В бою
Сражения, как и жизнь между ними, мало отличаются друг от друга. Люди, не участвовавшие в них, не смогут по-настоящему их понять. И даже если речь идет о солдатах, то существует «пропасть между мужчинами, только что вернувшимися из боя, и теми, кого там не было, столь же непреодолимая, как между трезвым и пьяным». Советские солдаты в Афганистане сражались по тем же причинам, что и британские солдаты на Сомме и русские на Восточном фронте, французы в Индокитае и Алжире, американцы во Вьетнаме и Ираке: ты должен делать свое дело ради товарищей-солдат, убить, чтобы не быть убитым. Иногда они ломались. Иногда предпочитали перестрелку скуке будней. Они едва ли задумывались о политических последствиях войны: их мысли не шли дальше взвода, роты или батальона. Они считали дни до отправки домой, а по возвращении на родину некоторым из них не хватало духа товарищества и адреналина. Жизнь в сражениях имела особенный смысл, с которым гражданская жизнь не могла сравниться. Американский солдат, воевавший в Афганистане двадцать лет спустя, говорил: «Люди на родине думают, мы пьем из-за того, что с нами случилось что-то дурное, но это неправда… Мы пьем потому, что скучаем по чему-то хорошему»{319}.[42]
В основном боевые действия в Афганистане имели сравнительно небольшой масштаб: это были операции, которыми руководили лейтенанты, капитаны и майоры. Ближе всего к настоящей, старомодной войне стояли крупномасштабные операции по зачистке цитаделей мятежников, освобождению городов или закрытию границы с Пакистаном. Именно тогда полковники и генералы получали возможность поупражняться в искусстве войны. Эти мощные удары предполагали участие тысяч солдат, сотен единиц бронетехники и вертолетов, массовые воздушные и артиллерийские налеты. Они продолжались неделями, но устойчивых результатов не приносили.
Оружие
Сороковую армию щедро снабжали современным оружием. Некоторое приобрело легендарный статус: автомат Калашникова, БМП и боевой вертолет Ми-24. Однако эту технику, как и самих солдат, предполагалось задействовать против армий НАТО. Теперь же им приходилось адаптироваться к войне совершенно иного рода. Предпринимались упорные попытки усовершенствовать системы вооружений. Конструкторы и инженеры регулярно посещали Афганистан, чтобы выслушать замечания и предложения военных{320}. Часть вооружений, которые привезли с собой русские, оказалась неактуальной, и их отправили назад. Например, тяжелые зенитные орудия имели смысл в боях с авиацией противника, но были почти бесполезны против партизан. Хребтом советской армии были мотострелковые части: пехота, перемещавшаяся в БТР (их экипажи состояли из трех человек, и они могли перевозить семь солдат) и вездесущих БМП, экипаж которых тоже составлял три человека и которые могли перевозить восемь солдат. Для того времени БМП была передовым образцом техники, но угол подъема пушки был небольшим, что затрудняло отражение атак мятежников, стрелявших сверху. В следующей модели, БМП-2, этот недостаток исправили. Машина была защищена к огню из стрелкового оружия, но очень уязвима перед минами и противотанковыми ракетами. Если под БМП взрывалась мощная мина, пол подлетал к самой крыше, сминая все, что было внутри. Солдаты предпочитали ездить на броне: так они были уязвимы для пуль, однако в случае наезда на мину был шанс, что они выживут. У водителя выбора, конечно, не было.
Штурмовой вертолет Ми-24, который солдаты называли «крокодилом», — звезда многих фильмов об афганской войне. Его экипаж состоял из трех человек. Он мог брать на борт восемь пассажиров или четверо носилок. Эта зловещего вида машина могла быть оборудована мощным вооружением как для борьбы с пехотой, так и для разрушения зданий и бронетехники. Рабочей лошадкой 40-й армии был транспортный вертолет Ми-8 («пчелка»). Его приняли на вооружение в 1967 году. Говорили, что этих машин произведено больше, чем любых других вертолетов в мире[43]. Экипаж состоял из трех человек. Вертолет мог переносить двадцать четыре пассажира, двенадцать носилок или груз весом три тонны. Спустя десять с лишним лет после афганской войны американцы арендовали Ми-8 для снабжения своих спецподразделений: эти вертолеты были хорошо приспособлены для действий в горах на востоке Афганистана. Вертолетами управляли русские пилоты — порой те же, кто водили их во время афганской войны. Но теперь летали не военные, а (поскольку Россия стала капиталистической страной) сотрудники компании под весьма уместным названием «Вертикаль-Т». В 2008 году один из вертолетов сбили, и российский посол в Кабуле обратился к талибам с просьбой вернуть тела. «Это русские? — сказали талибы. — Мы думали, что американцы. Конечно, забирайте»{321}.
Стрелковое оружие тоже было достойным и тоже постепенно совершенствовалось. Прочее же оснащение было не столь адекватным. Сперва солдатам выдали неудобную форму с неправильным камуфляжным рисунком, громоздкие бронежилеты весом двадцать килограммов (новая модель весила двенадцать), коротковатые хлопчатобумажные спальные мешки, пропускавшие воду, тяжелые рюкзаки и ботинки, не приспособленные для гор. У солдат не было нормальных армейских жетонов, так что информацию о себе они носили в пустых гильзах на шее, как их отцы и деды во время Великой Отечественной войны{322}.
Солдаты импровизировали. В Кабуле нужно было жестко следовать правилам ношения формы, однако идя в бой, военные надевали все, что придется. Они шили «лифчики» для запасных магазинов, гранат, сигнальных ракет и прочего. Вместо тяжелых ботинок офицеры, а иногда и солдаты надевали кроссовки советского производства или иностранные, купленные или украденные в афганских магазинах (дуканах) либо захваченные у врага{323}. Удачными трофеями считались легкие спальные мешки, которые можно было заполучить теми же путями.
Бойцы отборных частей выглядели еще колоритнее. Перед выходом на задания спецназовцы устраивали устрашающие ритуалы и пили. Они одевались весьма живописно даже на строевые смотры:
Мы были одеты в то, в чем воевали. У некоторых были спецназовские комбинезоны. Но таких были единицы. У кого-то «афганка». Но подавляющее большинство было одето в брезентовые штормовки, танковые комбинезоны, длинные афганские рубахи и шальвары. Таким же разнообразным было и оружие. Трофейные АКМ арабского или китайского производства. У некоторых автоматы были наши. С приливами для крепления ПСО (прицел снайперский оптический) или НСПУ (ночной снайперский прицел универсальный) и ПБС (приборами для бесшумной стрельбы). Несколько ПКМ (7,62-мм пулемет Калашникова модернизированный). И СКС (самозарядные карабины Симонова, укороченный вариант) вместо снайперских винтовок Драгунова. У старшины, кроме ПКМ, на ремне болтался еще АПСБ (автоматический пистолет Стечкина для бесшумной стрельбы). Обычное вооружение пиратского корабля{324}.
Советские солдаты, как и бойцы других армий во все времена, напоминали вьючных животных. Даже во время боевых выходов они должны были нести свое оружие, каску, бронежилет, спальный мешок, палатку, сухой паек на три дня, фляги с водой, до шестисот патронов для автомата, две осколочных и две наступательных гранаты, сигнальные ракеты и дымовые шашки, один или два заряда для 82-миллиметрового миномета. Все это весило больше сорока килограммов. Связисты таскали рации, минометные и пулеметные взводы — тяжеловесные и громоздкие части своих тяжелых орудий{325}. Когда Андрей Пономарев оказался во взводе связи 1-го батальона 860-го отдельного мотострелкового полка, он не обладал ни достаточной силой, ни физической подготовкой. Рация в довесок к личной экипировке, оружию и боеприпасам — настоящий кошмар. Но признать, что не вытягиваешь, было нельзя: другие солдаты стали бы презирать тебя, а возможно, и избили бы. На первой операции он стиснул зубы, еле удерживаясь от слез, и с трудом шел вперед. В конце концов товарищи протянули ему руку помощи и стали носить рацию по очереди, а он продолжал ее обслуживать{326}.
