«Афганцы» — воевавшие в Афганистане солдаты — прибыли со всех концов Советского Союза: из России, Украины, Белоруссии, Центральной Азии, с Кавказа, из Прибалтики. Несмотря на огромные различия между ними, большинство считало себя советскими гражданами. К концу войны, когда начал распадаться СССР, все изменилось. Бывшие товарищи по оружию вдруг оказались жителями независимых, порой враждующих друг с другом государств. У многих ушли годы на то, чтобы снова найти свое место в мирной жизни. А некоторые так и не нашли его.
И никто из них не смог сбросить бремя воспоминаний о той войне.
Часть I.Дорога в Кабул
Беспутье… делает страну весьма пригодной для пассивного сопротивления. Гордый и свободолюбивый характер народа и огромная горная площадь вполне гармонируют с этим бездорожьем, делая страну очень трудной для завоевания, а особенно — для удержания во власти.
Глава 1.Потерянный рай
Русским понадобилось двести пятьдесят лет, чтобы добраться до Кабула. Британцы вступили на этот путь позже, но завершили его раньше. И те, и другие следовали одной логике — имперской. В декабре 1864 года князь Александр Горчаков, российский министр иностранных дел, так описал ее: «Положение России в Средней Азии одинаково с положением всех образованных государств, которые приходят в соприкосновение с народами полудикими, бродячими, без твердой общественной организации. В подобном случае интересы безопасности границ и торговых сношений всегда требуют, чтобы более образованное государство имело известную власть над соседями, которых дикие и буйные нравы делают весьма неудобными». Эти усмиренные регионы, в свою очередь, нужно было защищать от нападений и беззакония со стороны других племен. Таким образом, российскому правительству приходилось выбирать одно из двух: нести цивилизацию тем, кто страдает от варварского правления, либо допустить анархию и кровопролитие на своих границах. «Такова была участь всех государств, поставленных в те же условия». Британия и другие колониальные державы, как и Россия, «неизбежно увлекались на путь движения вперед, в котором менее честолюбия, чем крайней необходимости». Величайшая трудность, правомерно заключал Горчаков, — выбрать верный момент, когда следует остановиться{7}.
Хотя аргументы Горчакова в защиту российской политики были своекорыстными, они были убедительны. Вскоре Россия возобновила продвижение на юг. Это вызвало лицемерное возмущение со стороны других имперских держав, занятых тем же самым в других частях света. Особенно рассержены были британцы. В конце XIX столетия они выпестовали романтический миф о «Большой игре». О ней великолепно писал Редьярд Киплинг в «Киме»: элегантные британские офицеры отправляются в Гималаи и северные пустыни, где, рискуя жизнью, срывают козни русских агентов, пытающихся похитить драгоценную индийскую жемчужину из короны Британской империи.
Афганистан в современную эпоху
Афганистан, на который положили глаз и русские, и британцы, — одно из старейших на планете населенных мест, перекресток дорог среднеазиатских империй на севере, полуострова Индостан на юге, Персии на западе, Китая на востоке. Недолгое время Афганистаном правил Александр Македонский, а после него — буддисты и персы, пока их не смели Чингисхан (XIII век) и Тамерлан (XIV век). Их общий наследник Бабур основал в XVI веке династию Великих Моголов. Хотя столицей империи был Дели, Бабур предпочел, чтобы его похоронили в Кабуле. Несмотря на войны, следовавшие одна за другой, основная масса культурного наследия Афганистана остается нетронутой (хотя и находится под угрозой): это по-прежнему одна из крупнейших сокровищниц всей Азии{8}.
Афганистан населяют пуштуны, таджики, узбеки, хазарейцы и другие более мелкие этнические группы. Каждая из них делится на племена, формирование которых нередко обусловлено географическими факторами (например, горами). Племена делятся на семьи, иногда враждебные друг другу. Поведение людей определяет смесь болезненной гордости, воинской доблести, понятий о чести и гостеприимстве, а разногласия разрешаются кровной местью. На политику и законность на всех уровнях, от местного до центрального, влияют конфликты и сделки между этими группами, а иногда и отдельными семьями. Поэтому страна практически лишена чувства национального единства, на котором могло бы строиться эффективное унитарное государство.
Большинство афганцев — мусульмане-сунниты. Пуштуны составляют две пятых населения страны, а их язык, пушту, — один из двух государственных языков Афганистана. Большинство их живет на юге Афганистана и в соседнем Пакистане за «линией Дюранда» — границей, проведенной британцами в конце XIX века. Однако значительное число пуштунов проживают и на севере, куда их переселяли в конце XIX века, чтобы укрепить контроль Кабула над этими районами. Пуштуны считали себя (и считались в мире) истинными афганцами. Некоторые думают так и сейчас, чего остальные национальности, населяющие Афганистан, не одобряют.
Таджики (27% населения), населяющие север и запад страны, и узбеки (9%), живущие на севере, — этнически родственны населению соседних Таджикистана и Узбекистана. Многие таджики и узбеки бежали в Афганистан в 20-х и 30-х годах, когда в Средней Азии утверждался большевистский режим. Таджики говорят на дари — афганском варианте персидского языка, втором государственном языке.
Хазарейцы (9%) живут в центральных горах и, как принято считать, происходят от монголов. По вероисповеданию они шииты, и поэтому остальное население считает их неверными. Им часто достается самая тяжелая и неквалифицированная работа, они нередко подвергались преследованиям. Тем не менее, они отличные воины.
В новой истории Афганистана оставили свой след три выдающихся правителя: Ахмад-шах Дуррани (ок. 1722-1773), Дост-Мухаммед (1793-1863) и Абдуррахман (ок. 1840-1901). Им и их преемникам постоянно приходилось решать четыре задачи. Первое — сохранить хотя бы видимость национального единства, несмотря на этнические расколы, беззаконие и насилие, высокомерие провинциальных наместников и стремление большинства афганцев сохранить независимый образ жизни, игнорируя планы и намерения правительства в Кабуле. Каждому афганскому правительству приходится идти на компромиссы, а когда компромисс невозможен — прибегать к силе. Преуспеть в такой ситуации могут лишь незаурядные лидеры.
Второй задачей было сохранить независимость государства в условиях постоянной угрозы. Во внешней политике Афганистан то пытался удержать шаткий нейтралитет, то проявлял готовность дистанцироваться от одного захватчика в обмен на гарантию безопасности и крупные взятки со стороны других. Эта политика нередко терпела крах, и тогда Афганистан покорялся внешним силам. Однако пришельцам было еще труднее управлять страной, чем местным лидерам. Рано или поздно им приходилось смириться с потерями и уносить ноги.
В XX веке правители Афганистана поставили перед собой третью, не менее сложную задачу: модернизировать страну — ее армию, средства сообщения, экономику, правительственный аппарат, систему образования. Большинство из них пыталось улучшить положение женщин, которое всегда было зависимым. Но усилия реформаторов неизменно наталкивались на консерватизм народа, его религиозных и племенных лидеров — и сходили на нет. Реформы в Афганистане всегда выглядели как два шага вперед и один (а то и два-три) шага назад.
