Даже если встретились, то что? Узнал бы он меня? Я сейчас на себя тогдашнего не очень и похож, наверное. Утром во время бритья заглядываю в зеркало, и иногда кажется, что там чужой кто-то смотрит. А я бы бросился ему в ноги и запричитал: «Юрий Владимирович, дорогой, заберите меня домой»?! Или попросил при случае Григорию Карповичу про некоего Панова напомнить, а то страдает тут парень? Не было бы ничего. Не то место и не та ситуация.
Процессия скрылась из виду, и все рассосались. Один неугомонный Коростелев торчал у окна, решив досмотреть до конца. Он и просигналил, мол, возвращаются. На этот раз я остался лежать.
И лежал весь следующий день. Меня охватила какая-то апатия. Из разряда: «Вся жизнь дерьмо, а солнце – долбаный фонарь». Помогаешь людям, лечишь их детишек, упираешься из всех сил – на выходе полный игнор, равнодушие. В душе поднялась волна злобы. Я даже, пугаясь себе, порадовался начавшейся вспышке азиатского гриппа, который, судя по слухам, гулял по Кабулу. Пусть Андропов почувствует на своей шкуре, каково тут. А потом усовестился. Ведь этот грипп добьет и так больные почки будущего генсека. Или главой государства он так и не станет? Вон Щелоков – прет как танк. На днях по радио объявили, что Анисимовича сделали кандидатом в члены Политбюро. Это был явно аппаратный провал председателя КГБ.
Мое мрачное настроение не смогли развеять ни однопалатники, ни посылка с подарками из кандагарской медроты. Женя прислала лично связанную безрукавку. С нежным письмом, в котором рассказывала почти все новости подразделения. Кто с кем, когда и прочее… Сама она шутливо обещала и дальше хранить верность и преданность будущему нобелевскому лауреату – Ким кто-то разболтал про наше с Морозовым открытие хеликобактер. От Георгадзе приехала фляга с грузинским вином. Бубнов отметился трофейными игральными картами. Фривольного содержания. Каждая карта содержала одну из сцен камасутры. Поднимают мне либидо, черти. А вот Копец прислал… ничего. Даже строчки не черкнул, гад такой. Чтоб ты свою «Анжелику» до пенсии читал и смотрел по телеку только бразильские сериалы!
Отдельным и самым ценным подарком были письма из дома. От Давида, на этот раз для разнообразия без намеков, и от матери с припиской от Феди. Типа горжусь, верю, но понапрасну не геройствуй. Так и представил, как он жует кончик уса и вещает: «Ты там жопу не рви, один хрен все награды начальство себе заберет». А от Анечки почему-то не было. И это совсем не радовало как-то.
Не успел позавтракать скромной госпитальной пищей, как меня дернули. Причем в лучших отечественных традициях – пойди туда, ну и так далее, не отходя от текста. Просто пришла медсестра Малыгина, гром-девушка, мечта художника Кустодиева, и позвала меня с собой. Так и сказала: «За мной, товарищ лейтенант, я вас проведу», и ушла, рискуя при неловком движении произвести массовые разрушения локального масштаба.
А что мне оставалось делать? Подтянул пижамные штаны, пригладил пятерней волосы на голове, больше по привычке, чем по необходимости, и пошел. Малыгина перла вперед, как ледокол «Ленин», раздвигая собой все помехи. Очень быстро мы вышли из нашего корпуса, и я ступил на неизведанную территорию. А хорошо жилось королевским коняшкам: аллейки ровные, дорожки широкие, клумбочки, газончики, все дела. Понятное дело, следы всенародного владения в виде неизбежных признаков тлена и распада уже сильно налицо, но и былое величие впечатляет. Что ж там такого этот король натворил, что его свергли? А на старых деньгах такой представительный дядечка с открытым и вызывающим доверие лицом.
Но долго размышлять о судьбах династий мне не дали. Боевая медсестра затащила меня в какой-то корпус без надписи на двери и подвела к такому же безымянному кабинету. Аккуратненько постучала, так бережно, как делают это только перед большим начальством. Кто-то произнес нечто разрешающее, я не расслышал. Хорошая звукоизоляция, однако.
Малыгина приоткрыла дверь, совсем немного, и, сунув в нее кончик носа, сообщила: «Панов, товарищ капитан». Оно понятно, только из одного ведомства капитаны имеют такую харизму, что даже медсестра инфекционного отделения сразу бежит к ним вприпрыжку и еле сдерживает внезапно возникший гипертонус мочевого пузыря.
Ну и ладно. У меня сфинктеры покрепче будут. Да и грехов я за собой не помню, по крайней мере за время службы. Так что не боюсь. Зашел, прикрыл за собой дверь, буркнул стандартное «Здражлаю».
– Здравствуйте, товарищ лейтенант. Вот сюда присаживайтесь, – показал он на стул. Простой такой, казенный, явно импортный, с севера. Я снова невольно начал считать кубические километры всякого барахла, которое приперли сюда из Союза. И снова очень много получается.
Молчит особист, даже представиться не хочет. Делает вид, что пишет что-то охренеть какое важное. Ничего, проведем рекогносцировку. Вот это стул, на нем сидят. Вот это сейф, в нем хранят. Вот обязательный портрет номер один, борода клинышком. И номер второй – закосивший от фронта любящий отец. Кстати, я ж его лицезрел недавно. На официальном портрете он, конечно, сильно здоровее выглядит.
