— Фамилия?
Я представился.
— Ваша площадка номер семь, код — «Хаос», борт двадцать четвертый… — Он повернулся к моему начальнику: — Вы его проинструктировали?
— Да, конечно, — соврал подполковник.
— Оружие на месте?.. Вперед! — махнул мне полковник и снова склонился над картой.
«Площадка номер семь, код — „Хаос“, — бормотал я, запоминая полученную информацию, словно должен был сейчас сам пилотировать вертолет в седьмой квадрат.
Два «Ми-8» на стоянке уже раскрутили винты до бешеной скорости. Рядом стояла группа афганцев в серых пиджаках, все при автоматах. Должно быть, подумал я, это и есть активисты.
— Вы сопровождаете афганцев? — спросил мужчина в форме военного советника. — Тогда поторопитесь на борт.
Активисты уже садились в вертолет; я зачем-то лихорадочно пересчитывал их, стараясь запомнить лица. В вертолет я зашел последним, дверца за мной захлопнулась. Полетели.
Напрасно я пытался представить себе свою задачу, исходя из того, что мне сказал начальник. Несколько раз вслух выругался — хорошо, что из-за рокота двигателя никто ничего не слышал: большинство афганцев прекрасно понимает наши ругательства. «Ладно, на месте разберусь!» — решил я, взглянул искоса на свою обузу и повернулся к иллюминатору. Я мысленно представлял себе некую большую военную базу, где полно солдат, боевой техники и прочего транспорта. Там будет пыльно, шумно, военный комендант будет распределять команды по разным подразделениям: «В охранение — направо! В госпиталь — налево! На фильтрапункт — прямо!»
Минут через тридцать вертолет стал заходить на посадку, сделал три широких виража над пологими горами и сел прямо на молодое пшеничное поле.
Из кабины выскочил борттехник, распахнул дверцу настежь и громко крикнул:
— Прыгайте! Скорее! Скорее!
Я выкинулся из проема первым, побежал от вертолета, придерживая панаму, чтобы ее не сорвало мощным потоком воздуха. Вертолет приземлился не на военной базе, а посреди огромного поля. И повсюду, насколько хватало глаз, простирались поля. Неподалеку стояли серые от пыли солдаты, навьюченные мешками, оружием, радиостанциями, лентами для пулемета. Пока я бежал к ним, солдаты выстроились и быстро зашагали по дороге.
Я спотыкался о комья земли и не сразу догнал их.
— Кто старший?! — выпалил я, хватая за плечо замыкающего.
— Вон впереди, в штормовке, советник, — бесцветным голосом ответил солдат, даже не обернувшись.
— Кто он по званию?
— Майор.
Пришлось догонять майора.
— Мне нужна ваша помощь! — крикнул ему я, стараясь не отставать. — Со мной группа афганских активистов. Мне поручено передать их на фильтрапункт.
Советник, не укорачивая шага, мельком взглянул на меня и равнодушно ответил:
— Куда? На фильтрапункт? Должно быть, вас не там высадили.
— ???
— Я не знаю, что такое фильтрапункт, — продолжал он, — но думаю, что вам сначала надо в штаб. А штаб… — Он еще раз, но уже подозрительно взглянул на меня. — Штаб впереди, километрах в пяти… или в десяти отсюда.
— Разве это не седьмая площадка? — чуть не закричал я.
Советник пожал плечами:
— Понятия не имею…
Как раз в эту минуту вертолет дико зарокотал, оторвался от земли, завис на мгновение и понесся вдоль поля. В отчаянии махнул я ему рукой, как отошедшему от остановки троллейбусу.
— Можете идти за нами, — не очень охотно предложил советник, наверное, сжалившись надо мной. — К вечеру мы догоним штаб… А может, и не догоним. Но имейте в виду: в этом районе шастает несколько банд, мы сегодня уже дважды нарывались на засады.
Обозленный на нерадивых летчиков, неприветливого советника и обстрелявших его душманов, я повернулся и побрел назад. Активисты по-прежнему стояли в поле и ждали от меня решительных действий. Они вопросительно посмотрели на меня, когда я подошел к ним. Я же, в свою очередь, вопросительно посмотрел на них. Так мы стояли около минуты, вопросительно глядя друг на друга.
Советник и солдаты уже скрылись за дувалами, и мне вдруг стало одиноко и грустно. Я еще раз посмотрел на афганцев. У одного из них — в кепи, похожем на то, что носят советники, — был более-менее осознанный взгляд. В Советской Армии, когда формируются группы, всегда назначается старший, даже если в этой группе два человека. И я решил, что афганец в кепи непременно должен быть старшим. К нему я и обратился с вопросом:
— Какая задача у вас? Что вы должны делать?
Афганец искренне улыбнулся и развел руками. Что-то сказал на своем.
«Так, прекрасно, — подумал я. — Ко всему еще, никто из них не понимает по-русски».
Ситуация была просто идиотской. Меня высадили не в том квадрате, по сути, выкинули посреди поля без карты, без средств связи, толком не объяснив задачи. Ко всему еще, я должен был разбираться с группой афганцев, которые ни слова не понимали по-русски.
Я громко выругался. Афганцы ждали от меня приказаний. А я не знал, что бы им такого приказать.
— И что теперь мне с вами делать? — вслух размышлял я.
— Дэла… — напряг память афганец, пытаясь уловить смысл моих слов. — Шома забанэ дари баладид?