Не удивительно, что даже солдаты мотострелковых частей, отправляясь в атаку, особенно по ночам, зачастую оставляли на базе каски и бронежилеты, брали легкое оружие и не больше десяти магазинов{327}. Старшие офицеры так этого и не уловили: много лет спустя они все еще говорили, что в прямом сопоставлении советские солдаты проигрывали афганским бойцам в силу своей недостаточной подготовки и громоздкого снаряжения[44].
Враг
Моджахеды, с которыми девять лет сражались солдаты 40-й армии и их афганские союзники, были грозным врагом: храбрым, целеустремленным, умелым. Среди них были профессионалы — офицеры армии, решившие выступить против правительства.
Другими двигали религиозный пыл, чувство мести или врожденное нежелание делать то, чего требует правительство. Некоторые воевали за деньги. А у тех, кто в ходе войны потерял свой дом, не было особого выбора. Поскольку моджахеды пополняли отряды за счет простых деревенских жителей, русским трудно было различить друзей и врагов. Человек, работавший в поле, мог выстрелить в вас, заметив ваше приближение. Дружелюбные на вид жители кишлака могли направить вас по дороге, ведущей в засаду. В условиях этой смертельно опасной неопределенности солдаты часто сперва стреляли, а потом задавали вопросы, а их командиры, сталкиваясь с сопротивлением, тут же могли запросить артиллерийскую или авиаподдержку, не слишком тревожась о потерях среди мирного населения.
Однако повстанцы, как и кабульское правительство, страдали от несогласованности — «фундаментальной черты афганского общества»{328}. Почти всю войну существовали семь главных партий моджахедов. Они базировались в Пакистане, но имели представителей в Афганистане, которые обеспечивали поставку денег и оружия бойцам. В 1985 году эти силы сформировали альянс — «Пешаварскую семерку». Но партии были скорее соперниками, чем партнерами, и после ухода русских в 1989 году напряженность привела к открытой гражданской войне. Эти группировки, как и афганская компартия, уходили корнями в студенческую политику 70-х годов, где оставили свой след их вожди, например Раббани, лидер умеренной партии «Хезб-е джамиат-е ислами», и Хекматияр, лидер радикальной «Хезб е-ислами». Все они были пуштунами и суннитами, кроме движения Раббани, опиравшегося на таджиков, — им на территории Афганистана руководил Ахмад Шах Масуд (см. Приложение)).
Полевые командиры, формально подконтрольные лидерам своих партий в Пакистане, вербовали бойцов в Афганистане и в лагерях беженцев. Кроме того, отдельные военачальники собирали отряды во славу Господа или во славу самих себя, для грабежей или захвата власти на местах. Они не были лояльны кому-то одному и в погоне за выгодой могли переходить с одной стороны на другую. Некоторые бойцы и командиры с радостью продавали свои услуги тому, кто больше заплатит. В результате междоусобных войн между этими бандформированиями в Афганистане погибли тысячи, а то и десятки тысяч партизан и мирных жителей{329}.
Число боевиков можно оценить лишь приблизительно. Общая их численность в 1980-1982 годах могла достигать 250 тысяч. За год, предшествовавший выводу войск, могли действовать от 35 до 175 тысяч человек. Утверждалось, что группировка под руководством Гульбеддина Хекматияра насчитывала 40570 человек и составляла треть всех бойцов{330}. Эти оценки дают представление о масштабах движения, но не подкреплены надежными доказательствами.
Военная разведка Пакистана сделала все, чтобы монополизировать внешнюю поддержку движения сопротивления. Пакистанцы устроили тренировочные лагеря у афганской границы и настаивали, чтобы оружие и деньги, передаваемые ЦРУ и другими организациями, проходили через их руки. Их целью было установить в Кабуле режим не только дружелюбно настроенный к Пакистану, но и принимающий идею исламистского правительства. Поэтому они поддерживали командиров вроде пуштуна Хекматияра, разделявшего их религиозные и политические взгляды, но почти не помогали тем, кто эти взгляды не разделял — например, таджику Масуду. Французы и британцы понимали значимость роли Масуда и старались помогать ему в меру возможностей, но помощь эта была не такой уж обширной: их ресурсы не могли сравниться с американскими.
Моджахеды развивали успех. Глава советской военной разведки в Афганистане в середине 1980 года сообщал, что «если в апреле с. г. по стране было совершено 38 террористических актов, убиты 63 чел., то в мае их уже было проведено 112, в результате которых убит 201 чел. В директиве Исламской партии Афганистана… мятежникам даны указания продолжать уклоняться от прямого вооруженного столкновения с регулярными войсками, искусно маскироваться под мирных жителей»{331}. Моджахеды регулярно обстреливали ракетами Кабул и проникали через внешнюю линию обороны, несмотря на все усилия советских и афганских войск. В августе 1986 года ракеты, запущенные с помощью дистанционного взрывателя, ударили по крупному складу боеприпасов под Кабулом и уничтожили сорок тысяч тонн боеприпасов. По оценке пакистанцев, ущерб советских войск составил 250 миллионов долларов.
В апреле 1988 года взорвался еще один крупный склад, на этот раз в районе Равалпинди в Пакистане. Взорвалось десять тысяч тонн боеприпасов, пластиковой взрывчатки, ракет и прочих снарядов, погибли сто человек и были ранены еще около тысячи. Это был важный момент: в Женеве планировалось подписание соглашения о выводе советских войск, и СССР готовился к первому его этапу. КГБ весьма уважал своих коллег из ХАД за их умение проводить спецоперации и заключил, что за взрыв ответственны они. Офицеры пакистанской разведки винили русских, а некоторые параноики подозревали, что в деле замешаны американцы. Вероятнее всего, это был несчастный случай{332}.
Сначала повстанцы были не так уж хорошо вооружены. (Среди них были и профессиональные солдаты, знавшие, как управлять бронемашинами и авиатехникой, но столь сложные виды вооружений они заполучили лишь тогда, когда советские войска уже ушли — и обратили свои навыки друг против друга.) Но в скором времени при поддержке американцев, пакистанцев и других они стали получать минометы, мины, тяжелые пулеметы и радиостанции, причем многие были советской разработки и происходили из Египта, Китая и других стран. Вначале повстанцы пользовались старыми британскими винтовками «Ли-Энфилд». Советские солдаты называли их «бурами». Но даже это оружие обеспечивало большую точность, чем советские автоматы, и превосходило их по дальности стрельбы. Солдаты стали погибать от пуль снайперов, и среди них распространилась паника, с которой офицерам было трудно совладать{333}.
Русские и их афганские союзники пользовались вертолетами и истребителями-бомбардировщиками для уничтожения кишлаков, жителей которых подозревали в укрывательстве мятежников. С помощью вертолетов снабжали отдаленные базы и доставляли солдат до места устройства засад. Но моджахеды не были беззащитны перед нападением с воздуха. В умелых руках тяжелые пулеметы советского производства могли сбивать даже бронированные штурмовые вертолеты. Через два-три года после начала войны мятежники с помощью ЦРУ заполучили очень эффективные, хотя и громоздкие зенитные пушки «Эрликон». Они предприняли ряд атак на советские и афганские авиабазы и уничтожили на земле несколько самолетов. С 1984 года они стали использовать китайские и советские зенитные ракеты, а также британские ракетные комплексы «Блоупайп» сомнительной эффективности. Последние попадали в Афганистан из широкого круга засекреченных источников, так что точно их происхождение установить невозможно. Этими ракетами пользовались обе стороны Фолклендской войны (1982). Как выразился британский офицер, это было все равно что «стрелять по фазанам из канализационной трубы». Однако высокопоставленные советские военные, например генерал Варенников, и вертолетчики вроде Бориса Железина, относились к этому оружию с определенным уважением{334}.
