— Опять попали, — грустно произнес Афанасий. — Обходить этот ползучий хлев опасно, наверняка какая-нибудь гадкая овца шум поднимет. А собаки? Где овцы, там и собаки ведь?
— Не, — ответил Михаил. — Татаре собак любят. Но по-своему. Как изловят, сразу в котел. Но овцы те не хуже собак: если чужого учуют, такой шум поднимут, только держись. Ну? Возвращаться?
— Пока до наших доберемся, рассветет. А с восходом и татаре в путь двинутся. Как раз на нас выйдут.
— Уходить надо. Только они быстро идут. На конях да на повозках, быками запряженных, а мы от них пешедралом, — зло сплюнул Михаил.
— А может, спрячемся где?
— Не выйдет. Они овец полумесяцем пускают. Те объедают все, что на пути встретят. Травы вообще не остается, кусты голые, как после зимы стоят. Там нас вмиг узрят.
Афанасий задумчиво сорвал с ближайшего куста клейкий молодой листочек. Покатал его в пальцах.
— Выходит, уходить надо от берега? В горы?
— Пожалуй. Если поймают, прирежут да собакам скормят, а то и сами не побрезгуют.
— А чего ж их сюда занесло-то? — изумился Афанасий. — Тут особо кочевать негде, не степи.
— Может, недород какой в верховьях вышел или снег поздно сходит, вот и тронулись вниз по реке — травки свежей искать. Овцам-то не объяснишь, что надо пояс потуже затянуть. Они не пожрут, так сдохнут. Чувствую, и я сдохну, если не пожру, — вздохнул Михаил.
— Слушай, друже, — не обращая внимания на его стенания, пробормотал Афанасий, — а смотри-ка, сколько дерева у них. Видать, и правда они в местах, ближе к лесам лежащих, обретались.
— Ну?
— Если пару повозок умыкнуть, так их разобрать можно да плот сладить. Да на том плоту вниз и спуститься. Я прикидывал связать из обломков струга, что река на берег вынесла, но там щепа, а тут доски крепкие. Раздербаним, лыка надерем, свяжем, и в путь. Ежели вдоль берега, и палки хватит, чтоб от мелких мест отталкиваться.
— Удивляюсь я тебе, Афоня, — пробормотал Михаил. — Вроде обычный мужик. Как все. Здоровый, конечно, как медведь, но и поздоровее видали. А вот как придумаешь что, так хоть стой, хоть падай.
— Ты это в каком смысле? — обиделся купец. — В худом?
— Наоборот, — усмехнулся Михаил.
— За то, что Бог дал, не хвалят, — невидимо в темноте зарделся польщенный Афанасий.
— Не в Боге дело. Он в тебя только искорку вложил, а огонек из нее ты уж сам раздул, опытом своим, усердием да ума востростью.
— Хватит уже, — оборвал его Афанасий, тыкая пальцем в темноту. — Видишь, там, с краю, телеги кучей стоят? Те, что к воде ближе…
— Вижу, — проследил за указующим перстом Михаил.
— Большинство маленькие, со скарбом, а вот та одна большая. Видать, жилая, только войлок снят. Для починки или еще для чего в сторону отогнана. Если ее одну в воду скатить, так и хватит.
— Силенок у нас маловато. Здорова больно.
— Главное — с места столкнуть, потом сама пойдет. Ну, и мы подналяжем, сам же говорил, здоровы как медведи.
— Я только про тебя говорил. — Михаил задумчиво расчесал пальцами порядком отросшую бороду.
— Теперь, Мишка, я тебе удивляюсь. Хвалишь ты меня за востроту ума и смекалку, хвалишь, а как до дела, так в кусты?
— Афоня, — протянул тот удивленно, — к татарам в стойбище лезть — это как самому на плаху голову сложить и палачу знак подать — руби, мол.
— Да, может, так и лучше, чем бегать зайцами от охотника.
Михаил в ответ только махнул рукой.
Друзья спустились к воде и направились в сторону лагеря по узкой полоске речного песка. Остановились около тропы, вытоптанной в прибрежной растительности. Люди с ведрами и голодные животные не только выбрали здесь всю траву до мельчайшей былинки, но и содрали слой земли до самого песка. Михаил приподнялся, стараясь разглядеть, что происходит в лагере. Афанасий положил на макушку друга огромную ладонь и пригнул его к земле.
— Дура, — с расстановкой, как дитяте малому, пояснил он, — если смотришь из кустов, не поверх башку высовывай, а сбоку. Не то торчит, как чучело в поле.
— Не подумал как-то, — потер гудящую шею Михаил.
— Давай так сделаем. Я иду в лагерь, отвязываю телегу и качу к воде. Ты затаиваешься тут с саблей и рубишь всякого, кто за мной увяжется. Потом залезаем и сплавляемся на ней по течению.
— Ты один такую уволочешь? — усомнился Михаил, но больше для порядку. Ему очень не хотелось приближаться к татарскому лагерю — знал, чем кончиться может.
— Выхода нет, — усмехнулся Афанасий. — Жди.
Он пошел к лагерю, стараясь держаться края обглоданной растительности. Михаил остался один. Сначала он видел силуэт друга на фоне неяркого света костра, потом потерял. Временами ему казалось, что он видит перебегающую от кочки к кочке тень, временами думалось, что это морок.
Его начали донимать комары. Зачесалась спина, причем как раз в том месте, где не достать. Захотелось по-маленькому. Да ведь нельзя — в татарском лагере в любой момент может начаться переполох. Хорош же он будет со спущенными штанами! Чтоб как-то отвлечься, он присел, разминая ноги. Переложив саблю в другую руку, покрутил кулаком, сжал-разжал пальцы. Ногтем проверил заточку и острие своего оружия.
