– Вы никакой истории не рассказали, ни хорошей, ни плохой, – буркнул Фонзека, подтащил поближе табурет и сел лицом к да Силва, вновь потянувшись за бутылкой. На этот раз, судя по мине на лице, он все же осознал, что пьет что-то получше своего обычного репертуара. – В чем идея?
Да Силва покосился на обезображенное шрамом лицо и вздохнул.
– Теперь я помню, что не говорил. И, полагаю, не скажу. Но это не то, о чем ты думаешь. Никто в трущобах замешан не будет, слово даю.
Фонзека нахмурился. Если да Силва дает слово, можно положить его в банк и получать проценты. Он был жестокий, беспощадный сукин сын, но в этом отношении безупречно честен. Беда в том, что он не всегда дает слово, но когда дал, этому меченому оспой ублюдку можно верить.
Да Силва подавил улыбку. Он почти видеть, как маленькие шестеренки скрежещут в голове Фонзеки, и терпеливо ждал, пока все станет на место.
– Ты не единственный, у кого в Кататумбе есть хибара. Поэтому решай живее, нужны ли тебе хорошие деньги.
– Хорошие?
– Достаточно хорошие. Пятьсот конто…
Какого черта, – подумал да Силва, – не будь скупердяем, не твои деньги!
– Даже тысячу конто.
Фонзека ещё больше нахмурился.
– И никаких неприятностей? Тысячу конто? Не верю.
– Лучше поверь, – посоветовал да Силва, – даю слово.
– Конечно, но…
– Никаких но, – смуглый детектив раскинул руки. – Послушай, Клаудио, я дал тебе слово только за себя, а что решит Господь – не в моей власти.
Фонзека помедлил, размышляя, и кивнул.
– Заметано.
И осушил до дна бутылку, словно ставя печать под уговором.
– Хорошо, – спокойно кивнул да Силва и чуть расслабился. – Очень хорошо. Давай поднимемся в Кататумбу и ты покажешь мне свою лачугу.
Он заметил взгляд, который Фонзека бросил на Перейру, и все понял.
– Нет, без него; он слишком хорошо одет. И за милю видно, что он полицейский. Он подождет нас здесь и потом отвезет тебя назад.
Жестом удерживая Фонзеку на месте, капитан перекинулся с Перейрой парой слов. Подозрения на минуту всколыхнулись в Фонзеке, но тут же улеглись и он пожал плечами. Если не будет неприятностей в трущобах, все остальное к черту. Тысяча конто – куча денег.
– Эй, да Силва, а как насчет денег?
Капитан сунул руку в карман и вытащил пачку денег, полученных от девушки, надеясь, что та была в ладах с арифметикой.
– Здесь пятьдесят два конто. Когда вы с лейтенантом поедете в город, получишь остальное.
– Хорошо.
Фонзека очевидно понял, что никто его не собирается обманывать, и сгреб пачку в карман, не считая.
– А в Кататумбе как мне объяснить…
– Что объяснить? Что и когда ты хоть кому-то объяснял? парировал да Силва. – Если кто спросит, скажи, что я твой дед: я слишком молод, чтобы быть твоей бабушкой.
Выбора у Фонзеки не было, хотя один вопрос ещё оставался. Ткнув пальцем в сторону Вильсона, он спросил:
– А он? Он тоже едет?
– Тоже, – поспешно заявил Вильсон и повернулся к да Силве. – Зе, я всегда хотел взглянуть на трущобы изнутри… – он перешел на английский.
– Знаю, – кивнул да Силва, задумчиво глядя на него.
Фонзека подозрительно нахмурился при звуках чужого языка; да Силва посмотрел на человека со шрамом почти сочувственно, потом взглянул на Вильсона.
– Все американцы – от туристов до проживающих в Бразилии лет по двадцать – хотели бы побывать в подлинных трущобах, настоящих фавелах Рио, но только большинство боится. И не без оснований.
Он слабо улыбнулся и язвительно добавил:
– Видимо, чувствуют, что наши трущобы куда колоритнее, чем в Нью-Йорке или Детройте; но, честно говоря, я все их видел, и разницы особой нет, конечно, исключая то, что у трущоб в Рио одно большое преимущество.
Вильсон, набычившись, уставился на него.
– Какое?
Да Силва улыбнулся далеко не искренней улыбкой.
– Наши трущобы населены нами. Тогда как в Вашингтоне, или Кливленде, или Буффало – вами.
Вильсон уставился на него, осознавая, что да Силва прежде всего был бразильцем с обостренной национальной гордостью, и лишь потом – его другом. И сдержал аргументы, уже готовые сорваться с губ, стараясь не вступать в конфликт.
Да Силва долго вызывающе изучал бледное скованное лицо, потом повернулся к Фонзеке.
– Он пойдет с нами. Ты готов? Тогда пошли.
Глава 7
В квартиру Вильсона они вернулись уже под вечер. Солнце уже спускалось за вершину Корковадо, отбрасывая длинные неровные тени на стены и воды залива, Лишь короткие сумерки отделяли тропический вечер от ночи.
В тесной кабине лифта никто не нарушил молчания. Вильсон открыл дверь квартиры, включил свет и направился к бару, чтобы достать непочатую бутылку коньяку. Он отвернул пробку и налил себе хорошую порцию.
– Осталось только две.
Пустая, слабая замена нужных слов…
Он двинулся к окну, бездумно глядя на сгущавшиеся сумерки.