Но по-настоящему моджахеды хотели заполучить американские переносные зенитно-ракетные комплексы «Стингер», способные поражать воздушные цели на расстоянии до 4,5 километра и на высоте 200-3800 метров{335}. Американские военные были против поставки «Стингеров» моджахедам, поскольку опасались (как оказалось, обоснованно), что оружие попадет в СССР и другие страны. Лишь в феврале 1986 года американцы, наконец, решили поставить в Афганистан около 240 установок и тысячу ракет{336}.
Впервые из «Стингеров» начали стрелять 26 сентября 1986 года. Тогда инженер Гаффур, учившийся в СССР, сбил три вертолета Ми-24, заходивших на посадку в Джелалабаде{337}.[45] Сначала это серьезно сказалось на тактике и боевом духе советских войск. Алла Смолина приехала в Джелалабад на работу в военной прокуратуре как раз в то время, когда были сбиты вертолеты. Она вспоминала:
По словам старослужащих, раньше, то есть совсем незадолго до моего появления, воздушные полеты никакой опасности собой не представляли. Борта гонялись со всевозможными поручениями над афганской территорией в любое время суток и года. Особым шиком у расквартированных военнослужащих в Кабуле считалось встречать бой кремлевских курантов за новогодними столами, украшенными россыпью сочных мандаринов, рубиновых гранатов и свежесрезанными розами, хрупкие лепестки которых еще хранили капельки утренней росы. В зимние месяцы на цветы и фрукты был щедр только наш субтропический Джелалабад, и новогодний бартер проводился взаимовыгодно: Кабул Джелалабаду — елки, Джелалабад Кабулу — субтропические диковинки.
Рейс, которым Смолина летела в Джелалабад, последним совершил посадку по-старому, беспечно. После этого самолеты летали по ночам, когда это было возможно, приближались к аэродрому на безопасной высоте и резко садились. Казалось, писала Смолина, что летишь на космическом корабле и тебя вдавливает в сиденье с ужасной силой. Без парашютов летать было запрещено, хотя непонятно, чем они могли помочь при попадании в самолет ракеты. К тому же обычно они были слишком велики для женщин. Советские служащие свели полеты к минимуму. Но при передвижении по земле существовал риск попасть в засаду. Некоторые вообще отказались от поездок. Другие все-таки летали на джелалабадскую базу по делам или ради местных достопримечательностей: магазина, клуба, парикмахерской или дискотеки, которую вел лейтенант-десантник{338}.
Советские войска были вынуждены изменить тактику. Они стали выстреливать инфракрасные осветительные ракеты, чтобы сбить с толку системы наведения «Стингеров». Самолеты летали на высоте пять километров и выше, за пределами досягаемости ракет. Советские бомбардировки стали еще более неточными и опасными для мирного населения{339}. Вертолеты летали в горах очень низко: «Стингеры» оказывались ненадежны, если цель нельзя было четко различить на фоне неба. Большинство транспортных рейсов отправлялись по ночам. Так удалось сократить потери, хотя стопроцентной гарантии они не давали. Один самолет сбили над Хостом на высоте десяти километров. Ему удалось приземлиться, несмотря на большую дыру в хвостовом стабилизаторе{340}.
Министр обороны пообещал, что первый, кто захватит «Стингер», получит звание Героя Советского Союза. По поводу дальнейшего есть две версии. Согласно одной, $ января 1987 года отряд спецназа на четырех боевых вертолетах под командованием майора Сергеева, получив соответствующую информацию, смог перехватить караван. Моджахеды выстрелили из двух «Стингеров», промахнулись, и еще одну установку удалось захватить целой{341}. Согласно другой версии, приз достался некоему майору Белову, однако его наградили менее престижным Орденом Красного Знамени, поскольку в последний момент выяснилось, что он злоупотребляет спиртным и резок в общении с начальством{342}.[46]
Русские также задались целью выкупать «Стингеры» у повстанцев. Цена на тот момент составляла три тысячи долларов{343}. Иранцы решили сделать то же самое и продемонстрировали несколько «Стингеров» на параде в сентябре 1987 года. Предположительно они купили их у двух командиров моджахедов за миллион долларов{344}. После войны ЦРУ все еще было встревожено ситуацией и пыталось выкупить неиспользованные «Стингеры» вдвое выше их начальной цены. Но вернуть удалось совсем немного. На руках оставалось еще от двухсот до четырехсот комплексов{345}.
По поводу военного и политического значения «Стингеров» было сделано немало громких заявлений[47]. Согласно официальной статистике, 40-я армия потеряла во время войны 113 самолетов и 333 вертолета (американцы во Вьетнаме — 5986 вертолетов{346},[48]. После первой паники советские войска предприняли контрмеры, позволившие снизить потери практически до прежнего уровня. Нет и убедительных доказательств того, что «Стингеры» повлияли на процесс принятия политических решений в Москве или что они как-то еще повлияли на военные операции, помимо первоначального тактического эффекта. Горбачев принял решение о выводе войск из Афганистана за год до того, как по советским вертолетам выпустили первые «Стингеры»{347}.[49]
Саланг
Советы не могли позволить себе проиграть одну битву: за перевал Саланг. По этой трассе 40-я армия получала из СССР три четверти припасов. Огромные автоколонны, до восьмисот машин, двигались с колоссальной базы в Хайратоне (у Амударьи с афганской стороны границы) в Кабул. Дорога через Гиндукуш тянулась четыреста километров{348}.
Дорога начинается на плодородных северных равнинах, а потом заворачивает вверх по все более угрюмым горам к Пули-Хумри. Это примерно полпути. Затем дорога продолжается на юг до туннеля Саланг в ста с лишним километрах от Кабула (его построили советские власти в 60-х годах, чтобы обеспечить проезд через Гиндукуш в любую погоду). Длина туннеля — пять километров, а проходит он на высоте более трех километров над уровнем моря, выше всех туннелей в мире. Даже сегодня это пугающее место: узкий, необлицованный, плохо освещенный и плохо проветриваемый проезд, в котором могут разъехаться два грузовика, и голая порода, нависающая над головой. За войну 40-я армия провезла по этому туннелю восемь миллионов тонн припасов.
Обычно на преодоление туннеля уходило около пятнадцати минут, хотя большим автоколоннам требовалось гораздо больше времени. В ноябре 1982 года афганская правительственная колонна застряла в туннеле и заблокировала дорогу идущей следом советской колонне. Было очень холодно, и водители оставили двигатели включенными. В результате 64 советских солдата и 122 афганских погибли от отравления угарным газом. И это был не первый случай: в декабре 1979 года в туннеле погибли двенадцать солдат, а весной следующего года еще двое. Гибли там люди и после того, как туннель перестроили и заново открыли в 2002 году. После катастрофы 1982 года движение по туннелю стали регулировать более жестко, и инцидентов такого масштаба больше не допускали{349}. Но в туннеле все равно было очень опасно даже в мирное время: зимой 2010 года, когда на Саланг сошли несколько лавин, погибли 160 человек.