— Не понимаю, что ты там бормочешь, — ответил я, хотя и догадался по слову «дари», что афганец пытается определить степень моих возможностей в преодолении языкового барьера. Стянул с головы панаму, сел на землю. Достал пачку «Ростова» и предложил афганцам закурить.
Черт знает, что такое! Десятилетние пацаны, что встречают нас у дуканов, в пределах необходимого минимума говорят по-русски. Партийные активисты, которым с нами не один пуд соли съесть в совместной работе, ни бельмеса. Так кому важнее знание языка?
Я поднялся с земли, отряхивая брюки:
— Ну что, ребята? Пойдем? Как это по-вашему? Барбухай?
Афганцы рассмеялись, поняли, значит. Затушили пальцами окурки, попрятали их в карманы. Трое сразу пошли вперед, изображая головной дозор. Тот, кого я мысленно назначил старшим, встал справа от меня. Остальные растянулись за мной на всю ширину дороги таким образом, что я оказался прикрытым со всех сторон.
«Почем нынче у „духов“ советские офицеры? — мысленно упражнялся я в юморе. — Если тысяч десять, то это еще куда ни шло…»
Я оглянулся на своих безмолвных товарищей и изобразил на лице какое-то подобие улыбки.
Мы шли по кишлачной дороге неизвестно куда. В мелкой, как пудра, пыли бесполезно было отыскивать следы солдат, и я выбирал направление интуитивно, стараясь держаться подальше от дувалов. Правда, тишина впереди нас в какой-то степени гарантировала безопасность.
Через полчаса мы вышли из кишлака на пустырь, который упирался в пологие сопки. Афганцы вдруг о чем-то загалдели и замахали руками.
— Ага! — обрадовался я, тоже увидев на сопке бронетранспортер, врытый наполовину в окоп. — Кажется, наши.
— Бале, шурави! — закивали головами афганцы и, как мне показалось, немного загрустили.
Я решительно свернул на пустырь и, почувствовав себя намного увереннее, быстро зашагал к бронетранспортеру. Через минуту, когда нас разделяло метров пятьсот, машина выехала из окопчика, съехала с сопки, остановилась. С ужасом я увидел, как в нашу сторону медленно поворачивается ствол башенного пулемета. Нас что, за «духов» приняли?!
Я сорвал с головы панаму и замахал ею с такой силой, что она вывернулась наизнанку. Потом закинул автомат за спину и, излучая всем своим видом гуманизм, побежал к бэтээру. К броне я подошел с блистательной улыбкой Сталлоне, не сводя глаз с триплексов. Из люка наконец высунулась голова, черная от солнца и обросшая бородой.
— Ты кто? — спросила голова.
— Свой! — как можно убедительнее ответил я.
Голова еще минуту рассматривала меня, изредка бросая взгляды на афганцев. Когда подозрение улеглось, на броню вылез ее обладатель — коротенький майор. Он сел, свесив ноги в люк, и наконец улыбнулся. Диковатый блеск его воспаленных глаз, потрескавшиеся губы, мрачная небритость делали майора очень похожим на Робинзона Крузо.
Я поведал майору короткую историю с фильтрапунктом и площадкой номер семь, не стесняясь крепких выражений.
— Да-а-а, — протянул майор. — Грустно… Да и у меня не веселее. Месяц назад выкинули в этот район и приказали стоять до особого распоряжения. Кажется, обо мне все давно забыли.
— А как здесь обстановочка?
Майор скривился как от зубной боли, но ничего не ответил. Я показал глазами на афганцев:
— Что ж мне с ними делать?
Майор долго чесал бороду.
— А что, ты среди них единственный наш?
Я кивнул. Майор сочувствующе вздохнул. Он тоже много чего не понимал.
— Даже не знаю, что тебе посоветовать… — Он что-то прикидывал в уме, затем решительно махнул рукой: — Ладно! Отвезу тебя на свой страх и риск. В трех километрах отсюда наша «точка». Там разберешься что к чему.
Афганцы дружно оседлали БТР, а за ними и я.
На «точке» нас встретил подполковник, который, не скрывая своего недоверия, долго рассматривая мое удостоверение личности, подробно расспрашивал о моей работе, просил назвать фамилии начальников. По-моему, он так до конца и не поверил мне, что я наш, но вынужден был прекратить допрос, потому что исчерпал весь запас вопросов. А потом отвел меня в сторону и, кивнув на афганцев, вполголоса сказал:
— Какого хрена ты с ними возишься?
— Мне приказано провести их на фильтрапункт.
Подполковник скривился и махнул рукой:
— Да они у себя дома. Пусть идут в кишлаки и занимаются своим делом. Что ты их опекаешь, как детей?
И я сделал то, что посоветовал мне осторожный подполковник. Подойдя к «старшему», я махнул куда-то в поля и сказал:
— Барбухай, рафик! Надо работать! Вперед!
Как ни странно, афганец меня понял. Он встал с земли, закинул автомат за спину и поплелся вниз. Скоро вся группа активистов растаяла в «зеленке». Больше я никогда их не видел.
Ближе к вечеру под «точкой» прошла цепочка нашего разведбата. В буссоль я различил знакомые лица и простился с подполковником. Бегом догнал своих, пристроился в конец цепочки и почувствовал себя так, словно после долгих странствий вернулся домой.