Четвертой задачей афганского правителя (и необходимым условием выполнения первых трех задач) было остаться в живых. Лидеры сменяли друг друга с ошеломляющей скоростью. С 1842 по 1995 год семеро из них пали жертвами семейных распрей, дворцовых переворотов, гнева толпы или внешнего вмешательства. Еще четверо с 1878 по 2001 год были изгнаны из страны. Другие предусмотрительно отреклись от престола.
Ахмад-шах Дуррани (Абдали), пуштун, был провозглашен шахом в 1747 году на собрании старейшин (Лойя-джирга) в Кандагаре. Он совершил символический жест, представ, как говорят, перед народом в плаще Пророка, который благоговейно хранили в особой мечети в этом городе. С этого момента и ведет свою историю государство Афганистан приблизительно в нынешних границах.
«Отец афганского народа» Ахмад-шах (умер в 1772 году) объединил беспокойные пуштунские племена, подчинил почти всю территорию сегодняшнего Афганистана, расширил государство до Дели и Персии. Однако при его преемниках многие завоевания были потеряны. Распри пуштунских племен возобновились, империя рухнула. В 1775 году сын Ахмад-шаха перенес столицу из Кандагара в Кабул. Его внук Шуджа-шах (1785-1842) в 1809 году подписал первый мирный договор с иностранной державой: Афганистан и Британия договорились о взаимной поддержке в случае агрессии персов или французов. Через несколько недель Шуджу свергли, и он бежал в Индию. Во время Первой англо-афганской войны Шуджа вернулся в Кабул в багажном вагоне британского военного поезда, а когда англичане оставили страну, он был убит.
Дост-Мухаммед пришел к власти в 1823 году. Британцы заменили его Шуджой. После их ухода он успешно правил Афганистаном еще девятнадцать лет. Большую часть этого времени Дост-Мухаммед поддерживал хорошие отношения с Британией. Но после его смерти в 1863 году в стране снова вспыхнула гражданская война.
После одного проигранного сражения той войны Абдуррахман, один из претендентов на афганский престол, остался без армии и без средств. Он был вынужден бежать и одиннадцать лет провел под защитой России в Ташкенте. Но после Второй англо-афганской войны он снискал популярность на родине и стал правителем Афганистана. Мрачный, язвительный, практически неграмотный, но очень умный, Абдуррахман был твердо намерен обеспечить своей стране выживание в современном мире. Его жестокие методы принесли ему прозвище «Железный эмир». Его власть, как и власть многих его преемников, опиралась на безжалостную и вездесущую секретную полицию. Методы Абдуррахмана принесли успех. Он искусно маневрировал между Британией и Россией, заложил основы современного государственного аппарата и с английской помощью модернизировал армию.
Преемники Абдуррахмана пытались вести Афганистан по пути модернизации. Его сына Хабибуллу, убитого в 1919 году, сменил Аманулла-хан (1892-1960), который в конце Первой мировой войны воспользовался слабостью Британии и вторгся в Индию. Британцы подвергли Кабул и Джелалабад бомбардировке и отбросили захватчиков. Обе стороны не были настроены воевать, так что война через месяц угасла. Британцы прекратили выдавать афганцам субсидии и перестали оказывать влияние на внешнюю политику Афганистана. Аманулла-хан быстро выстроил плодотворные отношения с большевистским правительством России. Он стал первым иностранным правителем, пошедшим на это.
Затем король предпринял масштабные реформы, пытаясь повторить светские преобразования Ататюрка. Он учредил Совет министров, даровал стране Конституцию и предпринял ряд административных, экономических и социальных реформ, а также снял паранджу с королевы. Планы Амануллы-хана — эмансипация женщин, введение минимального возраста вступления в брак и обязательное всеобщее образование — разгневали религиозных консерваторов и спровоцировали мятеж. Бунтовщики сожгли королевский дворец в Джелалабаде и пошли на Кабул. В 1929 году Аманулла-хан бежал в Италию.
Трон в итоге захватил Надир-шах, дальний родственник Амануллы. Он восстановил порядок в стране, но позволил верным войскам разграбить Кабул, так как ему нечем было с ними расплатиться. Он построил первую дорогу из Кабула на север через перевал Саланг и проводил осторожные реформы. В 1933 году его убили.
Его сын Захир-шах (1914-2007) правил с 1933 по 1973 год. Это был самый долгий период стабильности в последние несколько столетий афганской истории, и сейчас его вспоминают как золотой век. В 1949 году был созван парламент, пресса стала более независимой и начала критиковать правящую олигархию и консервативных религиозных лидеров.
В 1953 году Захир-шах назначил премьер-министром своего двоюродного брата Мухаммеда Дауда (1909-1978). Дауд был консервативен, однако не был противником экономических и социальных реформ. В следующие десять лет его влияние на короля было определяющим. Он строил заводы, ирригационные сооружения, аэродромы и дороги при поддержке СССР, США и ФРГ. Советское оружие, техника и система военной подготовки помогли ему модернизировать армию.
В 1963 году Захир-шах снял Дауда, идя навстречу консерваторам, взбешенным его заигрываниям с левыми и Советским Союзом. Но король продолжал реформы. Он построил своего рода конституционную монархию, где существовала свобода слова, допускалась деятельность политических партий, женщины пользовались правом голоса, а девочки и мальчики получали обязательное начальное образование. Женщины могли учиться в университете, и там преподавали иностранки. В авиакомпании «Ариана афган эрлайнс» женщины без паранджи работали стюардессами и администраторами, на кабульском радио появились женщины-дикторы, женщина стала представителем Афганистана в ООН.
Все эти годы систематически развивалась система образования — по крайней мере в столице. В 1904 году в Кабуле открылся лицей «Хабибия», созданный по модели элитарной мусульманской школы в Британской Индии. Многих его студентов Аманулла-хан отправлял учиться во Францию и другие европейские страны. В 1932 году была открыта медицинская школа, а вслед за ней юридический, инженерный, сельскохозяйственный, педагогический, естественнонаучный факультеты. В 1947 году их объединили в университет. Учебники в основном были английскими, французскими и немецкими, на этих же языках зачастую и велось преподавание. В 1951 году был открыт факультет теологии, сотрудничавший с исламским Университетом Аль-Азхар (Каир). В 1967 году при поддержке СССР был открыт Политехнический институт, в котором преподавали в основном русские. При толерантном режиме Захир-шаха в Кабуле и Кандагаре возникли студенческие организации.
Быстро развивалась система народного образования. С 1950 по 1978 год число учащихся начальных школ выросло в десять раз, средних — в 21 раз, университетов — в 45 раз. Но экономика развивалась недостаточно быстро, чтобы обеспечить всех выпускников рабочими местами. Многим удавалось найти работу лишь в быстро разрастающемся госаппарате. Зарплаты, и без того крошечные, в 60-х — 70-х годах упали вдвое в реальном выражении. Положительным — правда, не для консерваторов — было то, что около 10% растущей бюрократии составляли женщины.
