На караульных башенках, далеко вынесенных над скосом стен, тоже маячили стражники с копьями. А может, и с луками, купцу из клетки было не разглядеть, а судя по курящемуся над стенами дымку жаровен для запала фитилей, похоже, и с ручными пушками. Сказывал Мехмет, что уже придумали и такие.
Возницы втащили телегу на мост. Закряхтели, стараясь удержаться босыми пятками на гладких камнях, когда она покатилась под гору, и относительно мягко притормозили около ворот.
Вблизи оказалось, что ворота не деревянные, как виделось с моста, а медные, с выпуклым рисунком. Только не чищены давно и оттого сплошь покрыты зеленым налетом.
Скрипнув несмазанными петлями, створки распахнулись. Телегу с пленником вкатили в чистый, будто вылизанный, двор. Старые камни были тусклые, словно присыпанные пылью, а новые сверкали свежеотесанными боками. Подвезли к широкому белокаменному крыльцу, которое стерегли две статуи со стершимися лицами и обломанными пальцами на вытянутых кверху руках. Сам дворец было из клетки не обозреть как следует, но особого впечатления он не производил — что-то вроде загородного дома правителя средней руки.
Парадные двери отворились. На верхнюю площадку крыльца вывалилась толпа вельмож в ярких одеждах. Они будто специально вырядились как павлины, чтоб отличаться от основной массы народа, прикрывающего срам серыми рубищами или бурой шерстью.
Среди вельмож выделялась одна темная фигура, державшаяся наособицу. Фигура эта легко сбежала вниз по ступенькам, приблизилась. Афанасий разглядел поджарого мужчину с копной иссиня-черных волос за плечами. Бородка клинышком, тщательно ухоженная и намазанная благоухающим маслом. В левом ухе — массивная золотая серьга с крупным самоцветным камнем. Кожаный кафтан до колен, совсем не по погоде. Голые волосатые ноги обуты в блестящие сапожки, кожаные же. На широкой перевязи через плечо болтался тонкий меч.
Мужчина подошел к клетке. Заглянул. Отошел. Удовлетворенно кивнул и заливисто рассмеялся.
Сначала Афанасию показалось, что от боли и ушибов в голове у него помутилось. Он пару раз моргнул, стараясь прогнать морок. Но мужчина не уходил, так и стоял на крыльце, хитро посматривая на него озорными черными глазами.
— Мигель! — взревел купец.
— А я и не сомневался, что это ты, — просто ответил португалец, будто бы и не грабил попутчика. Будто и не сбегал, а просто отошел на минутку и вернулся. — Мне как только доложили, что у лагеря поймали какого-то белокожего, высокого ростом, я так сразу и понял: это ж друг мой Афанасий, сын Микитин.
— Не друг ты мне, гнида. — Купец сплюнул сквозь прутья, стараясь попасть на черный камзол.
— Тебе ж хуже, — пожал плечами Мигель, легко увернувшись от плевка. И, обернувшись к слугам, что-то крикнул на непонятном Афанасию языке.
Те снова взялись за оглобли и потащили клетку в обход здания дворца. Крыльцо с португальцем, отдающим какие-то распоряжения другим обезьянцам, пропало из виду.
«Ничего себе, — думал Афанасий, постанывая от боли в напряженной грудной клетке. — Меньше года прошло, а он тут уже распоряжается, как князь. А ведь чужеземец. Неудивительно было бы, если б его казнили за смуту и попытку власть в свои руки заграбастать». Вот Афанасия точно бы казнили. Но сначала запытали бы до полусмерти. Огнем бы пожгли, ноздри вырвали клещами, загнали бы под ногти острые щепки и намотали кишки на специальную машинку, а уж потом… Да на городской площади. Да с примерной жестокостью. Чтоб другим неповадно было. А этот, вишь, шпынь португальский…
Черт, а ведь его-то скорее всего и впрямь запытают. Даже если местный князек благосклонно отнесется к чужеземцу, то уж Мигель наверняка сделает так, чтоб покрыть следы своего преступления и навеки заткнуть Афанасию рот. Пусть преступление и не велико — попутчика в дороге обокрал, но лучше, чтоб уж концы в воду.
Телега остановилась возле невысокого глинобитного забора. Аккурат возле узкой калитки. Один из слуг постучал в нее кулаком. Калитка распахнулась, словно привратник стоял у двери и ждал их. Слуги попытались завести телегу в створ, но там и двоим людям было не развернуться, не то что арбе. Тогда они стали совещаться, размахивая длинными руками, перебивая друг друга и даже взрыкивая при этом вовсе по-звериному. Не били, пугали скорее друг друга, но все равно было страшно. Чувствовалась в них какая-то исконная сила, способная порвать человека в мгновение ока.
У Афанасия мелькнула надежда, что в поднявшейся сваре он сможет как-то улизнуть, но не вышло. Самый крупный и сильный из слуг, взявший на себя роль командира, дал одному из спорщиков тумака, другого тряхнул за плечи, призывая к вниманию. Больше жестами, чем словами, объяснил, что и как надо делать.
Обезьянцы окружили телегу. В руках у них засверкали длинные ножи, похожие формой и размерами на крупную плотву. Афанасий обомлел. Такой чудесной стали он никогда не видел. Сваренная из множества слоев, гибкая и упругая, покрытая естественным, хаотичным,[66] но невероятно изысканным рисунком, она рассекала толстенные лианы, как тонкие нити, оставляя на прутьях клетки глубокие разрезы. Неужели это и есть булат?!
