“.
Откланиваясь Вам не без некоторого чувства печали, которое относится, впрочем, исключительно к прошедшему, желаю Вам всех возможных благ и преуспеяния в обществе гг. Маркевичей, Катковых и т. п.
Передайте также мой прощальный привет Вашей любезной супруге, с которой мне уже, вероятно, не придётся свидеться»{500}.
Фет, разразившийся огромным ответным письмом, в котором высказал Тургеневу все накопившиеся за столько лет обиды и претензии, отрицал, что нечто подобное имело место. Впоследствии Полонский утверждал, что ничего такого Тургеневу не писал. Но если поводом для прекращения дружбы и стало недоразумение, сам разрыв был вполне закономерен. Отношения в<остановились в 1878 году, но уже не имели приятельского характера. Смерть Тургенева в сентябре 1883-го Фет принял почти равнодушно.
В октябре 1875 года в Киеве скончалась сестра Фета Каролина. Жизнь её сложилась неудачно — муж, Александр Павлович Матвеев, с братом которого Фет когда-то служил в уланском полку, постоянно изменял жене, судя по всему, его любившей, жил с другой женщиной, от которой имел двоих малолетних детей. Семья фактически распалась, Лина с единственным сыном Афанасием (вероятно, названным в честь брата) долго жила за границей — в Германии и Италии. Всё это время связь между ними почти не прерывалась — Лина писала Фету о своей жизни, делилась впечатлениями от прочитанных книг. После того как любовница её мужа умерла, летом 1875 года Каролина вернулась в Киев и попросила брата навестить её. «Я желаю ещё раз в жизни увидаться с тобою, чтобы ещё раз обнять тебя и сказать, как сердечно я тебя люблю»{501}, — написала она 5 августа. Приехавший Фет застал семью воссоединившейся, проживающей в домике с садом «с персиковыми шпалерами, всевозможными карликовыми деревьями, фонтаном и оросительным бассейном». Каролина ухаживала за прижитыми на стороне детьми мужа, выполняла роль домашней хозяйки. Брат, однако, стал замечать «фантастический элемент» в её поведении, о чём сообщил Матвееву. «Главным, поразившим меня мотивом была твёрдая уверенность сестры, что, основываясь на её знакомстве со многими языками, иезуиты приняли её ещё в Италии за русского агента и даже шпиона и потому преследовали её по всей Европе разными преднамеренными неисправностями по гостиницам и продолжают преследовать и здесь, в Киеве»{502}, — вспоминал Фет. Через месяц после встречи с Каролиной пришло известие о её смерти.
(Александр Петрович Матвеев вскоре после кончины супруги женился на молодой девушке, как две капли воды похожей на неё в молодости. Брак этот, по утверждению Фета, был несчастливым и закончился формальным разводом. Сын Афанасий умер в 1899 году в возрасте 54 лет).
Болезненная наследственность Шарлотты в большинстве случаев оказалась сильнее факторов, которые могли бы ей противостоять. Следующей её жертвой стал Пётр Афанасьевич, у которого безумие приняло трагикомический и по-своему «исторический» характер. Будучи в гостях у Фета, он в какой-то момент, стоя на коленях, умолил его купить за полцены (за 70 тысяч рублей, не считая уплаты восьми тысяч рублей накопившихся недоимок) доставшееся ему по наследству имение Грайворонка. Фет вместе с верным Постом занимался делами имения, в котором сразу после продажи сгорели постройки, выплачивал жалованье многочисленной и совершенно бесполезной прислуге, налаживал хозяйство, запущенное легкомысленным братом (но большим любителем и знатоком лошадей, не раз оказывавшим услуги по этой части Льву Толстому), поселившимся в Степановке, где для него специально возвели удобную пристройку, и пытался вместе с Марией Петровной удержать его от пустых трат. Вскоре Петром овладела новая идея.
Летом 1875 года в Боснии и Герцеговине, находившейся под властью Османской империи, вспыхнуло антитурецкое восстание, поначалу развивавшееся весьма успешно. Эти события вызвали широкий отклик в России, где пресса подробно освещала происходящее и по большей части выражала сочувствие восставшим. В обществе усиливались панславистские настроения, раздавались призывы оказывать помощь угнетённым братьям-славянам. Фет ни тогда, ни впоследствии, когда события стали приобретать всё более драматический характер (в 1876 году началось восстание в Болгарии, жестоко подавленное турками с многочисленными жертвами среди мирного населения, и Россия из-за этого оказалась втянута в кровопролитную Русско-турецкую войну), не испытывал никакого патриотического порыва и выражал презрение и раздражение по отношению к происходившему. «Я считал Сербию каким-то горячечным бредом географии»{503}, — писал он и демонстративно ограничивал свой интерес к войне исполнением официальных обязанностей, например по поставке лошадей для армии.
