— Ребята, может, нас в Союз высадили?
И. о. командира роты замполит Рыбаков, навьюченный оружием, боеприпасами, ракетницами, флягами, как гималайский шерпа, с легким раздражением в голосе сказал Гешке:
— Ростовцев, по возвращении в полк напишете объяснительную на имя командира полка, каким образом вы здесь оказались. Становитесь в строй. Идти след в след, не болтать!
— Шаг вправо, шаг влево — расстрел, — пробормотал Гешка, подбросив на себе рюкзак, поправляя лямки, повесил автомат на шею, как это сделали ребята. Гурули с тяжелым пулеметом на плече встал за Гешкой.
— Мы в одной тройке. Что делаю я, то и ты.
— Что-то вроде альпинистской связки? — уточнил Гешка.
— Веселишься, сынок?..
— Не толпись, как на базаре, вытягивайся по тройкам! — кричал Игушев откуда-то спереди, однако его трудно было найти в одноликой цепи.
— Дозор, на пятьдесят метров вперед, бегом — арррш! — вторил с другой стороны Рыбаков.
«Птиц не слышно, — Гешка стоял, задрав голову кверху, ждал Гурули, который замыкал цепочку. — И тумана нет. А в остальном почти Серебряный Бор».
То, что происходило сейчас в этом афганском Серебряном Бору, напоминало Гешке телерепортажи из Анголы, Никарагуа или Кампучии, но только не про лубочно-парадную родную армию. Беззвучно шли люди в защитных грубых спецовках, в бронежилетах, безрукавках, напичканных боеприпасами, с гранатными подсумками и флягами на боку, с квадратными тяжелыми рюкзаками за плечами, с радиостанцией, автоматами и пулеметами, стволы которых шарили по сторонам, как фонари в темноте. Неподдельная осторожность, размеренные, экономные шаги, короткие реплики в тишине:
— Мифтяхов, поторопите дозор!
— Разхубин, не звякай каской! Тебя, как барана в горах, за километр слышно.
— Тесно в затылок идти, Панаркин?
— Я Мараимову на ноги наступаю, товарищ сержант.
— Сто раз объяснял — два шага дистанция!.. — Эти короткие переговоры не прекращались ни на минуту. Сержанты и «старики» сейчас особенно старательно напоминали молодым, кто здесь правит бал. Рыбаков, исходя из собственных, не всем понятных соображений, шел первым сразу за дозором, не вмешиваясь в воспитательный процесс. Те, кто уже больше года шастал по этим горам, знали все премудрости и тонкости подобной прогулки не хуже офицера. Возможно, что не хуже офицера учили они этим премудростям молодых.
Гешка шел перед Гурули, который замыкал группу. Он не совсем еще понимал, что с ним происходит. Еще полчаса назад он дрожал вместе с вертолетом на высоте облаков, просматривая через залапанный иллюминатор мозаику темных латок земли, кишлаков, похожих на угловатые графы кроссвордов, гладких рыжих гор, с трудом скрывал от полусонных глаз Гурули свои трясущиеся коленки и изо всех сил держался влажными руками за рифленую скамейку, будто вертолет собирался выполнять мертвую петлю. А сейчас все волнения и страхи остались позади, под ногами, как спички, хрустели высушенные иголки, сквозь широченные, как парапланы, сосновые ветви проглядывала лазуритовая синь неба, и кружил голову легкий запах плавленной на солнцепеке смолы. И Гешка шел в редком, просторном сосняке к далекому кишлаку Нангархар, с тяжелым рюкзаком за плечами, как по домбайской долине вместе с Сидельниковым навстречу голубым льдам островерхих пиков.
Тропа потихоньку уводила группу вниз, в ущелье, и сосны остались вверху. Теперь в плотной тени Гешка мог различить лишь темные силуэты огромных валунов да трех-четырех солдат, идущих впереди него. Повеяло сыростью. Влажные, холодные, как мороженое мясо, скалы круто уходили вверх по обе стороны от тропы. Гешка смотрел на них, как голодный на еду.
— Что ты там увидел? — спросил Гурули.
— Посмотри, какая стеночка! И о чем только думают власти? Здесь же готовое место для международного альплагеря!
Прапорщик чертыхнулся:
— Не болтай, экономь силы.
Цепочка застопорилась. «Стой! Садись!» — прокатилась команда.
Прапорщик продолжал идти широкими шагами вниз. Гешка сел на камни, перешнуровал ботинок, потом стал рассматривать автомат. Яныш прохаживался по тропе, пулемет висел у него на уровне пуза, по локоть обнаженные руки, как на школьной парте, лежали на нем.
— Устал? — заботливо спросил Яныш. Гешка сильно кивнул и сделал измученное лицо. Яныш клюнул. — Может, помочь? — осторожно спросил он, на всякий случай тоже делая усталую физиономию, но Гешка в три секунды стащил с себя рюкзак.
— Так и знал, что ты мне поможешь… Вот рюкзачок… Плечи натер, гад.
Яныш, проклиная себя за милосердие, с сожалением вздохнул:
— Не, рюкзачок — это многовато будет…
Рыбаков водил дымящейся сигаретой над картой:
— Здесь — мы. Здесь — рубеж вероятной встречи с противником. Наша задача: занять выгодные рубежи…
— Короче, — перебил его Гурули, покусывая высохшую травинку. — Надо переться в горы. Я правильно вас понял?