Булат!
Легендарная сталь. Господи, как же дико она смотрится в волосатых лапах обезьянцев!
Через несколько мгновений клетка распалась на составные части. Переднюю и заднюю стенки бросили прямо на дороге, а боковины, к коим были привязаны руки купца, дернули вперед, заставляя подняться на ноги.
Переваливаясь, как утка, Афанасий сполз с настила. Его поволокли вперед, сжали в калитке с двух сторон решетками, чуть не выдавив нутро, и пропихнули во внутренний двор, где весело журчал ручеек, вытекающий из озера и впадающий обратно в него где-то за городской стеной. Вопреки ожиданиям, во дворе не было ни подстриженных аккуратно кустов, ни цветов, ни фонтанов. Павлины не прогуливались по нему, оглашая пронзительными криками, и гурии не сидели в тенистых беседках, мелодичным звоном струн услаждая слух правителя. Во дворе ковалась мощь обезьянской армии.
Рядом с водяным колесом, подающим воду на специальные ковши, приводящие в движение разные механические приспособления, тяжело вздыхали кузнечные меха. Звенели молоты о наковальни. Летела окалина, кроваво мерцающая даже в свете полуденного солнца. Шипела в деревянных кадушках закаляемая сталь.
Полуголые кузнецы сковывали разнородные куски железа, пересыпая их бурым порошком, который стекленел при нагревании, а потом разбивался молотом при ковке. Падали в траву прозрачные осколки, похожие на кусочки слюды. Неужели это и есть главный секрет? Все дело в порошке? А почему бы и нет? Про то, что меч лучше получается, если железо слоями ковать, твердое — мягкое, твердое — мягкое, кузнецы давно знали. И в Дамаске так ковали, и в Толедо, и за Великой стеной. А вот добавки делали разные. Тут она, видать, какая-то особая. Из местных недр добываемая. Или известная, да по-другому смешанная. Вон, и женщины их, в платки закутавшиеся, у мешков сидят. Что-то перетирают в ступках, да отвешивают на маленьких весах, да в специальные чашки ссыпают.
Все это Афанасий охватил одним опытным взглядом и заскрежетал зубами. Так долго идти к цели и погибнуть, найдя? Заполучить бы такого снадобья хоть кисет — да в джунгли непролазные. Пусть попробуют сыскать. Однако бережет Хануман секрет, за стенами каменными прячет, под неусыпным надзором держит. Вон стражей вокруг сколько.
Его толкнули, дернули и поволокли дальше. Купец попытался упереться ногами в землю, напрячь плечи, не для того, чтоб остановить или побороть супостатов, а просто показать — он не агнец, на заклание ведомый. Но его попыток сопротивления даже не заметили, подтащили к невысокому плетню, на столбы которого были насажены странной формы черепа, вроде человеческие, но с тяжелыми бровями и мощными челюстями. А вот зубы были не острые, словно их обладателям от бога не полагалось есть ничего, кроме травы.
Перед частоколом переминалось десятка два низкорослых обезьяноподобных туземцев, вздыхая и переговариваясь высокими птичьими голосами. Высокорослому купцу было отлично видно поверх их голов, как на утоптанной земле тренировались с булатными саблями два воина вполне человеческой наружности.
Один отрабатывал какой-то прием владения мечом. Клинок, казавшийся игрушечным в его могучей лапе, со свистом пластал воздух, зеркально-гладкое лезвие рассыпало брызги солнечных зайчиков. Второй рубил обмазанные глиной соломенные чучела, по крепости сопоставимые с человеческом телом. Рисуясь и явно получая удовольствие от удали своей, он одним ударом сносил глиняные головы, разваливал истуканов от плеча до паха, перерубал хребты, роль которых исполняли вкопанные в землю шесты, вокруг которых и лепились чучела. И не было б в этом ничего удивительного, если б все истуканы не были одеты в доспехи. Иные в легкие — кольчужные, а иные и в тяжелые — панцирные. К некоторым доспехам были привешены еще и щиты из буйволовой кожи, гибкие, прорубать такие трудно, но и они располовинивались, не в силах противостоять режущей силе булата.
Господи, да один умелый воин с таким мечом способен десяток положить в землю сырую, не особо запыхавшись.
Афанасий чуть не свернул себе шею, стараясь получше разглядеть оружие и приемы владения им, пока стражи тащили его сквозь заросший бурьяном пустырь к изгороди, за которой была площадка, покрытая ровной свежей травой, будто ее специально подстригли.
Прямо из травы, как пальцы растопыренной руки, торчали четыре столба. К каждому тяжелыми цепями были прикованы обнаженные мальчишки. Не те, что из деревни, а постарше, видимо приведенные из предыдущей вылазки. Вид у них был крайне изможденный. Худые ребра, казалось, проткнут пергаментную кожу при любом неосторожном вдохе. Головы с патлами свалявшихся волос мелко подергивались на тонких шеях, при этом еще и мотаясь из стороны в сторону. Ритм покачивания задавал один из обезьяноподобных людей, который постукивал пальцами по небольшому барабанчику. А в глаза мальчишек были вставлены палочки, распирающие веки и не дающие им закрыться.