С южной стороны туннеля дорога, широко извиваясь, спускается вниз. С одной стороны поднимаются унылые утесы и горы, с другой — обрыв: подходит для засады. Миновав разрозненные кишлаки, дорога достигает первого крупного города, Чарикара, известного своими виноградниками и гончарным делом. Здесь во время Первой англо-афганской войны были перебиты гуркхи капитана Эдварда К. Кодрингтона. От Чарикара идут менее значительные дороги: на запад к Бамиану, на восток к Баграму — главной авиабазе Афганистана, и в Панджшерское ущелье — пристанище воинственных бойцов Ахмада Шаха Масуда. Здесь начинается плодородная равнина Шомали: обнесенные стенами кишлаки, лабиринт виноградников, небольших полей, сеть арыков, бегущих вдоль трассы почти сто километров до самого Кабула и окраин огромной авиабазы в Баграме. Это идеальное место для снайперов, засад, минирования. Если советские войска и входили в кишлаки Шомали, то на свой страх и риск. Был случай, когда прапорщик, отправлявшийся из Кабула в Баграм, решил срезать по «зеленке». Моджахеды устроили засаду. Машины были уничтожены, и лишь один раненый смог вернуться на трассу Русские попытались забрать тела и отомстить, но лишь потеряли вертолет.
Вдоль трассы через Саланг до авиабазы в Баграме тянулся трубопровод: по нему шло из Советского Союза топливо. Аналогичный трубопровод проложили вдоль западного шоссе на Шинданд{350}. Небольшие, по семь человек под командованием сержанта-призывника, отряды трубопроводной бригады охраняли и обслуживали насосные станции по всему маршруту. В случае инцидента или технического сбоя они отправлялись выяснять обстоятельства, будь то днем или ночью. Ничего шикарного в этой службе не было, а опасностей — предостаточно, и в 1986 году почти треть солдат одного трубопроводного батальона получили награды{351}.
Советские войска вырубали деревья и разрушали кишлаки вдоль главных путей снабжения, чтобы лишить прикрытия мятежников, желающих устроить засаду. Заставы они размещали достаточно близко друг от друга, чтобы те могли оказывать поддержку соседям, или же на возвышенностях с обзором. Более крупные базы размещались с интервалом около двадцати километров, и на каждой имелся мобильный резерв — солдаты мотострелковых войск, бронетанковая техника и артиллерия. Прежде чем колонна выдвигалась на тот или иной уязвимый участок, отряды спецназа и десантники форсированным маршем или на вертолетах отправлялись вперед и занимали высоты прежде моджахедов, блокируя маршрут отхода последних. К примеру, одна автоколонна, отправленная в гарнизон Чагчарана, который находился в горах на полпути из Герата в Кабул, состояла из 250 военных грузовиков и нескольких сотен гражданских машин с товарами для мирного населения. Ее сопровождали четыре мотострелковых батальона, пять разведывательных рот, два танковых взвода, артиллерийская батарея и 32 вертолета{352}.
Типичное столкновение произошло на перевале Саланг 16 октября 1986 года вскоре после полудня: на колонну нефтевозов более полутора километров длиной напали несколько сотен бойцов Масуда, сопровождаемых, как рассказывали, западными тележурналистами, мечтающими о зрелищных кадрах. Залпом из гранатометов мятежники вывели из строя сопровождавший колонну БТР. Пара нефтевозов загорелась, водители бросились в укрытие.
В это время Руслан Аушев спускался к Чарикару с небольшой группой из семи бронемашин и двух танков. Он услышал стрельбу. На тот момент за операции в Афганистане ему уже было присвоено звание Героя Советского Союза. Аушев развернул отряд и бросился на помощь пострадавшей колонне. Они миновали разбитый БТР и несколько нефтевозов, которым удалось ускользнуть от нападения. Две горящих машины развернулись поперек узкого участка пути и полностью его заблокировали. Аушев попытался танком столкнуть их с дороги. Когда стало ясно, что танк может загореться, он отбросил машины в сторону двумя выстрелами в упор.
Остатки колонны были заперты в ловушку выше по дороге. Молодой лейтенант Николай Киселев, командир соседней заставы, передал по рации, что отправляет на помощь свои скромные силы. Бронегруппа Аушева и отряд Киселева выручили выживших. Киселев погиб. Аушев был серьезно ранен{353}.
Западное шоссе из Кушки (Узбекистан) в Герат, Шинданд и Кандагар было менее значимым, чем трасса через Саланг, но советским войскам и оно нужно было свободным. Это шоссе менее уязвимо, чем дорога через Саланг, поскольку по большей части проходит через пустыню, где мало возможностей устроить засаду. Но безопасно и там не было никогда. Майор Вячеслав Измайлов командовал транспортным батальоном в Шинданде, который отвечал за движение автоколонн между Гератом и Кандагаром. Дорога обычно занимала три дня. Колонны Измайлова насчитывали до двухсот грузовиков и двигались в сопровождении трех-четырех БТР, а в некоторых случаях — танков. Прикрытия с воздуха у них обычно не было.
Измайлов никогда не сталкивался с серьезными проблемами: возможно, потому, что был родом из Дагестана и лучше других понимал местные обычаи. Нужно относиться к афганцам с уважением, говорил он: проезжать через их деревни со скоростью три-четыре километра в час, не уезжать, если произошел несчастный случай, общаться со старейшинами. В случае инцидентов афганцы готовы были принять компенсацию деньгами или натурой, даже если речь шла о гибели человека. Но если русские отказывались признать ответственность или выдать возмещение, афганцы брали компенсацию кровью: минировали маршруты и нападали на автоколонны. Моджахеды через своих агентов всегда узнавали, кто ведет колонну, и на тех, кто соблюдал правила игры, не нападали.
В качестве компенсации могли служить мешки с рисом или деньги на похороны. Однажды подчиненные Измайлова мимоходом расстреляли пару афганских грузовиков, заглохших у дороги. Местные лидеры сообщили ему, что владельцы грузовиков могут потерять средства к существованию, и им ничего не останется, кроме как вступить в ряды моджахедов. Измайлов устроил сложную сделку, в ходе которой из его цистерн слили топливо, через третьи руки передали его местным вождям, а оно по цепочке попало к хозяевам грузовиков.
Другой транспортный батальон придерживался иной политики, и судьба его оказалась иной. Полковник Кретенин всегда водил автоколонны на большой скорости как на открытой местности, так и в населенных пунктах, поднимая тучи пыли и не останавливаясь при несчастных случаях. Афганцы решили преподать урок. В феврале 1987 года он отправился с колонной из Кандагара в Шинданд. Измайлов следовал за ним, но медленно. В ста пятидесяти километрах от Кандагара он услышал по рации, что Кретенипа обстреливают. Когда он добрался до места, большая часть колонны была уничтожена. Кретенин погиб.
Советские пути снабжения никогда не оказывались под серьезным ударом. Но отдельные колонны время от времени неизбежно несли потери. Одна автоколонна направлялась в Файзабад из СССР; в начале пути она состояла из 1200 машин, но пункта назначения достигли лишь семьсот. Другой колонне понадобилось одиннадцать дней, чтобы преодолеть сорок километров{354}. Организацией многих автоколонн занималась совместная афганско-советская компания «Афсотр» (она продолжала функционировать и через двадцать лет после войны). Водители грузовиков были гражданскими служащими. Многие из них погибли, более девяти тысяч получили за время войны советские или афганские награды. Было потеряно одиннадцать тысяч грузовиков и автоцистерн, и даже сейчас на перевалах и в долинах лежат их обломки{355}.
Боевые операции
Советские войска, конечно, не только оборонялись, но и наступали. В 1983 году полковника Рохлина, командующего 860-м отдельным мотострелковым полком в Файзабаде, сняли с должности за ошибки, допущенные в ходе крупной операции против моджахедов. Ценой ошибки стала гибель пятнадцати бойцов (еще 7% были ранены). Та операция стала известна как «Бахаракская бойня». Льва Рохлина сменил полковник Валерий Сидоров, офицер со связями, чей отец преподавал в Академии Генштаба, а мать была депутатом Верховного совета. Сидоров был непопулярным командиром. Он был храбр и тверд, но солдаты видели в нем честолюбивого человека, без колебаний рискующего их жизнями и планирующего все более замысловатые и опасные операции, чтобы продвинуться по службе. После «Бахаракской бойни» на полк легла тень, но это только подстегивало Сидорова: он намеревался восстановить репутацию полка.
