Не нужно, она очень горькая!» Но, видимо, они не поняли друг друга, поскольку это предупреждение не остановило афганца. Тогда этот офицер предусмотрительно налил из стоявшего на столе графина стакан холодной воды и стал наблюдать за действом. Увидев это, присутствовавшие умолкли и, затаив дыхание, также стали пристально наблюдать за афганским «гурманом». Тот же, не замечая ничего вокруг себя, медленно, в ожидании «божественного» послевкусия, откусил кусок хлеба и начал жевать. Затем замер, прислушиваясь к себе, и тут из его глаз буквально «выпрыгнули» две «бусинки» слезинок, а сам он открытым ртом, словно выброшенный на берег окунь, судорожно пытался вдохнуть воздух и что-то сказать. В это время наш офицер со смехом протянул ему стакан с холодной водой со словом: «Пей!» Тот под хохот присутствовавших с жадностью проглотил содержимое и, переведя дыхание, спросил: что это было? Все наши офицеры наперебой стали объяснять ему что такое русская горчица.
Несколько ранее, в г. Ходжагар было проведено большое агитационно-пропагандистское мероприятие — митинг, посвященный дружбе советского и афганского народов, с участием партийно-государственного руководства Ходжагарского улусвольства, афганских и советских военнослужащих.
В заключение отмечу, что отношения между советскими и афганскими военнослужащими были весьма дружескими и доброжелательными. Мы, воспитанные в духе дружбы между народами и «пролетарского интернационализма», даже не зная языка, очень легко налаживали общение с афганскими военнослужащими. Конечно, в ходе операций проявлялось нежелание многих «сарбозов» (афганских солдат) воевать. Да и случаи предательства с их стороны были не редки. Однако мы прекрасно осознавали ненадежность наших афганских союзников и «хлипкость» их боевого духа в бою и рассчитывали только на себя. Когда же афганцы проявляли мужество и стойкость, то это становилось для нас приятной нежданностью («бонусом») при выполнении боевой задачи. Именно опыт совместных с афганцами боевых операций давал нам хорошее представление о степени боеспособности и надежности конкретных начальников, командиров и офицеров афганских подразделений ХАД, МВД, армии и «протокольных» племенных вооруженных формирований, что позволяло нам не питать излишних иллюзий в отношении наших союзников. Посему ненадежность афганских военнослужащих вызывала у нас скорее снисходительное, чем негативное отношение к ним — что с убогого взять. В то же время, мы с большим уважением относились к смелым и мужественным афганцам и, по мере наших сил, всячески стремились им помочь боеприпасами и продовольствием, оказанием огневой поддержки, да и чисто по человечески симпатизировали им. Кроме того, наши военачальники, командиры и офицеры, приученные беречь жизни своих солдат, также относились и к сохранению жизней афганских союзников (а потери у них всегда были более значимыми).
К местному афганскому населению советские пограничники относились без вражды, с сочувствием к их вынужденной жизни в условиях многолетней гражданской войны, но всегда настороженно. И тот факт, что значительная часть местных жителей поддерживала мятежников, не порождала у нас вражды, ненависти и нетерпимости к ним. Поэтому в ходе операций и прочесывания кишлаков наши пограничники проявляли, с одной стороны, бдительность и готовность в любой момент отразить удар в спину, а с другой — доброжелательность и терпимость. Фактов мародерства и грабежей местного населения со стороны советских пограничников не было не из опасений репрессий со стороны командиров и начальников, а по причине их нравственной порядочности. Наоборот, зачастую после прочесывания кишлаков афганскими «сарбозами» старейшины обращались к советским командирам и начальникам за помощью в возврате награбленного их соотечественниками. И мы вытряхивали награбленное у афганских военнослужащих из-за пазухи, из мешков и хурджумов (переметная сумка), возвращая его местным жителям. В связи с этим, основываясь на личном опыте, с ответственностью могу твердо утверждать: местные жители подконтрольных душманам сельских районов при проведении операций опасались только пострадать во время боев, но после их прекращения появления советских солдат в своих домах не боялись, в то время как в афганских военнослужащих и в особенности другой национальности видели прямую угрозу своему благополучию.