И все. Шкаф, конечно, графин со стаканом, вестимо дело, вентилятор с резиновыми лопастями, сейчас бездействующий. Лаконичненько, короче.
Минут через семь с половиной капитан отвлекся от своих важных дел. Вздохнул тяжело, завязал тесемочки на картонной папке с надписью «Дело», спрятал ее в сейф и приступил к беседе. Я ведь уже грамотный и знаю, что допрос – он по повестке, а если просто потрындеть без протокола – то беседа.
– Я понимаю, вы не до конца выздоровели еще… Самочувствие как? Не помешает нашему общению? – поинтересовался он.
Мягко стелет, под интеллигента косит, сволочь. Поосторожнее с таким надо, а то не успеешь погоду в Кабуле обсудить, как дело в военный трибунал передадут. Придумают за что.
– Нормальное, – ответил я. – По поводу чего общаться?
– Командование, товарищ лейтенант, интересует, каким образом информация о вашем месте службы попала к иностранным журналистам. А это, кстати, сведения, составляющие военную тайну.
А вот здесь меня особист смог удивить. Я о такой фигне даже не думал. Где я, а где иностранные журналисты. О чем я и сообщил немедленно.
– Не могу знать, товарищ капитан. С момента призыва ни с одним журналистом не общался. В письмах сведений о местоположении не разглашал. У кого хотите спросите. Вот у нашего особиста Карамышева хотя бы.
– Хорошо, так и запишем, – отмахнулся особист. Похоже, его слабо вдохновляла эта фигня.
– А что случилось хоть, можно узнать? – спросил я, когда чекист закончил записывать. – И как к вам обращаться, если не секрет?
– А я не представился? Вот дурья башка, совсем закрутился, – капитан довольно естественно хлопнул себя ладонью по лбу. – Каверзнев Андрей Никитович. Шутить по поводу соответствия фамилии и места службы не советую. Надоело уже. Про журналистов могу поделиться. Начиная с позавчерашнего дня «Голос Америки», «Немецкая волна» и Би-Би-Си одновременно начали сообщать в новостных выпусках, что молодого советского ученого, лауреата международной премии Андрея Панова злые силы загребли в армию, отчего наука потерпела невосполнимую утрату. А потерпит еще большую, как только его убьют, цитирую: «бойцы афганского сопротивления», ибо бросили в самое пекло. Как-то так приблизительно.
– Так ведь бросили! – завелся я. – Или вам про рейд не рассказывали? А про сбитый вертолет вы в курсе?
– В курсе, – отмахнулся Каверзнев. – Это обычная жизнь советского солдата. Который что?..
– Что?..
– Обязан! – особист назидательно поднял палец. – Стойко переносить тяготы и лишения службы! Между прочим, в уставе записано.
О как шпарит… Прям как по писаному.
– А можно я вернусь в свою палату дальше переносить тяготы и лишения? Между прочим, можете заверить вышестоящие начальство, – я поднял глаза к потолку. – Тиф – это охрененные тяготы. Никому не порекомендую.
– Нет, нельзя. Мне нужно отчитаться по зарубежным публикациями и отработать твои контакты тут. Давай колись. Быстрее расскажешь, через кого вышел на репортеров – быстрее вернешься в палату. Ведь можно и другое место пребывания организовать! Про тюремные больницы слышал?
Вот уже и угрозы пошли. Но я почему-то не испугался.
– Даже не знаю, что и предположить… – я якобы в задумчивости начал тереть лоб, пытаясь не заржать вслух. Вот так Дава, вот так сукин сын! Я бы до такого не додумался. – Кстати, источник новости может быть и не у нас.
– В смысле? – встрепенулся особист.
– Ну вы же сами сказали – ученый, лауреат. Тема исследований открытая, одобрена Четвертым управлением Минздрава. Поэтому круг общения включает в себя не только отечественных ученых. Кто-то мог просто позвонить мне, невеста ответила, допустим, что буду не скоро, призван на службу. Вот коллеги из-за границы могли и проявить беспокойство.
– Вы запишите, пожалуйста, всех, кому известен ваш адрес, – особист пододвинул мне листик.
– Так тут и писать нечего. Невеста, мать, товарищ мой, работает в ЦКБ. Чазов Евгений Иванович тоже знает. Писать? – спросил я.
– Не надо. Вот эти три фамилии хватит, с указанием, кто и как. А как вы вообще у нас оказались? Добровольцем пошли?
– Хорошая шутка, – буркнул я, записывая орловский адрес. – Вызвали, сказали – сутки на сборы, согласно статье приказа об интернатуре. Правда, потом представитель военной прокуратуры сказал, что он уже не действует. Так что неизвестно даже, что я здесь делаю.
– Ну давайте вашу статью, диктуйте, – вдруг насторожился капитан. – Проверим законность вашего призыва.
А это как понимать? То пугал и грозил, и вдруг внезапно «добрый следователь».
– Пункт три приложения номер один приказа Министра здравоохранения СССР и Министра высшего и среднего специального образования СССР от двадцать седьмого марта 1967 года за номером двести сорок дробь сто восемьдесят семь, – отбарабанил я ненавистные слова.