Его первая большая операция, проведенная в феврале 1984 года, была направлена на уничтожение мятежников в окрестностях кишлака Карамагуль, в ущелье в нескольких километрах от Файзабада. Предполагалось задействовать весь личный состав полка, включая взвод хозяйственного обеспечения (поваров, хлеборезов, кладовщиков, водовозов). Эти служащие не имели никакого боевого опыта и прежде практически не покидали базу. Особенно расстроены были «деды», собиравшиеся через несколько недель домой. Солдаты говорят, что как только перспектива выживания становится реальной, мужество начинает испаряться.
Солдаты выдвинулись рано утром, после того как полковник произнес пламенную речь. Через час они карабкались к плато на западной стороне ущелья. Температура была чуть выше ноля, шел дождь, и к двум часам они промокли насквозь. Из-за дурной погоды у них не было прикрытия с воздуха.
К пяти утра Карамагуль был заблокирован. Температура упала до минус пятнадцати — минус двадцати, офицеры и рядовые сгрудились, чтобы согреться. Солдаты из разведроты направились к Карамагулю в шесть утра. К тому моменту кишлак уже опустел, хотя печки были еще теплыми: местные жители и повстанцы своевременно скрылись. Оставаться там смысла не было, и в восемь утра солдаты начали покидать кишлак. Тут на них напали моджахеды. Только разведчики успели добежать до своих БМП и вырваться оттуда.
Отступление на плато прикрывал третий взвод. Его солдаты были вооружены лучше моджахедов, но на стороне последних были мобильность и численное преимущество. Поварам и водителям, а также раненым и солдатам из минометной батареи было приказано отступать на полковую базу под командованием прапорщика С. Они двинулись по плато, но попали под перекрестный огонь, и С. повел их вниз по ущелью в сторону базы, надеясь, что так они доберутся быстрее всего. Оставшаяся часть батальона смогла отбиться, лишь несколько солдат получили легкие ранения. Правда, достигнув края плато, выходящего к базе, они вновь оказались под обстрелом. Они съехали по заснеженному откосу на собственных задницах и вернулись на базу.
После переклички обнаружилось, что С. и его отряд так и не вернулись. Разведчики, у которых оставались силы, сели в БМП и выехали на поиски. Они вернулись в пять вечера с телом одного из поваров. По дороге они встретили еще шесть солдат, ковылявших к базе. Среди них был и С., но он был слишком потрясен, чтобы рассказывать о случившемся. Ночью вернулись еще двое: повар, потерявший ботинки, чьи ноги были изрезаны, и один из водителей по прозвищу Молдаванин, из замерзших рук которого пришлось вырывать оружие. Он выдавил лишь, что все остальные погибли, кроме одного солдата — того взяли в плен.
Сидоров понял, что у него серьезные проблемы. Начальство распнет его за то, что он не дождался благоприятной погоды и вертолетного сопровождения. Было известно, что кишлак хорошо защищен, имеющихся сил недостаточно для выполнения боевой задачи, а повара и водители были совершенно непригодны к бою. И как он объяснит начальству, что никто не знает о судьбе пропавших солдат? Он попросил бойцов собраться с силами и отправиться на поиски. Ночью — вещь в армии беспрецедентная — один «дед» и пять новобранцев чистили оружие, собирали сухую одежду и сушили ботинки тех, кто собирался утром на поиски пропавших. На следующий день, отчаянно матерясь, добровольцы вышли навстречу холодной заре, под легкий снегопад.
Половина солдат взобралась на плато, чтобы прикрыть группу под командованием лейтенанта: тех отправили в ущелье, по которому пытался отступать С. Они нашли несколько мин и горы гильз. Река замерзла, и бойцы взламывали лед на случай, что под ним что-нибудь обнаружится. Когда их силы были уже практически на исходе, они наконец обнаружили замерзшие, изувеченные и кастрированные тела семи солдат.
Стало ясно, что произошло: попав под обстрел, несчастные повара изо всех сил понеслись к базе, вместо того чтобы занять оборонительные позиции и звать на помощь. Молдаванин и еще один солдат, старшие в группе, прикрывали их отход. Моджахеды напали на маленький отряд с обоих концов ущелья, а третья группа обстреливала их сверху. Расстреляв все патроны, Молдаванин бросился в реку и спасся. Его товарищ не последовал примеру, и его схватили. Потом местные агенты доложили, что его кастрировали и вдели ему в нос кольцо. Его месяц водили голым по кишлакам, а потом прикончили.
Полгода спустя на базу пришел грязный мальчик и предложил за деньги показать, где похоронили пленного. Тело было невозможно опознать. Солдаты похоронили тело, а мальчика на всякий случай расстреляли. В отсутствие какой-либо информации солдата объявили пропавшим без вести.
В октябре 1984 года Сидоров затеял еще одну крупную операцию, которую после назвали «Вторая операция Аргу». Она закончилась трагедией. Продукты, боеприпасы и прочее доставлялись в Файзабад из Кишима. Длина прямой дороги между этими городами составляла около тридцати километров. Дорога шла через перевал Аргу, где прочно окопались моджахеды. Единственной альтернативой была старая кишимская дорога, по которой надо было ехать вкруговую около ста километров. Путь обычно занимал три-четыре дня: колонны в сопровождении бронемашин, саперов и разведроты ползли с черепашьей скоростью, поскольку саперы пешком шли впереди, выискивая мины и фугасы. Но все равно каждый раз по мере движения случалось два-три подрыва. Если колонну обстреливали, солдаты уничтожали ближайший кишлак, чтобы предупредить следующие атаки. К концу 1983 года старая кишимская дорога была вся в развалинах.
За четыре месяца до этого, в мае, Сидоров решил расчистить короткую дорогу и тем самым высвободить для наступательных операций 2-й батальон, занятый охраной и сопровождением. Моджахеды ушли, по быстро вернулись, как только войска покинули урочище Аргу. Теперь полку предстояло занять долину и открыть дорогу раз и навсегда. В операции должен был принять участие весь полк, за исключением небольших подразделений, охранявших полковую и батальонные базы.
Накануне вечером Сидоров снова выступил перед солдатами с речью, призвал их быть достойными своих отцов и биться до последнего. Температура поднялась до сорока градусов в тени, и несколько солдат упали в обморок еще прежде, чем он закончил говорить.
Опергруппа выдвинулась следующим утром в клубах черного дыма, под рычание двигателей. Поначалу все шло неплохо. Но через несколько дней один инцидент, которого можно было избежать, положил операции конец.
Машина Сидорова застряла на речной переправе. Водитель никак не мог ее завести. Сидоров выдернул его с водительского сиденья, отвесил несколько тумаков и послал куда подальше, а затем сам скользнул на его место. В этот момент граната, которая была у него на поясе, за что-то зацепилась. До взрыва остались считанные секунды, и Сидоров не успел выбросить гранату наружу. В последний момент он закрыл ее собой.
Операция была прекращена, и солдаты вернулись на базу. Вечером в офицерских модулях поминали командира. Во тьму летели сигнальные ракеты и трассирующие пули — прощальный салют. Танки несколько раз выстрелили по ближайшему кишлаку, чтобы его жители тоже запомнили Сидорова. У солдат водки не было, однако и они устроили тризну: пили брагу, жарили картошку и ели тушенку из банок. В карауле в ту ночь стояли только молодые солдаты.