Американский ученый Луи Дюпре называл Кабульский университет «идеальной питательной средой для политического недовольства». Именно в университетах возникли первые политические движения Афганистана. Народно-демократическую партию Афганистана создали в 1965 году Hyp Мухаммед Тараки, Бабрак Кармаль и Хафизулла Амин. Все трое сыграли важную роль в событиях, предшествовавших советскому вторжению. В том же Кабульском университете учились люди, позднее ставшие крупными фигурами антикоммунистического движения: Бурхануддин Раббани (1940-2011), Гульбеддин Хекматияр (р. 1946), Абдул Расул Сайяф (р. 1946) и Ахмад Шах Масуд (1953-2001). В 1968 году студенты бунтовали против попыток консерваторов ограничить образование для женщин. В 1969 году произошли новые беспорядки, закончившиеся гибелью нескольких человек: учащиеся школ протестовали против руководства. Университет на некоторое время закрыли.
Социальная и политическая неудовлетворенность росла по мере возвращения на родину молодых афганцев, которых отправляли за границу для получения военного или технического образования. С 1956 по 1978 год почти семь тысяч афганских студентов прошли обучение в советских научных и технических институтах. Соглашение между Афганистаном и Советским Союзом (1955) предусматривало военное обучение, и каждый год около сотни молодых афганцев отправлялись на учебу в СССР и Чехословакию{9}.
Все эти институциональные перемены, какими бы достойными восхищения они ни были, не получили особой поддержки у народа. Число образованных афганцев, сторонников реформы, росло в Кабуле и некоторых других городах. Но их влияние в сельской местности было очень слабым: кишлаки оставались во власти племенных вождей, местных землевладельцев и мулл. Снова и снова реформы и программа эмансипации женщин, инициированные либералами, натыкались на религиозный консерватизм. В конечном счете верх над городом брало село, и усилия реформаторов пропадали впустую.
Имперская Россия идет на юг
В XVIII веке над афганским государством начали кружить новые хищники. Как только русские укрепили свои европейские границы и защитили восточные и южные границы от кочевников и татар, имперская логика — стремление к безопасности и к расширению торговли — привела их в сибирские леса, а затем в обширные, но малонаселенные южные степи и пустыни[3].
Российская экспансия наталкивалась на сопротивление. Россия сражалась с турками и персами, а вскоре увидела в менее развитых государствах Средней Азии и угрозу, и возможности, и преграду всем амбициозным планам, которые она питала в отношении Афганистана и лежащих за ним сокровищ Индии.
Воображение Петра I разжигали доклады о золотом песке в устье Амударьи — реки, впоследствии ставшей границей между Афганистаном и Россией. До него дошли слухи, что хивинский хан готов стать вассалом Петра в обмен на защиту от своих бунтующих подданных. Петр приказал капитану лейб-гвардии Преображенского полка Александру Бековичу-Черкасскому, бывшему кавказскому князю, принявшему православие, узнать подробности. Он выделил Бековичу крупный отряд — казаки и пехота, а также купцы, — с помощью которых тот должен был построить вдоль Амударьи крепости, убедить хивинского хана помочь найти золото и открыть торговый путь в Индию. Бекович добрался до Хивы летом 1717 года. Хан сперва принял его радушно, но затем устроил резню и предательски убил его и его людей, набил голову Бековича соломой и отправил ее бухарскому хану. В 1728 году русские впервые столкнулись с афганцами: их войска встретились с афганской армией, вторгшейся в Персию. Русские победили{10}.
К середине XVIII века русские осознали, что столкнулись с еще одним противником, чьи имперские амбиции не уступали их собственным. В дни Петра британцы в Индии были простыми торговцами. Но русские стали относиться к ним серьезнее, когда Ост-Индская компания после битвы при Плесси (1757) закрепилась в Индии, начала аннексировать туземные княжества, навязала свою гегемонию формально независимым индийским правителям и выдавила из страны французских, голландских и португальских соперников.
В следующие десятилетия Франция, горевшая желанием отомстить за поражение в Индии, предлагала России ряд плохо обдуманных планов вторжения в Индию через Персию или Афганистан{11}. В 1791 году французский советник Екатерины II предложил отправить российские войска в наступление на Индию через Бухару и Хиву, «провозглашая, что они намерены восстановить мусульманское правление Моголов во всей их былой славе. Он утверждал, что это привлечет под штандарты Екатерины армии расположенных на пути вторжения мусульманских ханств и побудит массы в Индии подняться против Британии»{12}. Фаворит Екатерины князь Григорий Потемкин отговорил ее от этого безрассудного плана.
Еще один франко-русский план возник в 18oi году. Хотя две страны формально находились в состоянии войны, Павел I предложил Наполеону совместно напасть на Индию. Не дожидаясь ответа, царь велел Василию Орлову, атаману Донского казачьего войска, отправить тринадцать полков «любою из трех дорог или всеми вместе… прямо через Бухару и Хиву на реку Инд и на заведения англицкие на ней лежащие». В качестве награды Орлов мог заполучить все богатство Индии. Но беспокоило легкомысленное замечание Павла: «Карты мои идут только до Хивы и до Амурской реки, а далее ваше уже дело достать сведения до заведений английских и до народов индийских, им подвластных».
Орлов выступил посреди зимы, имея в распоряжении более двадцати тысяч человек. За первый месяц его войско, оголодавшее, не имевшее достаточных запасов провизии, потеряло пятую часть лошадей и неизвестное число людей. Он не успел даже покинуть пределы империи, когда получил приказ повернуть назад — 11 марта Павел был убит: задушен министрами при попустительстве его сына и, как уверены русские, при соучастии британского посла{13}.
Горячие головы в Петербурге строили подобные безрассудные планы еще несколько десятилетий. Но трезвомыслящие люди соглашались с генералом Леонтием Беннигсеном, немецким аристократом на русской службе, стоявшим во главе русской армии в 1807 году. Британцы, объяснял он, создали в Индии военную систему европейского типа на деньги местных налогоплательщиков. Эта армия, «сформированная на тех же принципах, что и наши европейские полки, находящаяся под командованием британских офицеров и прекрасно вооруженная, маневрирует с той же точностью, что наши гренадеры». Прежде азиатской коннице удавалось вторгнуться в Индию через северо-восток и покорить субконтинент, но у нее не было ни единого шанса перед лицом англо-индийской пехоты и артиллерии. В то же время ни одна европейская армия не могла достичь Индии, поскольку Британия правила морями, а переброска армии европейского типа через Персию и Афганистан сталкивалась с непреодолимыми препятствиями. Беннигсен мог утверждать это, поскольку участвовал в боях на севере Персии[4].
К началу XIX века захватнические планы британцев в северной Индии стали вызывать все больше подозрения у русских. Британские купцы все успешнее конкурировали с ними на среднеазиатских рынках. Вся Средняя Азия была наводнена английскими агентами. Все это, заключали русские, прямо противоречит их собственным законным интересам. Поэтому они вновь принялись систематически готовиться к южному походу.