За этими-то занятиями он и упустил самое начало представления.
Только что было тихо и темно — вдруг стало светло и громко. Закричали люди, замычали и завозились животные, что-то грохнуло, сломалось, повалилось. Кто-то закричал. Небольшой костерок вспыхнул чуть не до неба, будто кто уронил в него старую рубаху и та занялась. В следующий момент он увидел, как к берегу катится двухколесная арба с белым шатром для пожитков сверху, а за ней бежит Афанасий, ухватившись могучими руками за оглобли и толкая ее вперед себя.
Лицо друга было перекошено от натуги. Рот оскален. Бородища и волосы развевались по ветру, могучее тело рвалось из рубахи внушительными буграми, перевитыми узлами жил. А за ним, на фоне освещенного как днем стойбища, закипала погоня. Мужчины в халатах и маленьких шапочках сбивались в плотную кучу, готовую в любой миг плеснуть в беглецов брызгами сабель и стрел.
Не помня себя, Михаил выскочил из кустов и замер, сжимая в руке кажущуюся игрушечной против такой мощи саблю. Афанасий, надсадно дыша, пронесся мимо. Подняв тучу брызг, арба въехала в воду и засела колесами в придонном иле.
— Помогай давай! — Хрип купца перерос в крик.
Татары наконец определились с вожаком, заорали, бросились за угоняемой собственностью. Михаил кинул саблю в ножны и с разбегу плечом ударил в борт. Колеса провернулись на четверть оборота.
— Еще! — прохрипел Афанасий. — Еще четверть.
— Не идет, собака! — заорал в ответ Михаил, хотя ухо друга было от него в полуаршине.
— На раз-два! — скомандовал Афанасий. — Раз-два.
Они налегли вдвоем. Арба затряслась, колеса заскрипели на несмазанных осях и провернулись еще на пол-оборота. Потеряли сцепление с илом. Утопая ногами в податливой жиже, друзья побежали по дну, выталкивая неподатливую телегу на глубину. Татары достигли берега. Размахивая факелами и крича, остановились у самой воды. Конечно, они и пили, и даже мылись изредка, но входить в нее считали чем-то святотатственным.
Дно ушло из-под ног Михаила, темные воды сомкнулись над головой. Высокий Афанасий подхватил его за шкирку и вытянул, кашляющего и отплевывающегося, на доски настила. Поднатужившись, выпрыгнул сам. Тут же вскочил, глядя на берег. Татаре все так же гурьбились там, крича и размахивая саблями, но в воду не шли.
— Вот и славно, — улыбнулся он, выдирая из бороды тину. — А смотри-ка, плывет это корыто, даже и без нашей помощи.
Михаил тоже поднялся. Показал суетившимся на берегу татарам кукиш и с удивлением оглядел новый ковчег. Двухколесная телега, называемая арбой, была размером с огромный стол. В центре — шатер из войлока, пропитанного скисшим кумысом и затвердевшего, как мрамор. Примерно сажень в поперечнике. До бортов еще по два локтя свободного пространства, до носа и кормы — высокому мужчине в полный рост уместиться. Бортик в ладонь высотой, сделанный, чтоб ничего при тряске не вывалилось, ограждал их и от забортной воды. Длинные оглобли давали дополнительную устойчивость.
— Да уж, — почесал Михаил в затылке, не зная, что и сказать. — Вот бы не подумал… А татаре-то…
— М-да, — промычал Афанасий. Ему слов тоже не хватало.
Арбу медленно относило от стойбища. Татары на берегу замолкли, будто смирились с потерей. Отошли от берега. А вскоре из виду пропали и огоньки стойбища.
— Спаслись, выходит? — спросил Михаил.
— Выходит, так, — лениво ответил Афанасий, все силы которого ушли на совершение подвига, достойного античного Геркулеса. Он растянулся на палубе и завел руки за голову.
— До своих доплывем, заберем их да к морю Дербеньскому направимся. Дотудова это корыто нас домчит точно, особенно если весла да руль справить.
— Ага, — ответил Афанасий.
— Теперь детям сможем рассказывать, как на телеге по Волге плавали. Вот потеха-то будет! Не поверит небось никто.
— Ага.
— Ежели она такая ходкая, так, может, и дальше, до самого Ширвана, пойти можно, — от пережитого нервного напряжения у Михаила открылось словотечение. Он говорил и не мог остановиться. — А потом, может, и дальше, в какой-нибудь город хорасанский. Я всегда в Кабуле побывать мечтал. Почему нет?
Афанасий неожиданно посерьезнел, приподнялся на локте. Поднял руку, призывая друга замолчать. Тот оборвал свою тираду на полуслове и проследил за взглядом купца. На берегу, среди высокой травы, горел огонек, будто кто-то запалил поминальную свечку. Огонек покачался в воздухе, разделился на два, на четыре, восемь, дюжину, и скоро берег стал напоминать пасхальную службу под открытым небом. Михаил вытаращил глаза от удивления.
Огоньки еще покачались, выстроились в почти ровную линию, взлетели, как отпущенные на свободу голуби, и понеслись к плоту. И только тут Михаил понял, что это за напасть.
Горящие стрелы дождем посыпались купцам на головы. Большинство упало в воду и потухло, зашипев и выбросив облачко пара. Несколько воткнулись в борт и остались гореть, не поджигая сырую древесину. Одна пронзила материю шатра. Вокруг нее тут же начало расти черное пятно гарева, по краям которого опасно набухали малиновым озорные огоньки.