Слева на фоне призрачного заката рисовался четкий силуэт горы Карбитос и наверху – фавелы Кататумба. Трущобы поднимались по склону, заполняя каждую расщелину хибарами, покрывая каждый выступ лачугами из ржавой жести. Дряхлые лачуги жались одна к другой, ища поддержки в общей нищете, образуя покрывавшие скалу лохматыми лишаями. Верхним хибаркам ещё доставались последние лучи заходящего солнца, и расплющенные банки из-под керосина, служившие стенами, блестели, как серебряная чешуя. Ниже, где у подножья сгущались тени, уже мелькали огни электрических ламп, раскачивавшихся на провисших проводах, образовавших хаос перепутанных гирлянд.
Подключение к энергосистеме производилось совершенно незаконно, но с молчаливым попустительством городских властей и энергетической компании. Муниципалитету и промышленникам обходилось это не так уж дорого, во всяком случае, дешевле самоубийственной попытки отключения…
Вильсон поднял бокал, сделал большой глоток, содрогнулся всем телом и перевел дух. Лицо его казалось другу чужим и мертвым. Заговорив, Вильсон старался, чтобы голос звучал скорее заинтересовано, чем потрясенно.
– Как люди могут так жить, Зе?
– Как? – недоуменно переспросил да Силва. Он долго наблюдал, как Вильсон смотрит на трущобы, и устал от этого. Капитан вытащил табурет из-под стойки бара и уселся, зацепившись каблуками за перекладину. Он подтянул к себе бокал с коньком и взболтал его. – А как они должны жить?
– Такая вонь! Открытые сточные канавы, повсюду мусор, грязь! Такие лица…
Да Силва крутнул пробку на бутылке, и та, как пьяная, закачалась от его яростной силы. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, и взял бокал, рассматривая его содержимое.
– Давно ты в Бразилии, Вильсон?
– Семь… – нет, шесть лет.
– И за шесть лет впервые понял, что такое на самом деле эти трущобы?
– Да, – Вильсон смотрел ему прямо в глаза.
– О-о…
Да Силва выпил, поставил бокал и крутнул его. Он выглядел устало, злость прошла.
– Ну, тогда трудно объяснить.
– Не то, чтобы я не видел их, – пояснил Вильсон. – Конечно, видел вдоль дороги, вдоль Авенида ду Бразил, но совсем другое дело, когда ты там, внутри.
Он смотрел в густую тьму, отделявшую его уютную квартиру от Кататумбы. Там уже неумолчно звенели цикады, беспорядочные гирлянды голых лампочек взбирались в гору, рассекая сгущавшиеся тени.
– Конечно, я видел такие трущобы в кино. Я видел… – он умолк.
Да Силва слабо улыбнулся.
– Что ты видел? "Черного Орфея"? В лачуге наподобие швейцарского шале в горах прекрасного штата Гуанабара, со всеми удобствами, за исключением, пожалуй, биде для восхитительной сексуальной красавицы? Счастливые смеющиеся люди и талантливые, крепкие здоровые ребятишки, играющие на гитаре, весь день поющие и танцующие? Да, они в лохмотьях, но свежевыстиранных; да, босиком, но кому нужна обувь в превосходном климате, при бесконечном солнечном тепле? Кому нужны туфли на этих гладких скалах?
Он замолчал, сам удивляясь, что так раскипятился.
– Много ты сегодня видел там счастливых? Много веселых и упитанных детей?
– Немного, – спокойно признал Вильсон.
– Немного?
– Ладно, ни одного.
– Это лучше. Во всяком случае, честно.
– Но…
Это "но" взбесило да Силву, и он предостерегающе поднял палец, не позволяя себя перебивать. Он так его держал, пока не допил и не оттолкнул от себя бокал, едва удержавшийся на самом краю.
– А ведь ты видел Кататумбу – лучшую фавелу в Бразилии. Чтобы ты сказал, если бы увидел худшую?
– Я…
Палец рассек воздух, обостряя дискуссию.
– Я сказал, что Кататумба – лучшая фавела в Бразилии. Оттуда прекрасный вид, ветер уносит большую часть вони, а дождь смывает большую часть мусора и почти все стоки в лагуну или океан. В худшем случае в Эпитассио Пессоа, где все это убирает санитарное управление по настоянию жильцов вроде тебя.
Он снова налил себе и выпил залпом. Вильсон видел, что да Силва по-настоящему зол. Высокий бразилец кивнул, как будто читая его мысли и соглашаясь.
– Но большинство трущоб здесь, я бы сказал, нестандартны. У них нет преимуществ Кататумбы, – он угрюмо хмыкнул. Там, на Авенида ду Бразил, фавела расположена в низине. Всякий раз, когда идет дождь, обитателям её нужно влезать на стол, если он у них есть, и ждать, пока спадет вода. Пока они ждут, отбросы плавают вокруг, а когда вода наконец уходит, они так и остаются под ногами.
Теперь он смотрел на Вильсона спокойно, его сарказм иссяк.
– А ты не видел трущобы у Карико и Хураменто, на севере? Думаю, нет. Во всяком случае, в той части города эти свинарники кое-как слеплены из глины, и когда сильный дождь льет пару дней без остановки, ты обязательно прочтешь в газетах…
– Я видел…
– То, что ты читал – это просто заголовки, не больше. Ничего интересного. Подумаешь, "двести человек заживо погребены под тоннами грязи", – он вздохнул и спокойно продолжал. И каждый слюнявит палец и торопится найти спортивную страницу, чтобы узнать, как сыграли "Сантос" и Пеле.