На сей раз никто и не думал отправлять войска, не имея карт и основываясь лишь на слухах. Главным ведомством, отвечавшим за отношения с соседями России в Средней Азии и за сбор информации о них, была Оренбургская пограничная комиссия. С 1825 по 1845 год комиссию возглавлял генерал Григорий Генс (1787-1845), выдающийся ученый-востоковед. В 1834 году Генс послал одного из своих молодых офицеров, натурализованного француза Пьера Демезона, нарядившегося муллой, выяснить все, что возможно, о Бухарском эмирате. На следующий год он отправил Яна (Ивана) Виткевича (1798-1839) с более значительной миссией. Виткевич родился в польской семье в Литве, тогда входившей в состав Российской империи. В возрасте шестнадцати лет его сдали в солдаты в Оренбург за участие в подпольной антиправительственной организации. Виткевича, одаренного лингвиста, заметило начальство, он заслужил повышение и был назначен в Пограничную комиссию.
В отличие от Демезона, Виткевич даже не пытался притворяться, что он не русский офицер, и путешествовал в форме. К своему огорчению, он обнаружил, что британский офицер Александр Берне (1805-1841) добрался до Кабула прежде него. Однако Виткевич пробыл там четыре месяца, пытаясь договориться о подписании торгового соглашения с эмиром Дост-Мухаммедом, и вернулся в Оренбург вместе с афганским посланцем, который передал просьбу эмира о финансовой и дипломатической поддержке против британского вмешательства в дела Афганистана.
Оренбургский губернатор генерал Василий Перовский одобрил это предложение. Он стал доказывать начальству, что если британцам удастся закрепиться в Кабуле, то до Бухары им «останется один шаг; Средняя Азия подчинится их влиянию, азиатская торговля наша рушится; они могут вооружить против нас… соседние к нам азиатские народы, снабдить их порохом, оружием и деньгами»{14}. Российское правительство согласилось с его доводами и снова отправило Виткевича в Кабул с дарами и секретными инструкциями о сборе информации. Прибыв в Кабул, он обнаружил, что Берне снова опередил его. Впрочем, усилия Бернса пропали впустую: генерал-губернатор Индии лорд Окленд (1784-1849) направил Дост-Мухаммеду высокомерный и необдуманный ультиматум, угрожая сместить того силой, если он вступит в союз с русскими или с кем-либо еще.
Ничего удивительного, что Дост-Мухаммед оказал Виткевичу всевозможные почести. Виткевич предложил ему союз с Россией, гарантию независимости и территориальной целостности Афганистана. Но по его возвращении в Петербург царское правительство отозвало свои предложения, вероятно, чтобы не злить британцев. Виткевич покончил с собой, а документы, которые он привез из Афганистана, исчезли. Эти удивительные события не получили удовлетворительного объяснения{15}.
К этому моменту британские шпионы и агенты продвинулись еще дальше на север и проникли вглубь Средней Азии, достигнув Бухары, Хивы и Коканда — центров, которые вызывали у России особый интерес уже более сотни лет. Правительство в Петербурге согласилось с генералом Перовским, что ценный торговый канал в Средней Азии можно защитить только силой оружия.
В 1839 году, в разгар Первой англо-афганской войны, генерал Перовский получил приказ поставить хивинского хана на колени. Отряд Перовского состоял из трех батальонов пехоты, трех казачьих полков, двадцати пушек и десяти тысяч вьючных верблюдов. Снабжение было налажено хорошо. Для выступления выбрали зиму, чтобы не столкнуться с жарой пустыни. К сожалению, зима оказалась необычно суровой, температура упала ниже минус тридцати. Отряд начал таять. Его остатки вернулись в Оренбург в июне 1840 года.
Русские не отступились. Англо-французское вторжение в Крым (1853-1856) закончилось поражением России, и ее позиции в Европе оказались подорваны, так что русские решили обратить внимание на восток и юг. В 1854 году в Санкт-Петербургском университете открылся Восточный факультет, что положило начало солидной традиции востоковедения в России. Теперь, согласно слухам и донесениям агентов, Британия вынашивала планы продвижения через Персию или Афганистан к Каспийскому морю и дальше. В 1857 году князь Александр Барятинский, командующий русскими войсками на Кавказе, предупреждал, что «англичане деятельно готовятся к войне и ведут атаку с двух сторон: с юга — от берегов Персидского залива, и с востока — через Афганистан… Появление британского флага над Каспийским морем будет смертельным ударом: не только нашему влиянию на востоке, не только нашей торговле внешней, но ударом для политической самостоятельности империи». Российские чиновники вновь начали спорить о вариантах вторжения в Индию, но не решились на это{16}. Более трезвый доклад «О возможности неприязненного столкновения России с Англией в Средней Азии», подготовленный двумя высокопоставленными офицерами, завершался разумным выводом, что Британия едва ли станет рисковать армией в такой дали от океанов, где она господствует. Однако британцы могли попытаться нанести политический удар посредством «тайных происков в мусульманских наших провинциях и между кавказскими горцами», а также вмешиваться в дела «пограничных с нами областей». Авторы категорически отвергали какие-либо идеи индийской кампании: обходной маршрут через Герат был слишком сложным в плане снабжения, а прямой путь через Афганистан было слишком легко укрепить против вторжения русской армии. На обозримую перспективу Россия должна руководствоваться исключительно соображениями обороны. Эти выводы, отчасти обусловленные побуждением не провоцировать британцев без нужды на фоне поражения в Крымской войне, твердо поддержал и министр иностранных дел Горчаков{17}.
Оборонительная политика не исключала дальнейшего продвижения на юг ради защиты торговли и выдавливания британцев, а в глазах некоторых военных и политиков и прямо оправдывала его. После 1857 года русские чиновники, прежде всего хорошо осведомленные сотрудники Азиатского департамента Министерства иностранных дел, стали все энергичнее собирать информацию о регионе через агентов, научные экспедиции и дипломатические миссии. Одной из самых важных миссий руководил Николай Игнатьев, честолюбивый молодой офицер, служивший военным атташе в Лондоне. По возвращении он возглавил Азиатский департамент. У него были хорошие отношения с решительно настроенным военным министром Дмитрием Милютиным, и он, как и Милютин, был убежден, что Горчаков недостаточно тверд в отстаивании интересов России. С годами влияние Игнатьева росло, и российская политика на востоке становилась более активной{18}.
В свете новых данных чиновники один за другим утверждали в конфиденциальных докладах, что британцы намерены установить контроль над Средней Азией и вытеснить оттуда российских купцов и что для России чрезвычайно важно это предотвратить. Были ли действительно у Британии такие планы, не так важно. Важно, что представление об этом влияло на политику в Санкт-Петербурге и Оренбурге и извращало ее, подобно тому, как политика в Лондоне и Дели менялась и извращалась под влиянием соображения, будто русские стремятся через Афганистан в Индию. Паранойя вела политиков во всех четырех названных городах.
В конце концов Россия заключила, что для защиты ее интересов в Средней Азии дипломатии недостаточно. В последующие годы она аннексировала либо установила протекторат над всеми независимыми государствами Средней Азии: Ташкентом (1865), Самаркандом (1868), Хивой (1873) и землями к востоку от Каспийского моря (1881-1885).
Русские, по мнению современного британского историка, были менее обременительны для Средней Азии, чем англичане для Индии: русские чиновники были более коррумпированы и менее эффективны, британцы же облагали местное население тяжкими налогами и были более склонны навязывать свою волю насилием{19}. Самое жестокое событие в истории российского завоевания Средней Азии — захват генералом Скобелевым в 188i году города Геок-Тепе и расправа с его жителями — бледнеет в сравнении с бойней, которую учинили британцы в Индии после восстания сипаев в 1857 году.
