— Этого надо оперировать… Перевязать… Готовить к эвакуации…
— Что-то серьезное? — заплетающимся языком спросил я доктора.
Он мельком взглянул на меня и скороговоркой сказал:
— Все в норме… Кости, кажется, целы… Хотя нужен рентген… — и санитару: — Давайте следующего!
Я примостился неподалеку от входа на каком-то тряпье, чувствуя, как мне становится все лучше и лучше.
В голове постепенно прояснялось. Я прислушивался к своим ощущениям: правое ухо не слышит, в левом — тонкий постоянный свист. Ну, это ясно: контузия. По идее, должно пройти. Левая рука онемела, болит, но пальцы шевелятся. Тут тоже как будто ясно: два ранения. Одно касательное, другое сквозное. Но кости целы, значит, зарастет. А вот что в боку? Ранение слепое. Пуля там, внутри. Болит сильно, хотя… вроде бы утихает. Это, наверное, действие уколов.
В углу я заметил Сашу Звезденкова. Он был чисто перевязан и выглядел заметно веселее, чем возле дворца.
— Орел! Ты, что ли? И ты здесь! — воскликнул Саша. — Что у тебя? Жив? Я тебя и не узнал. Во, раскрасили! Курить будешь?
Я кивнул. Саша прикурил сигарету, сунул мне в губы. Я с удовольствием затянулся.
— А у меня вроде бы все в порядке! Укол всадили, чувствую себя нормально! А то что-то мне совсем плохо было: думал, концы отдаю… Ан нет! Оклемался! Меня там (он кивнул в сторону дворца) Титыч подобрал…
— Титыч жив?
— Да жив, жив! Слушай, ты, наверное, пить хочешь? А тебе можно?
— Можно…
— Сейчас раздобудем!
Он притащил откуда-то кружку воды.
В лазарете началось какое-то шевеление. К нам с Сашей подошел санитар.
— Товарищи офицеры, давайте я помогу выйти: там машина пришла, вас повезут в госпиталь.
Черт возьми! Уезжать куда-то мне совсем не хотелось. Голова была ясная, раны чуть саднили, но не так уж сильно. Все ребята остаются здесь, мы вроде бы победили, а тут — уезжать!
— Старик, а может быть, останемся? — обратился я к Саше. — Я себя вроде неплохо чувствую… Обидно уезжать…
— Да я сам об этом думал! — отозвался он. — Но как?
— Давай выйдем на улицу, будто к машине, а сами смоемся… — предложил я.
Саша помог мне подняться, и мы потихоньку двинулись к дверям. Метрах в десяти от входа стоял крытый брезентом грузовик, куда санитары уже загружали тяжелораненых (или убитых?). Мы с Сашей свернули за угол и поковыляли к нашей комнате.
Сейчас придем к себе, ляжем на свои места, отдохнем немного. А там и наши все подойдут. И утро встретим все вместе, как пожелал нам перед боем Бояринов. А там можно и в госпиталь! Мы поднялись на ступеньки, прошли по засыпанному гравием коридору, отодвинули плащ-палатку, зашли в нашу комнату… и не узнали ее. Там все было перевернуто вверх дном. Все койки от окон отодвинуты, матрасы валялись на полу. На них сидели и ели что-то из консервных банок солдаты «мусульманского батальона». Я вспомнил, что перед боем оставил у себя под матрацем подмышечную кобуру» которую купил еще летом в дукане на Зеленом рынке. Кобура была очень удобная и мягкая — не в пример нашим штатным! Но где теперь моя койка? И кобура, конечно же, пропала… Ну и бог с ней! Главное — жив!
— Вот они где! — послышался сзади возбужденный голос. — А я смотрю, вроде бы за угол свернули, а они тут… Товарищи офицеры, ну что же вы… Вам надо в госпиталь, пойдемте! Не драться же с вами…
На пороге стояли солдат-санитар и молодой лейтенант из «мусульманского батальона». Они подхватили нас под руки и повели к грузовику.
Грузовик уже был полностью загружен. Ближе к кабине на металлическом полу лежали убитые и тяжелораненые. Остальные сидели, привалившись к бортам, друг к другу. Нас с Сашей подсадили, закрыли за нами борт. В кузов вскочили два солдата из «мусульманского батальона».
Из их разговора я понял, что мы едем в наше посольство и что нас прикрывать будут две БМП — одна впереди, одна сзади.
Солдаты в кузове взяли автоматы наизготовку.
— Могут обстрелять! — пояснил один из них. — Еще стреляют!
Я вытащил из куртки свой пистолет, попытался передернуть затвор, но левая рука плохо слушалась.
— Давайте я помогу, — сказал солдат. Он дернул затвор, загнал патрон в патронник и передал мне пистолет.
— У меня теперь такой же есть! — похвастался он. — Мне командир подарил за храбрость! Во! Трофейный!
И он вытащил из-за пояса ПМ, покрутил его, снова сунул за пояс.
Машина тронулась. В это время вдруг откуда-то появился наш Титыч. Он увидел меня и Сашу, сидящих у заднего борта, и закричал:
— Саша! Валера! Ребята! Что врачи сказали?
Машина, переваливаясь на колдобинах, поехала, а Титыч бежал за нами, размахивал руками, и кричал:
— Ребята! Саша! Валера!
А мы с Сашкой, не сговариваясь, закричали:
— Титыч! Забери нас! Оставь нас здесь!
Машина сильно сбавила ход, и Титыч подбежал к самому борту.
— Валера, что с рукой? — испуганно спросил он, увидев мою забинтованную левую руку.
— Титыч, оставь нас здесь, у меня правая рука в порядке, стрелять могу! — кричал я, размахивая пистолетом, зажатым в руке.