В полковом морге изувеченное тело привели в порядок. На следующий день гроб с телом комполка в парадной форме и с наградами выставили в клубе. Под развернутым знаменем в почетном карауле стояли офицеры — при полном параде, несмотря на вчерашнюю попойку. Солдат построили для прощания с командиром. Под звуки оркестра гроб погрузили в вертолет, и Сидоров отправился на родину. Его похоронили на Кузьминском кладбище, и каждый год в день его гибели ветераны 860-го полка собираются на его могиле{356}.
Кузнечный молот
Большинство крупномасштабных операций 40-я армия вела в величественных горах на границе с Пакистаном, где пролегали основные пути снабжения моджахедов, или в плодородном Панджшере, откуда повстанцы угрожали снабжению советских войск через Саланг.
Город Хост находится в тридцати километрах от пакистанской границы, примерно в ста пятидесяти километрах от Кабула и ста километрах от Гардеза, с которым он связан стратегически важной дорогой, уязвимой для засад и поднимающейся на высоту до трех километров в районе перевала Сатыкандав. Во времена войны партизанами на этой территории руководил Джалалуддин Хаккани, двадцать лет спустя — его сын Сираджуддин. К тому моменту советскую базу в Хосте заняли американцы. Именно там смертник убил семь сотрудников ЦРУ в декабре 2009 года.
База Джалалуддина в районе Завара представляла собой комплекс туннелей с выходами в сторону Пакистана, до которого было всего несколько километров. Внутри находились склады оружия и ремонтные мастерские, гараж, медпункт, радиоцентр, кухня, мечеть и гостиница. Базу защищали пятьсот моджахедов, вооруженных гаубицей, гранатометами, зенитными пулеметами и двумя танками Т-55, захваченными у афганской армии в 1983 году. Эта база позволяла Джалалуддину постоянно угрожать Хосту{357}.
В конце 1985 года афганская армия при поддержке советских частей провела крупную операцию, чтобы разгромить базу в Заваре{358}. Первые попытки не увенчались успехом. Воздушный десант 38-й афганской бригады коммандос потерял дорогу в темноте и высадился на другой стороне границы. Их окружили и взяли в плен. К этому моменту правительственные войска потеряли примерно две трети солдат убитыми и ранеными, а также из-за дезертирства, и были уже совсем не эффективны.
В Хост вылетел Варенников, чтобы исправить положение. На этот раз советские власти выделили в поддержку афганцам три батальона 56-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады и два — 345-го гвардейского отдельного парашютно-десантного полка. Афганцы взяли Завар, но обнаружили, что база пуста. Советским инженерам выделили время — слишком мало — на то, чтобы обрушить туннели. После этого войска ушли из Завара, и в Кабуле состоялся парад. Моджахеды в считанные дни снова заняли комплекс и казнили 78 пленных афганских офицеров, в том числе командующего 38-й бригадой.
Следующей осенью все пришлось начинать заново. Операция получила кодовое название «Магистраль». Командующими были назначены генерал Громов и афганский министр обороны генерал Танай, помогавший эвакуировать советников из Герата в марте 1979 года. В операции участвовали около десяти тысяч советских и около восьми тысяч афганских солдат, и в силу своего масштаба и политического значения «Магистраль» стала одной из самых заметных операций всей афганской войны{359}. Блокаду снова удалось снять, и 30 декабря в Хост начали поступать автоколонны с припасами. Вновь советские войска были выведены, и снова моджахеды вернулись на свою базу. Варенников стал Героем Советского Союза. К мнению тех, кто считал, что награды заслужили настоящие герои, не прислушались{360}.
По окончании операции «Магистраль» произошла одна из самых знаменитых историй той войны — бой 9~й роты 345-го гвардейского отдельного парашютно-десантного полка (той самой, которую Востротин вел на штурм дворца Тадж-Бек в декабре 1979 года) за высоту 3234» расположенную в трех километрах над уровнем моря и нависающую над значительным участком дороги в Гардез. Эту дорогу советские командиры были намерены сохранить открытой. Девятая рота — всего 39 человек — высадилась на вершине горы у января 1988 года, и практически тут же ее атаковали моджахеды — от двухсот до четырехсот бойцов. Атаки продолжались до следующего утра, когда у защитников практически кончились боеприпасы и они потеряли шестерых убитыми и 28 ранеными. Двое погибших, младший сержант и рядовой, стали героями Советского Союза. В 2005 году об этом случае сняли высокобюджетный фильм «9-я рота». Он имел значительный успех в России и за рубежом, хотя большинство ветеранов афганской войны сочли его помпезным и исторически неточным.
Джалалуддин возобновил блокаду Хоста. Конгрессмен Чарли Уилсон, один из самых активных спонсоров моджахедов, побывал у него в гостях и провозгласил его «олицетворением великодушия»{361}. Джалалуддин захватил Хост в апреле 1991 года, спустя два года после вывода советских войск. Потом он перешел на сторону талибов и продолжал поддерживать их после 11 сентября 2001 года. Герой Чарли Уилсона стал номером три в американском списке самых опасных террористов{362}.
Панджшер
Операции 40-й армии в Панджшерском ущелье поразили воображение и русских, и иностранцев. Там были проведены девять крупных операций, хотя на этот счет есть споры. Операции проводились по схожей модели. 40_я армия входила в долину, рассредоточивалась, по не могла добиться решающей победы над Масудом в силу его способности ускользать от удара. Затем русские покидали территорию, оставляя ее афганским военным и чиновникам. Тогда Масуд возвращался. Он убивал, переманивал к себе или изгонял представителей режима, и все надо было начинать заново. Тем не менее русские все время сохранили в долине некую точку опоры. Помимо военного городка в Анаве, второй батальон 345~гоотдельного парашютно-десантного полка устроил двадцать застав в низовьях долины. На каждой служило до дюжины солдат под командованием лейтенанта. Снабжали их обычно вертолетами, и дело это было опасным: хотя у людей Масуда не было «Стингеров», они успешно применяли тяжелые пулеметы, так что местная вертолетная эскадрилья потеряла почти треть машин. Регулярно происходили и несчастные случаи — солдаты наступали на мины или попадали под пулю снайпера. При невозможности эвакуировать раненых в Баграм вертолетами для их отправки собирали небольшую бронегруппу, что ставило под удар остальных солдат.
Панджшер — место восхитительно красивое. Здесь живут таджики — правоверные, но не фанатичные мусульмане-сунниты, которые часто конфликтуют с пуштунами, живущими южнее. По этой долине Александр Македонский совершил легендарный зимний поход, преследуя Бесса — последнего претендента на трон Персии. Позднее местные жители добывали себе пропитание, собирая дань с богатых караванов из Китая, проходивших по долине — здесь до XX века пролегал один из главных торговых путей из Кабула на север. Художники европейского Возрождения пользовались лазуритом, добываемым в верховьях долины, для изготовления голубой краски, которой писали одеяния мадонн. Шахты даже во время войны приносили более пяти миллионов долларов в год. Они были тщательно замаскированы и защищены от атак с воздуха. Добыча велась с помощью инженеров из Японии и Западной Германии. В силу экономической значимости шахт для сил сопротивления советские стратегические бомбардировщики в июне 1981 года попытались уничтожить их, но ничего не вышло{363}.
Когда построили дорогу через перевал Саланг, долина утратила значимость в качестве торгового пути. Тем не менее ее опасная близость к главной авиабазе в Баграме, к главному пути снабжения через Гиндукуш по туннелю Саланг и собственно к Кабулу, делала здешних партизан источником постоянного раздражения для русских с первого до последнего дня оккупации.
Подход к долине со стороны Шомали, в девяноста километрах от Кабула, выглядит неприступным. От Чарикара тянется узкое ущелье Даланг Санг. Вдоль него, в двадцати метрах внизу, пенятся воды реки Панджшер, а дорога льнет к крутому каменистому склону слева. По этой узкой дороге и шли советские войска в первые пять лет войны.