Пепел с сигареты упал на кишлак Нангархар. Рыбаков стиснул тонкие губы:
— Да, если тебе так понятней, надо переться…
— Ты соблюдаешь питьевой режим? — спросил Яныш Гешку.
— А как это?
— Делаешь маленький глоток, полощешь рот, потом еще один. И еще. Жажда ослабевает, и ты не пьешь до тех пор, пока сможешь сдержаться.
— И где ты всему этому обучился? — изо всех сил удивился Гешка.
— Встали! — сказал Рыбаков и махнул рукой дозору.
Земля не хотела отпускать людей. После привала они сильнее стали ощущать свой вес.
«Нет, небо здесь не такое голубое, как в Серебряном Бору», — подумал Гешка. Он стал замечать легкий налет дискомфорта, будто сбился с пути и бредет сейчас совсем не туда, куда надо.
— Шире шаг! — поторапливал Рыбаков. Нетерпение вынуждало его все время выходить из строя, что было небезопасно, и сопровождать взглядом солдат, как стрелочник поезд. Он равнял парней по себе: нашла усталость — значит, жди, что молодые начнут отрываться от строя, как виноградины от спелой грозди. Только успевай их поднимать, разгружать да уговаривать по-доброму или матом. И ничего, действует. Как Иисус и разбойники на Голгофу — кряхтят, пыхтят, пóтом заливаются, но идут.
А Гешке это напомнило массовое восхождение на Эльбрус, когда из-за ураганного ветра на леднике замерзла группа чехов. Гешка поднимался в авангарде, в одной связке с опытными инструкторами, и, может быть, потому восхождение показалось ему весьма заурядным, а пасмурный день — не таким уж мрачным. По пути вниз инструкторы примкнули к спаскоманде, а Гешка спустился в лагерь один. Туристы-горнолыжники встретили Гешку как героя, немедля дали ему водки, раздели, растерли руки-ноги випротоксом, напоили горячим чаем, и Гешка вынужден был войти в роль, изображать смертельную усталость, недомогание, отчего ему по-настоящему стало гадко. Он презирал себя за то, что не пошел с инструкторами, и уже собрался было этой ночью подняться к Приюту Одиннадцати, чтобы утром перебраться на ледник, но спасатели неожиданно вернулись. Три истощенных, обмороженных с ног до головы альпиниста едва шли, опираясь на плечи спасателей. Еще двоих, уже остывших, тащили волоком в застегнутых на всю «молнию» спальных мешках…
Уже через час группа сильно растянулась на подъеме. Гешке и Гурули часто приходилось останавливаться и поджидать тех, кто выдохся и едва плелся.
— У меня уже не плечи, а сплошная рана! — бормотал долговязый, нескладный солдатище, согнувшись почти пополам. Под лямки рюкзака он просунул ладони. Лицо его было красным, как солнце на закате, особенно под глазами, будто он недавно принял стопарь.
— Не ной! — рявкнул на него прапорщик. Гурули мало чем отличался от солдата. Платок, который он носил на шее, был мокрым от пота, будто его только что выстирали.
— Я не ною, — огрызнулся солдат, плюнул тягучей слюной, облизнул сухие губы и пошел дальше. На каждом шаге он, как конь, кивал головой.
Гурули переложил пулемет на другое плечо. Дернул же за язык этого молодого сказать о ранах на плечах! Теперь у самого заболело, в самом деле, как свежие раны. Гешка догадался, о чем думает сейчас Гурули, но предусмотрительно отвел глаза в сторону. Верхом идиотизма было бы сейчас предложить прапорщику свою помощь.
Гешка не играл альпиниста, привыкшего к большим нагрузкам. Он в самом деле чувствовал себя вполне сносно и мог бы без труда догнать Рыбакова, который шел далеко впереди. Но он щадил самолюбие Гурули.
Прапорщик взял на себя ответственность за его жизнь. Он готовился к тому, чтобы отдать Гешке последнюю воду, последнюю банку каши, чтобы из последних сил тащить его на себе, и где-то в душе очень желал этого. Но реальность не вкладывалась в сценарий — Гурули потерял то значение, которое он определил себе накануне.
Спустя час после первого привала из цепочки стал вываливаться Яныш. Некоторое время он шел рядом с Гешкой и даже пытался разговаривать, делая вид, что только ради этого и оставил свое место в строю. Способность к разговору, впрочем, быстро иссякла; Яныш ограничился только одним вопросом:
— А что… альпинисты тоже… столько с собой… волокут?
— Бывает, что побольше. Одни карабины и крючья килограммов на двадцать тянут.
Еще через полчаса Яныш стал отставать катастрофически.
— Не путайся под ногами, — не совсем вежливо попросил Гурули.
— Дурацкие ботинки попались, — бормотал Яныш. — Все ноги натер…
«Это агония, — подумал Гешка без всякого сочувствия и даже злорадно. — Он уже подыскивает причину, он нас готовит… Еще немного — и каюк!»
— Бля! — сквозь зубы выдавливал Яныш и, морщась, до неузнаваемости уродовал лицо. — У меня уже хлюпает… Ноги до кости…
Гешка молчал. Он знал, что Яныш молит бога в уме, чтобы он предложил ему помощь. «Ну! Ну же! — мысленно подгонял его Гешка. — Признавайся, что сдох!»
— Яныш! — начал заводиться Гурули, когда солдат сравнялся с ним. — За мной никто не ходит! Марш на свое место!
— С-сучара, — кряхтел Яныш, сильно припадая на правую ногу. — Кто сшил эти идиотские ботинки? Рожу бы ему набить…