Ситуация изменилась после Первой мировой войны. Британцы начали нехотя готовиться к уходу из Индии, желая оставить после себя работоспособные институты. Это было относительно мирное отступление, хотя Британия не вправе снимать с себя ответственность за ужасы раздела Индии 1947 года. Советские власти, руководствуясь собственными соображениями, тоже пытались создать в Средней Азии современные социальные и экономические институты. Однако в результате погибли сотни тысяч, и еще больше людей бежали от насильственного насаждения нового режима и коллективизации. В 1991 году, через сорок лет после британцев, русские тоже распрощались со своей империей. Имперский дух выветрился.
Имперская Британия идет на север
Тем временем британцы продолжали продвигаться на север, опираясь на такие же аргументы, что и русские, и на подобное же сочетание вооруженной силы, дипломатии, коварства, взяток, обмана и предательства. Они так же стремились расширить торговлю и обеспечить безопасность своих имперских границ. Они так же заключали, что одной дипломатии будет недостаточно, и сметали все препятствия по пути на север, прибегая к насилию. К 18oi году Британия была близка к установлению контроля над всей северной Индией и достигла границ Афганистана. Вскоре она начала прибирать к рукам приграничные афганские территории. Особенно болезненной для афганцев оказалась потеря Пешавара, который британцы сначала препоручили своему союзнику, предводителю сикхов Ранджиту Сингху (1780-1839), а затем забрали себе после аннексии сикхских территорий в 1849 году.
Прежде британцев беспокоило возможное вторжение Франции при поддержке Персии. Когда Наполеон был окончательно побежден, они пришли к выводу, что главная угроза их расширяющейся индийской империи исходит от России. Между собой они спорили, как лучше противостоять этой угрозе: подкупать афганских правителей, чтобы держать Россию на расстоянии, или же поставить собственного представителя в Кабуле (если придется, то силой) и ввести прямое управление, как в Индии.
Дважды верх брала партия войны. Перед Первой англо-афганской войной (1838-1842) британцы сфабриковали доказательства, оправдывающие свержение афганского правителя Дост-Мухаммеда: они переписали и опубликовали отчеты своих кабульских агентов в таком виде, чтобы представить афганского лидера явным врагом Британии[5]. Вторая англо-афганская война (1878-1880) запомнилась не менее циничными и жестокими действиями, хотя на сей раз обошлось без подделок. Убийства британских представителей в Кабуле Александра Бернса (1841) и Луи Каваньяри (1879) — следствие запугивания со стороны Британии — в обоих случаях явились предлогом к войне.
Британскому продвижению в Афганистан противостояла не только местная армия, с которой Британия могла справиться, но и широкомасштабное повстанческое движение, которого она не ожидала и которому не смогла дать отпор. Британия терпела провалы: уничтожение целой армии в 1842 году и поражение части кандагарского гарнизона в битве при Майванде в июне 1880 года. Тем не менее обе войны формально закончились победой Британии, за которой в обоих случаях последовала поучительная месть.
Осенью 1842 года британская «армия возмездия» повесила представителей городской знати Кабула в центре города и сожгла базар, построенный еще в XVII веке, «один из великих перекрестков Центральной Азии, где можно было купить шелк и бумагу с севера, из Китая; специи, жемчуг и экзотическое дерево с востока, из Индии; стекло, керамику и вино с запада, из Персии и Турции, и рабов, поступавших с обоих направлений… Говорили, что спустя два дня, когда войска покинули город, пламя все еще озаряло небеса»{20}. Среди поселений, преданных огню и мечу, оказались прекрасный кишлак Исталиф, знаменитый своими гончарными изделиями, и провинциальная столица Чарикар, где за год до этого повстанцы уничтожили отряд гуркхских стрелков. Британский офицер, побывавший там, писал матери: «Я вернулся домой к завтраку, испытывая отвращение к себе, к миру, а прежде всего к своей бессердечной профессии. По сути, мы лишь патентованные убийцы»{21}. Разорение Кабула в 1879 году было не столь страшным, хотя британцы разрушили часть исторической крепости Бала-Хиссар и повесили в руинах резиденции Каваньяри сорок девять афганцев за предполагаемое участие в его убийстве{22}.
Это была пиррова победа. Британия в конце концов осознала, что не сможет реализовать изначальные устремления — присоединить Афганистан к Британской Индии. Британцы не смогли оставить на троне Кабула своего кандидата: после Первой англо-афганской войны им пришлось смириться с возвращением Дост-Мухаммеда, а после Второй — с воцарением неизвестного и, возможно, пророссийски настроенного Абдуррахмана. Но, пролив немало крови и сильно потратившись, британцы добились главного: удержали Афганистан от попадания в орбиту России и сохранили его в зоне влияния Индии. Посредством взяток, угроз и гарантий поддержки в войне с соседями они смогли убедить правителей Афганистана оставаться — хотя, возможно, и с нежеланием — на стороне Британии. Они взяли на себя ответственность за афганскую внешнюю политику на восемьдесят лет, до заключения соглашения, положившего конец краткой Третьей англо-афганской войне (1919).
Этот относительный успех не избавил британцев от преувеличенного страха перед российской угрозой. Чарльз Марвин, корреспондент «Ньюкасл дейли кроникл», в конце 80-х XIX века проинтервьюировал немало высокопоставленных российских чиновников и военных. Он высказывал сожаление, что «большинство англичан, пишущих о Центральной Азии, лично не знакомы с Россией, не знают русского языка… Они ничего не знают о российском подходе к проблеме, за исключением того, что черпают из преувеличенной и искаженной информации, появляющейся в газетах». Некоторые британские политики высказывались столь же несдержанно, и им столь же не хватало понимания реалий, сколь и горячим головам в России. Беспокоясь, что русские могут захватить Константинополь в ходе войны с Турцией, Бенджамин Дизраэли советовал королеве Виктории 22 июня 1877 года «в таком случае Россию атаковать из Азии; войска следует отправить в Персидский залив, а императрице Индии следует послать свою армию в Центральную Азию, очистить ее от московитов и отбросить их к Каспийскому морю. Мы располагаем достойным орудием в лице лорда Литтона [вице-король Индии в 1876-1880 годах], и, в сущности, он был отправлен туда из этих соображений»{23}. Однако здравомыслящие британские чиновники осознавали, что современной армии будет трудно сохранить боеспособность при проходе по опасным горным перевалам и пустыням Средней Азии. Существовала и еще более реалистичная угроза: вмешательство в иностранные дела могло вызвать мятеж в самой Индии. Британцы еще помнили индийское восстание 1857 года.
Предметом стратегического интереса Британии стал Герат. Этот город, который контролировали то персы, то афганцы, в глазах британских чиновников являлся «воротами в Индию». Здесь побывали, двигаясь на юг, Александр Македонский, Чингисхан и Бабур, основатель династии Великих Моголов, и британцы опасались, что следующими по этому пути пойдут русские. Британия и Россия дважды оказывались на грани войны за Герат. В 1837 году Россия поддержала попытку Персии захватить город. Осада, длившаяся четыре месяца, велась, по словам историка того времени, «с бесчеловечной ненавистью и безжалостным варварством»{24}. Осада была снята, когда британские войска в Персидском заливе стали грозить шаху.