1 сентября 1984 года на дороге из кишлака Шехраван в город Нанабад, в каких-то двух километрах от линии границы, я получил свое «боевое крещение». В ночь на 1 сентября банда Файзрахмона (ИОА), в результате предательства, захватила пост «Царандой» на хлопко-перерабатывающем заводе «Спинзар» (Кундузской текстильной компании «Spinzar Cotton Compane») в Шехраване, что в 10 км северо-восточнее райцентра Нанабад и в каком-то километре от берега пограничной реки Пяндж. В этой связи боевая группа нашей ММГ в составе: 3 БМП-1, 12–13 БТР-70, БТР «Чайка», 6 ГАЗ-66 с четырьмя расчетами 82– и 120-мм минометов и боеприпасами, с десантом афганских «сарбозов» рано утром выдвинулась к месту ЧП для выставления нового состава поста. Все было спокойно, и, выставив новый пост, мы двинулись в обратный путь. Меня охватило разочарование: уже второй (!) боевой выезд, а мне так и не удалось «понюхать пороха» (тогда я боялся, что для меня «духов» не хватит). Что мною двигало? Если опустить пафосные рассуждения о патриотизме, воинском долге (что, естественно, имело место быть), то, наверное, это было юношеское стремление доказать, что ты не хуже других, в сочетании с банальным все еще мальчишеским стремлением к приключениям и подвигу: я еще был не пуганым и войны не боялся, не осознавая ее ужасов и воспринимая ее как приключение. Поэтому, замыкая на трех БМП-1 колонну, я с тоскливой мыслью: «Неужели не повоюю?» — остро всматривался по сторонам в надежде первым увидеть душманов. И мне это удалось — в 13.20 (специально засек время) в 300 метрах справа от дороги из арыка показалось несколько вооруженных фигур — их было хорошо видно в бинокль. Вскинув автомат и дав по ним прицельную очередь, я попытался определить их реакцию. И она последовала незамедлительно: попал или нет — не знаю, но оттуда прилетела «обратка»: неожиданно по моей «бэхе» (БМП) ударил пулемет, но не обычный, а крупнокалиберный 12,7-мм ДШК. К счастью, в этот момент моя машина скрылась в «мертвой зоне» под прикрытие высокого бугра на обочине дороги. Тем не менее меня весьма «впечатлила» огненная трасса, как бритвой «срезавшая» часть кроны невысокого деревца на обочине впереди нашей «бэхи». Мгновенно, как по мановению волшебной палочки, со всех сторон поднялась сильнейшая стрельба. Как выяснилось позже, в это время два крупных бандформирования Файзрахмона (ИОА) и Абдул Латифа (ИПА) собрались в этом районе для «разборок» и дорога, по которой мы ехали, разделяла их позиции. А тут такое «счастье» им привалило в виде колонны «шурави». Забыв о распрях, они объединились и на протяжении 10 километров «долбили» нас с двух сторон. Сейчас весьма смутно вспоминаю свои действия и команды. Впрочем, моим подчиненным они тогда особенно и не нужны были — будучи опытными бойцами, они сами выбирали цели и вели огонь. Для меня же тогда главным было не испугаться и не растеряться. Помню одно: страха и растерянности не было, а был азарт — высунувшись из командирского люка, я бил короткими очередями по вспышкам вражеских выстрелов из арыков, расстреляв за 1,5 часа этого боя 14 магазинов. А еще в начале боя у меня мелькнула мысль: «Вот она война! Я на войне! Я стреляю, по мне стреляют, а в Союзе сейчас 1 сентября и Надя (сестра жены, работавшая тогда учительницей в школе) сейчас проводит первые уроки со своими учениками. Там мирная жизнь, а здесь — война!» В этой связи отмечу, что согласно опыту многих бойцов, в первом бою человек, за крайне редким исключением, трусом быть не может. Он может растеряться, впасть в ступор, но струсить не может, ибо начнет осознавать бой и угрозу смерти только во втором или третьем бою. А инстинкт самосохранения трусостью назвать нельзя, поскольку человек только на какие-то секунды неосознанно замешкается, пригнется или укроется от вражеских пуль или осколков, но затем наберется смелости и постарается выполнить поставленную задачу! Трусость — это осознанные действия человека по сохранению своей жизни в ущерб выполнению боевой задачи или за счет жизни своих сослуживцев. Все это постигалось мною постепенно на личном опыте, от боя к бою, от операции к операции!
Однако вернусь к рассказу о своем первом бое. Наибольшие испытания пришлись на наших минометчиков во главе со старшим лейтенантом Иваном Лобанцом. Они ехали в колонне на транспортных ГАЗ-66 (порой их называли «шешегами») и вынуждены были через каждые 400–500 метров останавливаться, выгружать и разворачивать минометы и вести огонь по подавлению огневых точек противника, затем вновь сворачивать и грузить их на автомашины, после чего сами «прятались» от пуль за их брезентовыми (!) тентам. А вокруг взрывы, свист пуль и осколков… Вот оно настоящее мужество минометчиков: не вжаться в землю, в ужасе ожидая смерти, а разворачивать минометы и прицельно вести огонь по врагу! Закончилась наша «турпоездка» относительно благополучно, но печально: хотя никто не погиб, но четверо наших офицеров и девять солдат были ранены и контужены, один БТР-70 был сожжен выстрелом из РПГ, а другой — подорвался на мине. Таков итог моей первой боевой операции. Нами было расстреляно в этом бою более 28 тысяч патронов и около 50 мин, в результате чего было уничтожено целых… 6 (!) душманов, а о количестве их раненных — история умалчивает. Таковы были особенности войны в Афганистане! Вместе с тем чувства подавленности или неудачи ни у кого не было. Наоборот, мы относились к этому по-философски, даже с юмором. Так, в ходе боя по БТРу начальника 3-й заставы «Нанабад» майора Суворина Виктора Петровича, который сидел сверху на «броне» в командирском люке, ударила «духовская» граната ВОГ, щедро «окропив» его осколками. Поэтому когда наша колонна остановилась на окраине Нанабада, то Суворин снял шлемофон и, с силой швырнув его на броню, с нервным смехом громко произнес: «