На выходе из ущелья открывается долина. В ее низовьях растут виноград, тутовые и абрикосовые деревья, пшеница и кукуруза. Река богата рыбой. Кишлаки разбросаны вдоль реки и в предгорьях, многие представляют собой всего одну улицу. Нередко в кишлаке есть небольшая крепость, а жилые дома обнесены стенами.
От Чарикара до верховий долины — более 150 километров{364}. При русских дорога заканчивалась через 85 километров. Дальше приходилось идти или ехать в седле по все более неровной местности, вплоть до самых ледников Гиндукуша у самой границы с Пакистаном и Китаем, которые поднимаются на три-шесть километров{365}. Покинуть эти горы можно по одному из двух перевалов, которые и обозначают конец долины: перевал Хавак (3670 метров), ведущий к северным равнинам, и перевал Анджоман (4430 метров), ведущий к Бадахшану, окраинной северо-восточной провинции страны. Даже летом преодолеть эти горы трудно, а зимой они вообще практически закрыты. Именно по этим перевалам решительные люди доставляли товары, оружие и боеприпасы для восставших.
Первая советская операция в Папджшерском ущелье состоялась в апреле 1980 года — всего четыре месяца спустя после вторжения. В ней участвовали три советских батальона, в том числе 4~и батальон $6-й гвардейской отдельной десантно-штурмовой бригады под командованием капитана Леонида Хабарова. С ними было около тысячи афганских военных и милиционеров. Согласно плану, советские войска должны были по мере продвижения блокировать кишлаки, а афганские — обыскивать и досматривать их. Масуд мог выставить едва ли более тысячи человек, вооруженных в основном устаревшими винтовками и еще не успевших обустроить оборонительные сооружения. Они заминировали единственную дорогу, ведущую в долину, уничтожили мосты и готовились атаковать пришельцев из засады.
Сначала все шло гладко. Советские солдаты разминировали дороги, наводили мосты и двигались вперед. Если дорога полностью приходила в негодность, они ехали по речному руслу. Они быстро добрались до штаб-квартиры Масуда в кишлаке Пасишах-Мардан. Повстанцы покинули ее в спешке: тюрьма была пуста, повсюду были разбросаны папки с документами, списками и удостоверениями личности.
Сергей Морозов, сержант 56-й отдельной десантно-штурмовой бригады, рассказывал:
Это была первая операция, в которой мы столкнулись с серьезным сопротивлением. На нас устраивали засады, дороги подрывали. Конечно, я не совсем понимал, что происходит, я тогда был только сержантом. Мы проехали сколько смогли и высадились. Покинув кишлак, где находилась штаб-квартира Масуда, мы отправились в самый конец долины Панджшер. Дальше за все время войны никто не заходил: это было прямо у границы с Пакистаном.
По пути назад по горным перевалам на наш батальон напали. В правофланговом взводе погибли тринадцать человек. Мой собственный взвод был во главе колонны на пути туда, так что на обратном пути мы стали замыкающими. Мы остановились на ночь, и нам пришлось выдержать несколько нападений моджахедов. В те дни они пользовались простым оружием, зачастую самодельным. Минометы у них появились потом. Нам противостояло небольшое их число, может быть, всего несколько десятков. Все время, но не ночью, у нас было вертолетное прикрытие. За время долгого перехода большая часть раций вырубилась, аккумуляторы сели. Но я был знаком с устройством раций еще до войны и выключал свое радио, когда оно находилось вне зоны приема или когда сигнал блокировали горы. Поэтому у меня было достаточно заряда, чтобы вызвать вертолеты, когда понадобится… Нам потребовалось некоторое время, чтобы уйти от негибкой тактики, которой нас учили для ведения войны в Европе. Хотя наша бригада была сформирована для операций в пустыне и в горах, практика отличалась от теории. После первой Панджшерской операции я спросил командира нашей роты капитана Хабарова, стоит ли продвигаться неуклюжими колоннами, которые могли застрять по пути и часто не могли развернуться. Не будет ли лучше перебрасывать войска вертолетами? И конечно, со временем мы научились это делать{366}.
Русские сочли операцию успешной. Повстанцы же решили, что верх одержали они. Один афганский историк утверждал, что в долине в то время находились всего две сотни вооруженных повстанцев, а единственным их противотанковым оружием были три гранатомета. Они, мол, сознательно не сопротивлялись первоначальному продвижению русских, но бросились на них, как только те стали отводить войска из гор. Газета мятежников «Зов джихада» сообщила, что было убито сто советских и афганских солдат, захвачены десять орудий, повреждены восемь танков и других машин, тогда как мятежники потеряли всего четыре человека. Кроме того, погибли двадцать пять мирных жителей{367}.
Вполне естественно, что Масуд воспользовался перемирием 1983-1984 годов, чтобы набрать и перевооружить бойцов. Советская разведка подсчитала, что к этому моменту он собрал уже три с половиной тысячи боевиков. Пятьсот защищали вход в долину, еще две тысячи действовали против афганских и советских баз. Остальные находились на северо-востоке долины и должны были предотвращать возможные высадки вражеского десанта{368}.
Под давлением афганского руководства весной 1984 года Москва решила раз и навсегда разобраться с Масудом. На этот раз предполагалось задействовать одиннадцать тысяч советских и 2боо афганских солдат, а также двести самолетов и 190 вертолетов.
Впереди шли отряды спецназа. Они обнаружили, что мятежники оставили свои позиции, однако русские решили не прекращать операцию, поскольку бомбардировщики с кассетными и фугасными бомбами уже покинули свои базы в Советском Союзе{369}. Авианалет длился около двух часов.
Основные силы двинулись в четыре часа 19 апреля. Впереди шли саперы. Тридцатого апреля серьезно пострадал 2-й батальон 682-го мотострелкового полка: его командир приказал батальону войти в ущелье, ведущее к выходу из долины, до того, как были захвачены командные высоты. Сначала батальон не встречал сопротивления. Солдаты ослабили бдительность, и вскоре на них напали с трех сторон. В схватке батальон потерял 53 человека убитыми (среди них двенадцать офицеров), 58 получили ранения. Рядовой Николай Князев описал последствия.
Взвод, в котором я тогда служил, нес службу по охране командного пункта полка в Бараке, в долине Панджшер. Утром на КП вдруг началось непонятное движение, тревожно забегали офицеры, а проходивший мимо нас командир полка подполковник Суман сказал, что наш батальон в ущелье зажали «духи», есть раненые и убитые.
Наш командир взвода лейтенант Гарпик Арутюнов приказал грузить на «броню» носилки. Мы выполнили его команду, сели на бронетранспортер и двинулись вверх по ущелью. Затем, дождавшись сумерек, пешком отправились дальше. Во главе с взводным нас было человек десять солдат. Пробирались по горным тропам довольно долго и медленно, ведь там сплошные валуны и террасы, поэтому трудно было определить пройденное расстояние. Казалось, что идем мы целую вечность. Через какое-то время мы увидели странное мерцание в темноте, по команде командира взвода залегли, но скоро поняли, что этот свет пробивается через триплексы БМП. Только двинулись дальше, как с нее по нам начали стрелять из пулемета Калашникова. Арутюнов пустил ракету, мы стали кричать, и стрельба прекратилась. Подошли. Это была подорвавшаяся на мине БМП… На ней оставались контуженные механик-водитель и зампотех батальона майор Кононенко. Тронулись дальше. Через некоторое время навстречу нам вышли отправленные перед нами в тот район разведчики. Они вынесли несколько тел погибших. Все как-то сразу сникли. Кажется, там был и труп нашего комбата, капитана Александра Федоровича Королева. Уже рассвело, когда мы вышли к кишлаку… Проходя между домами по центральной улице кишлака, мы услышали шум моторов, а несколько секунд спустя мы увидели две выдвигающиеся БМП нашего батальона. На броне грудой были свалены трупы погибших ребят. Из этой кучи-малы в разные стороны торчали руки и ноги. Тут же были навалены разбитые рации, АГСы. За «броней» шли уцелевшие в бою солдаты. На их лица было страшно смотреть. Они были отрешенными, не выражали никаких эмоций, они были какие-то неживые…
С этой группой мы повернули назад и через некоторое время вышли к бронегруппе полка… В это время неподалеку от нас сели вертушки. В нашу сторону двинулась группа старших офицеров, среди которых я заметил и генералов. Один из них приказал вышедшим ребятам построиться. Офицер подошел к плохо что соображавшим еще ребятам, от которых несло сладковатым трупным запахом, — сутки они пролежали среди убитых (даже не представляю, что творилось у них в головах). «Суки! Лидеры! Вы здесь стоите, сволочи, а там ваши братья лежат! Почему вы здесь?!» — вот так он к ним обратился. В таком же духе прочитал им нотацию и с чувством выполненного долга удалился. А ребята стояли молча и отрешенно — может, они его вообще даже и не слышали.