В 1885 году к войне чуть не привели споры по поводу отдаленного Пендинского оазиса, лежащего между Мервом (Мары) и Гератом у реки Амударья. Русские называли его Кушкой, теперь это туркменский город Серхетабад. Афганцы настаивали, что Пендинский оазис принадлежит им. Русские, тем не менее, захватили оазис, и афганцы понесли большие потери. Британия предупредила: дальнейшее движение в сторону Герата будет означать войну. По совету британцев афганские защитники Герата снесли несколько чудесных зданий XV столетия, чтобы увеличить сектор обстрела. В конечном счете Россия воздержалась от нападения, и кризис сошел на нет, прежде всего благодаря здравомыслию Абдуррахмана.
Англо-российское соперничество в высокогорных районах к востоку от Афганистана продолжалось и в 90-х годах XIX века. Вооруженные столкновения между русскими и афганцами случались вплоть до 1894 года. Но в Европе в связи с усилением Германии начала расти напряженность, и обе стороны решили, что стоит умерить свои амбиции в Азии{25}. Англо-российская пограничная комиссия постановила, что граница между Афганистаном и Российской империей должна проходить по Амударье. В 1891 году британцы настояли на том, чтобы между Индией и Россией возник буфер: чтобы Абдуррахман принял под свою власть Ваханский коридор — узкую высокогорную полосу, местами менее пятнадцати километров в ширину, граничившую с Китаем, Афганистаном и Российской империей. Обе эти границы имели стратегическое значение во время советской войны.
Однако самые серьезные последствия для внешнеполитического и стратегического положения Афганистана имеет так называемая линия Дюранда, проведенная в 1893 году британским чиновником из правительства Индии. Она шла по территории пуштунских племен, по пограничной земле между Пенджабом и южным Афганистаном. Последующие правительства Афганистана негодовали по поводу потери этой территории, в том числе Пешавара, который по праву считали своим. Афганистан был единственной страной, голосовавшей против принятия Пакистана в ООН после провозглашения им независимости в 1947 году. Премьер-министр, позднее президент Дауд поддерживал идею создания Пуштунистана — возвращения афганцам их земель, оказавшихся с пакистанской стороны «линии Дюранда». Пакистанцы, в свою очередь, делали все возможное для дестабилизации обстановки у соседей. Вражда между двумя государствами оказала крайне негативное влияние на ситуацию в Афганистане в XXI веке.
Местные жители не замечали «линии Дюранда», кроме тех случаев, когда их к этому вынуждали: они враждовали друг с другом, провозили контрабанду, торговали и дрались в равной мере по обе стороны границы. Британцы пытались контролировать границу в 20-х и 30-х годах. Они предпринимали карательные рейды против кочевых племен и бомбили деревни с воздуха. Попытки СССР укрепить границу во время войны 1979-1989 годов закончились провалом.
СССР — лучший друг Афганистана
В августе 1907 года Россия и Британия заключили соглашение о разграничении сфер влияния в Персии, Афганистане и Тибете. Русские воспользовались этим затишьем, чтобы пополнить свои знания о стране. Андрей Снесарев, профессор Академии Генерального штаба, провел большую часть своей жизни в поездках по Средней Азии, в ее изучении и в раздумьях о роли Афганистана в региональной политике. Он заключил, что Афганистан — настоящий кошмар завоевателей, что страна не оправдает тех ресурсов, которые будут затрачены на овладение ею, но что это действительно ворота в Индию, как были убеждены некоторые его британские предшественники. В 1921 году была опубликована книга Снесарева о географических, этнических, культурных и военных особенностях Афганистана. В 1930 году Снесарева арестовали, приговорили к расстрелу, а затем выпустили на свободу. Он умер дома в 1937 году, и об его книге быстро забыли. Однако после ухода СССР из Афганистана ее переиздали, и с тех пор Снесарев стал своего рода культовой фигурой для русских, испытывающих интерес к этой стране.
Как только британцы отказались от контроля над внешней политикой Афганистана, Аманулла-хан в 1921 году подписал договор об установлении отношений с молодым Советским Союзом. По этому договору Россия обещала выделить Афганистану финансовую поддержку, построить телеграфную линию между Москвой и Кабулом и предоставить военных специалистов, оружие и самолеты. За ним в 1926 году последовал договор о нейтралитете и взаимном ненападении. В 1928 году было открыто регулярное авиасообщение между Москвой и Кабулом, а в Герате и Мазари-Шарифе появились советские консульства.
К 30-м годам Советский Союз стал для Афганистана важнейшим торговым и политическим партнером, хотя отношения между двумя странами временами осложнялись. Беженцы из среднеазиатских республик СССР пытались найти убежище в Афганистане, и их преследовали отряды Красной армии. Весной 1929 года Россия вторглась в Афганистан, пытаясь вернуть Амануллу-хана на пошатнувшийся трон. Сталин отправил около тысячи солдат, одетых в афганскую военную форму, под командованием бывшего советского военного атташе в Кабуле генерала Виталия Примакова (1897-1937), который, в свою очередь, маскировался под турецкого офицера. В ходе тяжелых боев русские взяли Мазари-Шариф, Балх и другие города. Но они быстро утратили симпатии местного населения, и Сталин, узнав, что Аманулла-хан бежал из страны, отозвал войска. В 1937 году Примакова расстреляли. В целом то был расцвет двусторонних отношений.
Перед самой Второй мировой войной немцы пытались расширить свое влияние в Афганистане посредством экономической и военной помощи. Они добились некоторых успехов. К моменту советского вторжения президентская гвардия по-прежнему носила немецкие каски. Во время мировой войны Захир-шах умело маневрировал между британцами и русскими, которым пришлось сотрудничать друг с другом, чтобы расстроить немецкие планы. В 1943 году Захир-шах выслал из Афганистана немецких агентов, на которых указала разведка союзников{26}.
Когда началась холодная война, Захир-шах и его премьер-министр Дауд столь же умело играли на противоречиях Востока и Запада. В 1953 году американский госсекретарь Джон Фостер Даллес выдвинул идею «северного яруса» мусульманских государств на Ближнем Востоке, включавшего и Афганистан. Эти страны должны были стать барьером против коммунизма. Он безуспешно убеждал Афганистан вступить в Багдадский пакт, подписанный в 1955 году. Президент Дуайт Д. Эйзенхауэр побывал в Кабуле в 1959 году. Американцы построили бетонное шоссе, соединяющее Герат с Кабулом через Кандагар, и поддержали ряд образовательных и экономических программ, в том числе крупный ирригационный проект в провинции Гильменд. Но в 60-х американцев отвлекла война во Вьетнаме, и их интерес к Афганистану стал угасать.
