Ержан бросился за пуштуном, который побежал к Зубову с криком:
— Не надо стрелять! Идти надо! Там мирный житель!
Зубов, не глядя на пуштуна, протянул ему бинокль. Но тот, побелев от ненависти, отступил на шаг и рванул нож из чехла. Ержан воткнул ему в спину ствол автомата:
— Не дергайся, душара! Пристрелю!
Афганец заметался, суетливо нашарил в подсумке апельсин и разрубил его пополам, будто для этого и вытаскивал нож. Угодливо протянул половину Ержану, но ее взял повернувшийся к ним Зубов.
Оставшиеся без дела разведчики с открытыми ртами, чтобы меньше глохнуть от канонады, смотрели, как над «зеленкой» поднимались клубы пыли, гари, копоти, и не заметили, когда наступила тишина.
Все произошло неожиданно быстро, ураганно, как бы отстраненно от них. Словно бы фильм посмотрели.
Сконфуженно снова усаживались на броню, чтобы еще засветло вернуться домой. Геройски рвавшиеся в бой Губин и Вареник не смотрели друг на друга. Ержан не сводил глаз с пуштуна, который словно тихо свихнулся: то злобно сверкнет глазами, то заискивающе улыбнется, то побледнеет, то почернеет…
Оставляя за спиной столб пыли и дыма над тем местом, где был склад или не было склада.
Комбат даже не делал попытки держать себя в рамках приличия:
— Идиот! Негодяй! — кричал он, размахивая руками. — Тебе что было приказано? Захватить, а не уничтожить! Кто тебе разрешил изменять приказ? Под суд пойдешь! Из партии вылетишь! Ошибся я в тебе, Зубов, сильно ошибся. Под арест! Немедленно!
Стоявший у двери Зубов, где на него набросился, едва он вошел, комбат, вдруг двинулся всей своей громадой на подполковника. Тот даже отпрыгнул в сторону. Не обращая на него внимания и медленно стягивая с себя нагрудник с боеприпасами, Олег подошел к столу, за которым сидел майор из особого отдела. Положив автомат и нагрудник на стол, Зубов наклонился над особистом и устало проговорил, словно давая поручение подчиненному:
— Майор, проверь это дело. Афганца‑наводчика проверь. Как человека прошу. Не мог я ошибиться.
И, разогнувшись, почувствовал облегчение в позвоночнике.
Низкий потолок гауптвахты, казалось, придавил воздух, сжал его до невозможной температуры и духоты. Зубов повалился на кровать и закрыл глаза. Вошедшие вслед за ним дежурные по офицерской гауптвахте — старый прапорщик и молоденький акселерат, на голову выше прапорщика, — робко стояли у порога, как бы ожидая от офицера команды.
«Ну, чего вам? Вы тут командуете, а не я», — подумал Зубов, расстегивая ворот. Прапорщик, дождавшийся обращенного на себя взора офицера (а кто на гауптвахту идет весело?), лицом, плечами и всей фигурой изобразил сожаление, что ничем не может облегчить положение «посаженного».
— Я тут… это… завтра в отпуск…. Так вот… сержант Носков, — отрекомендовал он долговязого, стоявшего за спиной.
— Тебя как звать‑то? — спросил Зубов Носкова, когда, чуть потоптавшись и не услышав от «посаженного» никаких слов, прапорщик удалился.
— Василий, — хрипло прокашлял сержант.
— А чего у тебя, Василий, лычки на погонах выцветшие? Давно здесь?
— Да нет, такие дали.
— Ты вот что, Василий. Позвони‑ка в разведбат, найди сержанта Губина и скажи ему, что ротному, мол, жарко.
Василий понимающе улыбнулся: все знают балагура Губина. В нынешнем положении старшему лейтенанту только юмором и спасаться, а он, Василий, понимает и ободряет шутку.
— Ты понял, Василий? — строго, не отвечая улыбкой на его улыбку, спросил Зубов и отвернулся к стене, показывая, что будет спать.
В скукоте гауптвахты такое поручение для дежурного — подарок судьбы, развлечение. Предвкушая веселую болтовню с Губиным, сержант вскоре позвонил в разведбат.
— Передай старшему лейтенанту, что опахало обеспечим, — серьезно пробубнил Вовка.
— Гы‑гы! — попытался включиться в Вовкин юмор Вася, но озадаченно услышал зуммер отбоя. Вспомнив, что сегодня суббота, значит, гоняют киношку, он побежал туда, раз с Губиным «кина» не вышло.
Вернувшись, Вася с изумлением увидел вделанный в стену камеры № 12 кондиционер. На дверной ручке — картонка с надписью «Не мешать отдыхать!». Плевать Вася хотел на это неуставное объявление! Он решительно потянул за ручку, сорвал картонку и еще больше изумился. Над кроватью появилась полка с книгами, на тумбочке — магнитофон, на полу рядом с ящиком минеральной воды свистел электрочайник.
— Захади, дарагой, гостем будешь! — широким жестом с кавказским акцентом пригласил Зубов Васю и принялся открывать банку «Си‑си». — Как дела на воле? Что слышно? Что говорят обо мне?
Вася ошалело крутил головой, оглядывая весь этот негауптвахтный комфорт, и молчал. Наконец в нем вызрела реакция:
— Товарищ старший лейтенант, а как же это? Ведь не положено. Меня ж самого посадят, если узнают.
— А ты никому не говори.