К вечеру пришел приказ грузиться на броню, и мы опять отправились туда, откуда вернулись утром, — к месту вчерашнего боя. Нам приказали собирать тела погибших. Представьте себе открытую площадку площадью примерно сто на сто метров. Посередине протекает речка. Справа — ровная площадка, небольшие терраски и высотка, примерно 200-300 метров. Слева от реки — тропа, тоже на открытом месте, с одной ее стороны — отвесная стена скальника, с другой — обрыв к реке.
Сразу стало ясно, что мы на месте — стоял тяжелый трупный запах, ребята пролежали почти двое суток, а в это время года уже здорово припекает. Мы очень боялись, что «духи» поджидают, когда придут подбирать трупы, и мы останемся тут же, на этом месте лежать. Мы начали пробираться к подножию высотки, к террасам. Сначала наткнулись на труп сержанта из «дембелей», он был без обеих ног: то ли подрыв, то ли очередь из ДШК. Пятеро или шестеро ребят лежали вповалку в естественном укрытии на террасах. Они попали или под очередь из ДШК, или когда «духи» стали забрасывать ребят гранатами. Так они и лежали все вместе там, где настигла их смерть. Мы переправляли трупы, как во сне, механически. Вид тел был ужасен. Вдруг мы услышали слабые стоны немного в отдалении от площадки, у тальника. Осторожно пошли на звук и наткнулись на еще живого солдата. У него была отстрелена голень, она висела на лоскутах мышц. От кровопотери у него мутилось сознание, но он сумел жгутом перетянуть ногу, поэтому не истек кровью. Мы оказали ему первую помощь и вынесли к «броне». Он остался жив.
Помню, на деревце висели чьи-то лохмотья, а под ним месиво. Кому-то, видно, пуля попала в мину, которые всегда навьючивали на всех солдат. Стрелкового оружия не было, все собрали «духи». Утром 2 мая мы вернулись к бронегруппе полка. Трупы лежали на каменистом пляжике в несколько рядов. Было их около пятидесяти. Говорили, что нескольких уже вывезли. Наш ротный лейтенант Курдюк Сергей Николаевич лежал на спине с согнутыми в локтях перед собой руками, кулаки были сжаты, поперек груди виднелась полоса дыр от пуль. Говорили, что его застрелили шедшие с батальоном «зеленые» сарбозы[50], когда стали перебегать к духам, а он успел крикнуть ребятам, чтобы они стреляли по ним{370}.
Эту операцию советские военачальники тоже записали в число своих побед. По ее окончании маршал Соколов вылетел в Руху, главный город долины, чтобы все увидеть своими глазами. Смотреть было не на что. Советские танки стояли в пшеничных полях. Но ущерба было нанесено немного, а мятежников и след простыл. Соколов устроил совещание в доме, занятом под штаб. На нем присутствовали трое афганцев — активисты, которые должны были восстановить власть кабульского правительства над долиной. Они сидели, подавленные и незаметные, среди генералов и полковников.
Генералы доложили Соколову, что вторжению противостояли три тысячи повстанцев. Около 1700 были убиты, а выжившие бежали в горы, унося с собой тела погибших товарищей. Вот почему следов боя почти не видно.
На совещании присутствовал заместитель начальника информационно-аналитического управления внешней разведки КГБ Леонид Шебаршил. Статистика, которой перебрасывались генералы, Шебаршина не убедила. Сколько жертв с советской стороны? Как могли тысяча триста выживших повстанцев унести па себе тысячу семьсот трупов? Как сосчитали трупы, если их не осталось? Он нашел ответ. Жертвы в стане врага подсчитывались по формуле, основывающейся па количестве использованных боеприпасов. Эта очаровательно точная формула позволила советской армии утверждать, что повстанцы каждый год, начиная с 1982 года, теряли тридцать тысяч человек убитыми{371}.
Соколов доложил Устинову, что убито 2800 мятежников и тридцать захвачены в плен. Кармалю он сообщил, что дорога для афганских властей теперь открыта, можно восстанавливать в долине гражданскую администрацию и запускать программы социально-экономических реформ в интересах крестьянства{372}. Только потом стало ясно, что Масуд, которого предупредили агенты в Кабуле, опять вывел почти все свои силы, чтобы переждать нашествие. Именно поэтому советские силы столкнулись с таким слабым сопротивлением. В основном они теряли людей на минах и в засадах, пока прочесывали кишлаки. При этом стратегические бомбардировщики почти не повредили рассеянным силам врага и сельским жителям (пехотинцы с горечью говорили, что летчики «даром свой шоколад едят»{373}). Репутация Масуда еще больше укрепилась. Он смог распространить свое влияние на северные провинции страны и превратился из рядового полевого командира в крупную политическую фигуру, хорошо известную в стране и за ее пределами.
Тактика без стратегии
Капитан Хабаров так и не избавился от горечи, которую оставили эти операции. «Почему мы ушли так поспешно из Панджшера? — задавался он вопросом. — Какой смысл был в этой операции?.. На протяжении всей этой войны практически все операции заканчивались подобным образом. Развязывали боевые действия, гибли наши солдаты и офицеры, гибли военнослужащие правительственных сил, гибли моджахеды и мирное население. После окончания операции войска уходили из района ее проведения, и все возвращалось на круги своя. Перед афганцами — “зелеными”, как мы называли правительственные войска, которых мы предали и продали, уйдя из Афганистана, оставили их и их семьи на растерзание, — у меня осталось чувство вины и горечи»{374}.
Удары молота были неспособны расколоть орех — настичь ускользающую, лишенную центрального командования армию партизан. Непосредственные задачи этих операций, как правило, выполнялись: осада с заставы снята, база повстанцев уничтожена, долина занята. Но у русских никогда не хватало людей, чтобы контролировать занятую территорию. После успешной операции они возвращались на базы и передавали полномочия своим афганским союзникам. А военным и гражданским чиновникам не удавалось работать с враждебно настроенным населением. Под моральным и политическим давлением со стороны моджахедов они оставляли свои посты, дезертировали или переходили на сторону врага.
Так что русские (как и другие армии, приходившие в Афганистан до и после них) обнаружили, что когда захватываешь землю, тебе нужны войска, чтобы ее удержать. Они могли господствовать над городами и кишлаками днем, но моджахеды правили там ночью. Советские силы не смогли разжать хватку мятежников в сельской местности или закрыть границу, через которую те получали припасы.
В сущности, советские войска хорошо владели тактикой, но у них не было реалистичной стратегии. Они выигрывали битвы, но не могли одержать убедительную победу в войне. Все их усилия, как военные, так и политические, оканчивались ничем. В итоге у них не осталось выбора: пришлось пойти на все, лишь бы выпутаться из этой истории.