Впрочем, они не опустили руки. Госсекретарь Генри Киссинджер побывал в Кабуле в 1974 и *97б годах, и, учитывая резкое снижение британского влияния после 1945 года, советское руководство теперь опасалось уже не британского, а американского вмешательства. В 1955 году Никита Хрущев, первый секретарь ЦК КПСС, нанес в Кабул визит. Он заключил, что американцы делают все возможное, чтобы привлечь Афганистан в лагерь своих союзников и разместить в стране военные базы{27}. Подобные представления сыграли свою роль в решении советского правительства ввести войска в Афганистан в 1979 году.
После визита Хрущева СССР объявил о выделении Афганистану кредита на развитие в размере ста миллионов долларов{28} и в дальнейшем продолжал предоставлять кредиты, субсидии, техническую и военную помощь, а также обучать специалистов. СССР наладил контакты с маленькой, но сварливой коммунистической партией — Народно-демократической партией Афганистана (НДПА). Вскоре она разделилась на две враждующие фракции: «Парчам» («Знамя»), пользовавшуюся поддержкой в основном в городах, и «Хальк» («Народ»), в основном опиравшуюся на село. В jo-x годах советские власти положили немало сил на то, чтобы две эти фракции не уничтожили друг друга. Они не слишком преуспели, и вражда отравляла афганскую политику еще двадцать лет.
Яростные столкновения, которые вот-вот должны были сотрясти внутреннюю политику Афганистана, предоставили России огромные возможности и вместе с тем обеспечили ей еще более серьезную головную боль.
Дауд, отправленный Захир-шахом в отставку в 1963 году, ждал. Наконец, в июле 1973 года, когда Захир отдыхал в Италии, Дауд совершил бескровный переворот и сместил короля при поддержке лидеров НДПА и группы офицеров-коммунистов, чьи имена еще всплывут в нашей истории: Кадыр, Ватанджар и Гулябзой. Родственников Захира, которые еще оставались в Кабуле — одна из принцесс вовсю готовилась к свадьбе, — бесцеремонно выдворили из страны. Два дня спустя Советский Союз признал новый режим. Несмотря на связи с коммунистами, русские утверждали, причем довольно убедительно, что не имели отношения к перевороту.
Конституция Захир-шаха запрещала членам королевской семьи занимать министерские позиции. Так что Дауд упразднил монархию и провозгласил себя президентом и премьер-министром. Он назвал предшествующее десятилетие периодом «ложной демократии» и пообещал провести «революционные реформы». В новое правительство вошли члены НДПА.
Дауд, более волевой, чем Захир, держал страну в ежовых рукавицах. Свобода партий и студенчества была урезана. Бывший премьер-министр загадочным образом умер в тюрьме. Сотни людей были арестованы, а пятеро казнены за политические преступления — впервые более чем за сорок лет. В 1977 году Дауд продавил принятие новой конституции. Она превращала Афганистан в президентское однопартийное государство, в котором было позволено действовать только Партии национальной революции Дауда.
Вскоре шпионы стали доносить Дауду, что исламские молодежные организации и радикальные коммунистические группировки замышляют его свержение. Дауд начал принимать меры против тех и других. Москва приложила все усилия к тому, чтобы убедить коммунистов поддержать Дауда, и предупредила его, что с репрессиями не стоит заходить слишком далеко. Ни коммунисты, ни Дауд не обратили на эти призывы практически никакого внимания.
Летом 1975 года Хекматияр и другие исламские лидеры Афганистана при поддержке премьер-министра Пакистана Зульфикара Али Бхутто устроили серию восстаний, которые правительство без труда подавило. Их руководители были казнены, помещены в тюрьму или бежали в Пакистан, где их взяла под крыло пакистанская военная разведка. Многие из тех, кто выжил — Раббани, Хекматияр, Ахмад Шах Масуд, — учились вместе в Кабульском университете, а потом сыграли серьезную роль в борьбе против русских. Это, впрочем, не помешало им и далее интриговать друг против друга, а порой и вступать в яростные схватки. После ухода России из Афганистана в 1989 году конфликт между ними развернулся с такой силой и жестокостью, что практически разрушил страну и убедил измученный народ: что угодно предпочтительней этой страшной смертоубийственной войны. В данном случае «чем угодно» оказался «Талибан» — радикальное движение молодых исламских фундаменталистов, возникшее в начале 90-х годов.
Главной целью Дауда было усиление позиций государства во внутренней политике и на международной арене. В обоих отношениях основным инструментом для него была армия, и он изо всех сил старался ее укрепить. Американцы отказывали ему в помощи, так что он, как встарь, обратился к русским. Тысячи афганских офицеров и военных специалистов учились в заведениях в семидесяти советских городах.
Но Дауд прекрасно понимал, что его маленькой стране не следует слишком полагаться на один источник помощи: по слухам, он заявлял, что намерен «зажечь американскую сигарету русской спичкой»{29}. Дауд стал укреплять отношения с шахом Ирана, который предложил Афганистану два миллиарда долларов на выгодных условиях. Саудовцы сказали, что помогут ему, только если он пересмотрит отношения с Советским Союзом. Дауд усилил надзор за левыми партиями, закрыл несколько принадлежавших им издательств, изгнал из правительства чиновников левых взглядов и выпустил из тюрьмы некоторых консервативных политиков, томившихся там после переворота 1973 года. Тем не менее в нескольких провинциях по-прежнему происходили вооруженные выступления правой оппозиции, которую не всегда можно было отличить от обычных бандитов.
Тем временем СССР продолжал наращивать поддержку Дауда. Объемы советско-афганской торговли утроились. Активизировалось общение на высшем уровне. Никита Хрущев снова нанес визит в Афганистан в 1960 году, а его преемник Леонид Брежнев — в 1964 году. Договор о нейтралитете и ненападении пролонгировали еще на десять лет.
В апреле 1977 года в Москве Дауд подписал соглашение о развитии двусторонних советско-афганских экономических и торговых отношений сроком на двенадцать лет. Однако его встреча с Брежневым закончилась ссорой. Брежнев потребовал от Дауда прекратить сближение с Западом и выслать многочисленных западных советников. Дауд вспылил: он президент независимой страны и расстанется со своими советниками, только когда сам решит, что в них больше нет необходимости.
Он начал думать над тем, как бы избавиться от советской зависимости. Госсекретарь США Сайрус Вэнс встретился с Даудом в Вене в октябре 1977 года и пригласил его посетить Соединенные Штаты. Американцы увеличили объем кредитов и субсидий Афганистану. В январе 1978 года посольство США в Кабуле доложило, что отношения с Афганистаном — превосходные. Дауд принял приглашение Вэнса. Средства, выделяемые на американскую программу военной подготовки, были удвоены, чтобы обеспечить противовес — хотя бы отчасти — советской военной помощи. Правительство Афганистана также сотрудничало, по утверждению посольства, в борьбе с оборотом наркотиков.
Это сотрудничество полностью прекратилось после коммунистического переворота 1978 года. Новое правительство намеревалось в считанные годы превратить Афганистан в современное социалистическое государство, опираясь на методы, доведенные до совершенства Сталиным в России и Пол Потом в Камбодже.