Мне очень не хотелось уезжать. Я представлял, как завтра… да нет, уже сегодня утром ребята все соберутся в нашей комнате. Как придет Бояринов и скажет, что мы — молодцы и что вот, мол, мы и собрались, как и было загадано вчера… И мы будем сидеть, рассказывать друг другу, кто что видел, как было страшно, как нас чуть не поубивали и как мы победили… Было до слез обидно уезжать сейчас, когда мы победили, когда все хорошо…
— Ребята! Нельзя! Надо в госпиталь… Все будет хорошо, я с вами!
Дорога пошла под уклон, водитель прибавил газку, и Александр Титыч отстал. Откуда-то сбоку вырулила БМП и резко затормозила. Титыч залез в открывшийся люк, БМП резко газанула, качнулась и пошла вслед за нами. Башня на ней крутилась во все стороны: наводчик выцеливал возможного неприятеля. Через некоторое время бронемашина нас обогнала и пошла впереди.
Мы проехали по нижней дороге, левее дворца. Он все так же стоял на горке, освещенный прожекторами. Все окна в нем выбиты: не то что стекол, даже следов рам не было. На втором и третьем этаже что-то горело и из окна тянулся дымок. Изуродованный болванками «Шилок» и гранатометами, весь в копоти и щербинах от пуль и осколков, он все равно смотрелся величественно…
Долго ехали по аллее. Слева, там, где стояли казармы гвардейцев, еще шла стрельба. Там тоже что-то горело, и красные блики освещали голые ветви обронивших листву деревьев…
Около поворота у министерства обороны шедшая за нами БМП вдруг начала бить куда-то из пулемета. Разноцветные трассеры, уходя во тьму, чертили прямые линии, а потом рикошетом, по дуге разлетались в темном небе.
Машина на повороте притормозила, затем вообще остановилась. Вдруг я увидел, что в кустах у обочины, почти напротив министерства обороны, возле краснокирпичного здания Центрального музея, что-то шевелится. Точно! Там кто-то прятался! Вот что-то тускло блеснуло, автомат, что ли? Вот, гад! Наверное, какой-нибудь афганец прячется. Здесь ведь тоже наши ребята поработали… Сейчас как полоснет из автомата!
Я поднял пистолет, для устойчивости уперся рукояткой о борт кузова, прицелился и стал мягко жать на спуск… Но в это время фара идущей сзади БМП осветила кусты, и я увидел там нашего солдата-десантника. Он стоял на коленях в небольшом кювете, прикрытом зарослями колючего кустарника. Белое пятно лица, зеленый комбинезон, на голове голубой берет, в руках автомат.
Ф-фу! Чуть грех на душу не взял! Что он там делал? Контролировал дорогу по приказу своего командира? А может, просто испугался стрельбы, спрятался… Кто его знает? Тем не менее я мог его убить…
Наконец мы добрались до нашего посольства. Проехали мимо парадного подъезда (ворота закрыты, около них стоят две БМП), потом мимо длинной стены. С правой стороны были заборы вилл. Я вспомнил, как летом мы здесь занимали оборону и как Андрей чинил афганскую «тридцатьчетверку»… Господи, как давно это было! Наконец остановились у ворот посольской поликлиники.
У грузовика откинули борт, помогли нам вылезти.
Мне снова стало нехорошо. Видимо, действие уколов закончилось. Закружилась голова, и я самостоятельно не мог идти. Меня подхватили под руки — с одной стороны солдат, с другой Саша. Уже у ступенек поликлиники я вдруг вспомнил, что у меня в правой руке так и остался пистолет с патроном в патроннике.
— Подождите… — попросил я.
Мы остановились. Я изловчился и отстегнул магазин, который тут же упал на бетонные плиты. Потом дернул затвор, и из патронника вывалился патрон. Я хотел подобрать и то и другое, но нагнуться не мог.
— Я подниму, товарищ офицер! — Солдат наклонился, подобрал обойму, вставил в нее патрон и протянул обойму мне.
Глава 47. На первом этаже…
На первом этаже поликлиники горел яркий свет. У стен стояли носилки. У лифта кучей валялась какая-то окровавленная одежда.
— Так, как у нас дела? — Санитарка лет сорока с лишним подхватила меня под руку. — Все ребятки, спасибо, — сказала она солдату и Саше. — Сейчас мы будем разбираться… Лечить будем… Все будет хорошо…
Так, приговаривая, она усадила меня на стул, стала раздевать.
— Как хоть это расстегивается? — спросила она, возясь с бронежилетом.
Я молча ткнул пальцем в бок, показывая, где лямки. Что-то мне здесь совсем плохо стало. И холодно, аж трясти начало.
Медсестра ловко перерезала лямки бронежилета острыми ножницами, и он, громыхнув металлическими пластинами, упал на пол.
— Вот и хорошо…
Вскоре вся моя одежда кучей кровавого тряпья валялась на полу. Я остался только в синих тренировочных штанах, которые поддел под форму.
— А сейчас мы пойдем обмоемся, чтобы доктор видел, что и как ему лечить…
Я немного очухался в ванной комнате. Медсестра включила воду и губкой аккуратно смывала с меня засохшую кровь.
Посмотрел я на себя в зеркало и… не узнал! Лицо было невероятно распухшим, в корках засохшей и еще идущей крови. По мере того как сестра обмывала лицо, я видел, что оно все побито осколками. Как только глаза остались целы! Я прищурил один глаз — и на веке увидел мелкую ссадину. И тут же вспомнил, как судорожно и плотно зажмурился, когда рядом рванула граната. Вот что значит инстинкт самосохранения, подумал я. Организм сам в критическую минуту решает, как и что ему защищать.