На воображение же чувствительного, отзывчивого и, очевидно, психически неуравновешенного Петра Афанасьевича волна известий из славянских земель подействовала быстро и неотразимо: «Между тем брат чрезвычайно заинтересовался движением в Герцеговине и Черногории против турок». Интерес быстро перерос в желание принять участие в событиях, и 3 ноября 1875 года Пётр с 300 рублями и совсем скромным багажом — то ли тайно, то ли всё-таки известив брата и его семью — отправился воевать в «славянские земли», где его следы временно затерялись. Однако в феврале 1876 года Фет получил конверт с печатью канцелярии Варшавского генерал-губернатора. В бумаге, вспоминал Фет, говорилось, что «содержащийся в местах заключения, по неимению письменного вида, молодой человек, называя себя дворянином Петром Шеншиным, указывает на меня как на родного брата своего, почему канцелярия просит у меня разрешения настоящего дела»{504}. Все необходимые бумаги, деньги, вещи были собраны, вызволять Петра Афанасьевича в Варшаву отправили бывшего гувернёра, к которому он благоволил, в сопровождении расторопного слуги. Благодаря стараниям родственников беглец, действительно побывавший в Боснии и даже видевший вождей восставших, в скором времени снова водворился в Степановке, в пристройке, возведение которой к тому времени было завершено.
Некоторое время Пётр Афанасьевич относительно спокойно жил у брата, занимаясь лошадьми, однако долго усидеть на месте не смог — теперь его тревожили события в Герцеговине. Фет писал Толстому 4 апреля 1876 года: «Брат, взявший у меня 1000 рублей, в моём пальто и фуражке, без белья и платья, а главное паспорта, уехал снова в Герцеговину…»{505} Некоторое время спустя приятель, которого Пётр Афанасьевич просил быть «передаточным пунктом корреспонденции», сообщил, что «брат купил себе верховую лошадь и испросил… на смотру в Белой Церкви, как милости, у Его Имп[ераторского] Высочества Главнокомандующего дозволения поступить волонтёром в казаки. Таким образом он и поступил в казачий полк рядовым»{506}.
Через известного славянофила Ивана Сергеевича Аксакова, возглавлявшего тогда московский Славянский благотворительный комитет, организовывавший помощь повстанцам, Фет в конце апреля 1876 года узнал и сообщил Толстому в письме от 27 апреля, что у брата «добрые люди отобрали 400 рублей в запас, а остальные он раздал повстанцам и сам ушёл в банду, одевшись сообразно». 17 июня он вернулся, «загоревший и избивший по камням руки и ноги»{507}, сообщал Фет 20 июня в письме Толстому, очень заинтересовавшемуся приключениями Петра Афанасьевича в Герцеговине. Пыл его не охладел — в качестве волонтёра Пётр Афанасьевич принял участие в войне сербов с турками (1876), где был ранен и попал в госпиталь в Белграде, и в Русско-турецкой войне. После недолгого пребывания в России он отправился в Вену, сопровождая сестру Любиньку на операцию. «А затем в одно прекрасное утро номер его оказался оплаченным и пустым, а он неизвестно куда скрылся. Я вспомнил, как однажды… он шутя сказал: „уж куда мне теперь — и не знаю. Не махнуть ли в Америку?“»{508}, — вспоминал Фет.
Ещё одним источником радостей и забот были племянники. Петя Борисов продолжал радовать и подавать надежды: в 1876 году он поступил на историко-филологическое отделение Московского университета, учился блестяще и в 1879-м отправился в Германию слушать лекции сначала в Гёттингенском, а затем в Йенском университете. С племянницей же Фет потерпел фиаско. Почти тайно увезённая из пансиона Оля четыре года провела в Степановке, окружённая заботой и вниманием. По достижении ею восемнадцати лет Фет стал делать то, что положено отцу: вывозить девушку в местный «свет» в поисках удачной брачной партии. Однако в 1877 году во время одной из совместных поездок в Москву Оля часто встречалась с младшей сестрой Эвениус, которая после смерти старшей содержала пансион, и, видимо, сговорившись с ней, под предлогом болезни осталась в городе. Фет вспоминает: «К общему удивлению домашних, я вернулся в деревню один. Через неделю прибыло письмо Оли с просьбою о продлении пребывания в Москве, — исполненное любезных ласк и извинений. Затем письма стали приходить всё более короткие и формальные, из которых я убедился, что усердные руки содержательницы пансиона уже не выпустят неопытную девочку. Роковое письмо не заставило себя ждать: оно уведомило, что Оленька остаётся в Москве. Конечно, я в тот же день отвечал, что ни опекуном, ни попечителем племянницы быть не желаю и прошу указать личности, которым я могу сдать всё её состояние»{509}. Дядя и племянница помирились только в январе 1880 года. В 1882-м Ольга вышла замуж за Николая Павловича Галахова, впоследствии орловского вице-губернатора; Фет с Марией Петровной поддерживал с племянницей и её мужем вполне тёплые отношения, однако считал её «пустоцветом».