Потерянный рай
К началу 70-х годов в Афганистане сложились многие элементы современного государства. В стране было относительно безопасно: можно было путешествовать, устраивать пикники, осматривать достопримечательности. Иностранцы, которые жили в Кабуле в последние дни перед коммунистическим переворотом — дипломаты, ученые, бизнесмены, инженеры, учителя, сотрудники неправительственных организаций, хиппи, — потом вспоминали то время как золотой век. Так же считали многие представители очень тонкой прослойки афганского среднего класса, жившие в Кабуле и нескольких других крупных городах.
В 70-х годах большая часть старого Кабула сохранялась — муравейник улиц, базары, мечети, над которыми возвышалась величественная крепость Бала-Хиссар. Это место, по мнению императора Бабура, отличалось «самым приятным климатом в мире… за день здесь можно доскакать до места, где снега никогда не бывает. Но за два часа можно добраться туда, где снега никогда не таяли»{30}.
В центре города стоял хорошо укрепленный дворец Арк, построенный Абдуррахманом и ставший свидетелем массы крутых поворотов афганской политики. Аманулла-хан, внук Абдуррахмана, заказал европейским архитекторам план новой, монументальной столицы — громадного дворца Дар уль-Аман на юго-западной окраине города, а также летнего пансионата в деревушке Пагман на близлежащей возвышенности, где нашлось место коттеджам в швейцарском стиле, театру, Триумфальной арке, полю для гольфа и треку для гонок на слонах.
Через дорогу от дворца Дар уль-Аман стоял Кабульский музей, открытый в 1924 году. Там хранилась одна из богатейших коллекций среднеазиатского искусства: каменные инструменты из Бадахшана возрастом около сорока тысяч лет, золотой клад из Баграма, стекло из Александрии, греко-римские статуэтки, индийские панели из слоновой кости, исламские и доисламские предметы обихода из самого Афганистана, одно из крупнейших в мире нумизматических собраний и более двух тысяч редких книг. На северной окраине Кабула находилось грандиозное британское посольство, символ английской мощи, построенное в 20-х годах. Не менее масштабное советское посольство располагалось в юго-западной части города, по дороге к Дар уль-Аману.
«Кабул, — говорилось в путеводителе, выпущенном при поддержке Туристического бюро Афганистана, — это быстро растущий город, где высокие современные здания поднимаются посреди оживленных базаров и широких проспектов, заполненных потоком блестящих тюрбанов и расписных чапанов в полоску, школьниц в мини-юбках, привлекательных лиц и несущегося транспорта»{31}.
В те дни Кабул стоял на краю «тропы хиппи», и тысячи романтически настроенных, зачастую легкомысленных молодых искателей приключений хлынули в Индию по дороге из Ирана, идущей через Герат и Кабул. Они водили разбитые автомобили, которые часто ломались и попадали в заботливые руки изобретательных местных механиков. Хиппи искали просветления, наркотиков и секса, не имели ни гроша и порой расставались на этой дороге с жизнью.
Но за этим хрупким фасадом скрывался подлинный Афганистан, страна набожных простых людей. Страна, где споры между соседями, семьями, кланами и племенами по-прежнему разрешались насилием, где женщины все еще полностью находились под властью мужчин, где предписания кабульского правительства редко когда выполнялись и где понятие принадлежности к нации, а не только к семье или племени, не было популярным.
Эндрю Эбрам побывал в Кабуле в 1975 году и так описывал увиденное: «Целые самолеты молодых американских и европейских туристов с тщательно вымытыми волосами до пояса, в “этнических” афганских костюмах (каких я не видел ни на одном афганце), сшитых на заказ афганских ботинках, в расшитых блестками безрукавках и со сделанными на заказ кожаными мешочками для денег на сделанном на заказ кожаном ремне. Все выглядят практически идентично и бродят по Чикен-стрит [рынок для туристов] в поисках дорогих сувениров, которые потом продемонстрируют маме и папе в загородном клубе, прежде чем улететь в очередное стерильное путешествие. Вечером они возвращаются в свои хипповые гостиницы, чтобы поужинать западной едой из обширного западного меню, отпечатанного с ошибками, и курить гашиш, купленный у улыбчивого персонала… Сколько же они теряют возможностей увидеть, как по-настоящему живут люди другой культуры. Если бы они прошли дальше, оставив позади километры магазинов с экспортными коврами и лотки, где торгуют верблюжьими бургерами, то попали бы в старый город на берегах реки Кабул, увидели бы часть настоящего Афганистана. Старая часть, которая поднимается до половины высоты окружающих город холмов, подобна Герату: базары и грязь, всюду люди. Магазины, торгующие чем угодно и всем, что только возможно, фабрики, изготавливающие обувь и ведра из старых автомобильных шин, лотки с настоящей дешевой и хорошей афганской едой»{32}.
С появлением советских войск в 1979 году хиппи покинули страну. Но если забыть о нашествии и некотором ущербе, причиненном во время боев, жизнь в Кабуле во многих отношениях оставалась неизменной. «Даже тогда, — вспоминала одна женщина, — мы по-прежнему ходили в школу. Женщины работали преподавателями, врачами, чиновницами. Мы ездили на пикники и вечеринки, носили джинсы и короткие юбки, и я думала, что поступлю в университет, как моя мать, и буду зарабатывать себе на жизнь»{33}. Джонатан Стил, британский журналист, который оказался в Кабуле в то время, писал: «В 1981 году в двух кабульских университетах были толпы студенток — как, впрочем, и студентов. Большинство ходило по кампусу даже без платка. Сотни людей ездили в советские университеты изучать инженерное дело, агрономию и медицину. Банкетный зал кабульского отеля по вечерам пульсировал волнением свадебных торжеств. Рынки кипели. Из Пакистана шли караваны раскрашенных грузовиков, доставлявших японские телевизоры, видеомагнитофоны, камеры и музыкальные центры. Русские не предприняли ничего, чтобы положить конец этому динамичному частному предпринимательству»{34}.
Как писала одна журналистка, через несколько месяцев после ухода русских в Кабуле, «хотя он все еще и находился на военном положении, царила праздничная атмосфера. Это был июнь, месяц свадеб, когда цветы наполняют воздух ароматами, река Кабул набухает от талого снега, и я сидела на солнце, облизывая мороженое в университетском кафе вместе с бойкими молодыми женщинами на высоких каблуках. Среди них были крашеные блондинки, и заметная грудь одной из них была обтянута футболкой с надписью: “Этот идиот не со мной”. Я танцевала на вечеринке в квартире одного знакомого чиновника. Известная певица по имени Ваджиха бренчала на гитаре, постоянно затягиваясь сигаретой. Единственными реальными признаками войны, если не считать множество мужчин и женщин в военной форме и гул самолетов, были очереди на рассвете у пекарен: люди ждали дневных рационов, по пять лепешек наан на семью, — а также музыка и идеологические лозунги из динамиков, висевших на деревьях по всему городу. Порой эти трансляции, как ни странно, перемежались утренней зарядкой и музыкальной темой из “Истории любви”»{35}.
Но рай был уже утрачен. Гражданская война, разразившаяся после ухода русских, превратила Кабул в руины, а «Талибан», положивший этой войне конец, покончил и со старой жизнью. Дворцы и гостиницы были разрушены, музей разграблен, а музыка, танцы и образование для женщин канули в Лету