущей книжке, зато именно сюда были прибавлены 38 стихотворений — основная часть того, что было написано после 1850 года. В него же переместились три из шести текстов из ликвидированного раздела «Сонеты» (действительно слабые «О для тебя сделаюсь поэтом!..», «Смотреть на вас…» и «Рассказывал я много…» были убраны) и три перевода из Гейне («Дитя! Мои песни далёко…», «Ланита к ланите моей приложись…» и «Посейдон») из одиннадцати, составлявших в предыдущем сборнике особый раздел.
Правка, которой подверглись многие ранее напечатанные стихотворения, выглядит не менее суровой. Б. Я. Бухштаб замечает: «Способы, которыми Тургенев исправлял Фета, не могут не вызвать изумления у каждого, знакомящегося с этим материалом. Любимым приёмом исправления оказалось исключение из стихотворений целых строф — при этом в особенности последних строф. В издании 1856 г. последние строфы отрезаны у 14 стихотворений»{271}. Но и в тех многочисленных случаях, когда правка выглядит «косметической», касаясь одной или двух строчек, отдельных слов или их сочетаний, она часто радикально меняет текст: он перестаёт быть, как сейчас принято говорить, аутентичным, выражать авторскую волю, то есть попросту не является текстом самого Фета. Правда, большинство поправок и изменений было, видимо, внесено самим поэтом, но делал он это «под давлением», пусть и дружеским.