— Как же не говорить? Ведь начальники караула…
— Каждый начальник караула может оказаться на моем месте, — загадочно проговорил Зубов. — Ладно, Вася, Аллах не выдаст, свинья не съест. Иди, спать буду.
Еще не было в его сознательной жизни столько сна подряд. Убаюкивало мерное рокотание кондиционера, холодные струи заставляли кутаться в одеяло, дремота благостно растворяла в груди горький комок обиды и тревоги. В мареве сонных грез всплывали лица жены и дочери, родителей. Не просыпаться бы!
Чекисты все же «раскололи» наводчика. По сговору с душманами он вел разведроту Зубова в ловушку. Когда об этом доложили комбату, у того исказилось всегда спокойно‑холодное скульптурно‑правильное лицо. В глазах засветилась радость, что Зубов, его офицер Зубов, не виноват и честь батальона будет восстановлена, а из черной дыры открытого рта должен был вот‑вот вырваться крик боли и раскаяния, но так и застрял, захлебнувшись в досадливом кряке.
«Как же теперь быть с посаженным на гауптвахту самолюбивым бунтарем? О происшествии знают во всех частях джелалабадского гарнизона. Пойдет гулять легенда, как дуролом‑комбат зря обидел талантливого командира роты. Что же делать? Послать кого‑нибудь, чтобы передал приказ об освобождении? Но надо знать характер этого строптивца. Откажется выходить, стервец. Потребует „наказания виновных, восстановления попранной справедливости“. Чего доброго, в Кабул „телегу“ пошлет, мол, боевого офицера „с грязью смешали“. Придется идти самому, хоть это и унизительно. Не пристало комбату перед ротным извиняться. Мало ли что бывает?! Ну, накричал, оскорбил… Мне, что ли, не приходилось? В армии, да в боевой обстановке… Проглоти и не кашляй! А перед этим, видишь ли, надо расшаркаться. Да еще неизвестно, соизволит ли его светлость принять твои извинения. Ишь какое поколение пошло», — рассуждал сам с собой комбат, а ноги несли на гауптвахту.
По старой командирской привычке он начал с разноса выскочившего ему навстречу с рапортом начальника караула. Всегда найдется статья Устава гарнизонной и караульной службы, которую в точности не выполняют. Переходя от камеры к камере, ожидая за каждой очередной дверью Зубова, распекая зычным баритоном начальника караула, комбат уже разговаривал с ним, зная, что тот его слышит.
— А ты не ерепенься, не ерепенься! Подумаешь, какие мы нежные! Сделал начальник замечание — мотай на ус и претворяй!
Открыв дверь с номером 12, комбат сразу догадался по комфорту о зубовской самодеятельности и обрадовался возможности позубоскалить: с юмора легче начинать тяжелый разговор.
— А это что у вас тут, товарищ начальник караула? Филиал санатория «Фирюза»? Или кабинет интенсивной терапии?
— Никак нет! — подавлено, механически отвечал начкар, которому было не до юмора.
— Кто здесь сидит? Или лежит? — взглянул на завернутую с головой в одеяло мумию на кровати, как можно равнодушнее спросил комбат.
— Старший лейтенант Зубов.
— Где вы видите старшего лейтенанта? Если бы Зубов был здесь, он приветствовал бы своего комбата, как положено по Уставу, так или нет? А здесь, видите, никого нет.
Комбат прошел к кровати и неожиданно плюхнулся на спину Зубова. Увесистый, в сотню килограммов «аргумент» подполковника озадачил Олега. Ничего не придумав, он решил молча терпеть.
— У‑уф! Отдохнуть немного здесь от жары, что ли? — устраиваясь поудобней, сказал комбат и попросил начкара открыть бутылку минеральной воды.
— Вы для чего сюда поставлены, прапорщик? — между глотками начал рассуждать подполковник. — Если вы заявляете, что в этой камере находится Зубов, а его нет, то как мне вас понимать? — Начальник караула и хлопающий глазами над его головой Вася отвечать, естественно, не могли. А комбат загадочным беззлобно‑ворчливым голосом продолжал:
— Если перед вами отбывающий наказание офицер, вы обязаны его содержать в строгости и никуда не выпускать. А если вы знали, что офицер Зубов ни в чем не виноват, создали для него комфортные условия да еще и самовольно отпустили, то значит — что? — вы превысили свои полномочия.
Намек подполковника дошел до Зубова. Радостная волна надежды подбросила его и скинула комбата.
— Ба! — закричал подполковник. — Зубов действительно здесь! А то думаю, куда наш герой запропастился?
Слово «герой» еще больше придало Зубову уверенности, что комбат пришел не зря, что обвинения будут сняты, но он все же сдерживал себя в напряженном недоверии.
— Идите‑ка, ребята, по своим делам, — махнул комбат в сторону повеселевших караульщиков. — А ты вставай, поговорим.
— Чего говорить! Читайте приговор.
— Приговор, так приговор! Вот твой партбилет, удостоверение. Ты был прав, провокатора подсунули… Давай забудем, что наговорили в сердцах. Да и некогда сейчас. Твоя рота переходит под командование опергруппы армии. Под Хостом дорогу через перевал надо пробивать. На тебя — личный приказ. Один день на сборы, послезавтра выходишь.
Выслушивал комбата Зубов уже с застегнутым воротничком, вытянувшись по‑уставному. По увлажненным его глазам комбат понял, что прощен, что извинений формальных не требуется, и крепким мужским рукопожатием инцидент был исчерпан.