ь сильный природный иммунитет. По этой причине антибиотики оказывали на них значительно больший эффект, чем на советских людей, и они выживали при таких ранениях, при которых наши воины шансов выжить не имели.
Запомнился мне и случай из серии «черного» юмора, произошедший во время операции в районе кишлака Аклимамаи, где был обнаружен бандитский схрон. Вход в него был оборудован через дно тандыра (глиняная печь-жаровня для выпечки лепешек) во дворе жилого дома, который был замаскирован массивной деревянной доской круглой формы, оббитой толстым металлическим листом, обеспечивавшим поддержание в нем огня. Из тандыра начинался узкий лаз протяженностью несколько метров, который вел в подземную комнату на 2–4 человека на глубине 3–4 метра. После доклада мы с командиром афганского батальона подполковником Мухаммад Рахимом (имя в целях его безопасности изменено) прибыли к схрону. Осмотрев вход, решили «сарбоза» туда не посылать — лаз был узким и он мог получить пулю от укрывавшихся там душманов (к тому же и добровольцев не было). Тогда Мухаммад Рахим, приникнув к лазу, громко крикнул: «Эй, есть там кто-то?» А в ответ — тишина. Он повторил: «Кто там есть — вылазь, иначе гранату брошу!» Реакции вновь никакой. Тогда он достал «лимонку», выдернут чеку и бросил ее как можно глубже во внутрь схрона. Послышался глухой взрыв и изнутри вырвались черные клубы пыли и гари. После этого комбат вновь повторил свой вопрос: «Эй, есть там кто-нибудь?» А затем с огорчением констатировал: «Никого нет!»
18 сентября на операции мне довелось ликвидировать «своего» первого врага. Произошло это при прочесывании солдатами батальона «Царандой» кишлака Саб-Куруг от мятежников Кори Амира (ДИРА) и Гулам Сахи (ИОА). Наша бронетехника занимала позиции на сопках с двух сторон вдоль кишлака и оттуда поддерживала огнем «сарбозов». Во время «прочески» из рощи в 300–400 метрах в тылу «сарбозов» внезапно по нам был открыт автоматный огонь. Нас спасло то, что первая очередь ударила в каком-то метре перед БМП и, увидев фонтанчики от пуль, мы успели юркнуть под «броню» прежде, чем по ней металлической дробью ударила вторая очередь. Наш наводчик-оператор ефрейтор Анатолий Сербинов немедленно ударил по роще из ПКТ, пулеметчик ефрейтор Василий Романенко стал «лупить» туда длинными очередями из ПК, а я, еще не настрелявшись, — высунулся из командирского люка, стал стрелять из автомата АК-74. После того как стрельба стихла, в рощу зашли вернувшиеся назад «сарбозы» для ее повторной «зачистки». Нашему удивлению не было предела, когда афганцы, громко причитая, вынесли на руках своего офицера — командира поста «Царандой» в кишлаке Карья-и-Лаби-Кокча младшего лейтенанта Мухаммад Расула с пулевым ранением в живот. После оказания первой медпомощи и отправки раненого «вертушкой» в Пяндж на лечение (несмотря на произошедшее, он формально продолжал числиться нашим союзником) наш доктор старший лейтенант Леонид Сакутин (он сменил Николая Ер-ва) подошел к нам и спросил: «Кто стрелял из АК-74?» Оказалось, что я был единственным стрелком. На это Леня с сарказмом сказал: «Поздравляю — он твой!» Когда разобрались, то оказалось, что этот афганец во время «прочески» специально отстал от своих, скрытно пробрался в рощу и оттуда открыл по нам огонь и, как следствие, получил «обратку». Впрочем, это нас отнюдь не удивило — среди «сарбозов» было не мало тех, кто днем помогал нам, а ночью — ставил мины против нас.
На следующий день, когда мы уже находились на «точке», прилетел «борт», а спустя несколько минут ко мне в комнату заглянул Леня Сакутин и с иронией сказал: «Иди, полюбуйся на «своего». Оказывается раненый афганец в Пяндже скончался и его тело было доставлено «вертушкой» на нашу «вертолетку» для передачи афганскому командованию и погребения. Я подошел к лежавшему на носилках телу и долго пристально всматривался в лицо человека, погибшего от моей пули. Молодой, лет 30, пуштун, в форме младшего лейтенанта, худощавое, застывшее в момент смерти мужественное лицо с небольшими усами и щетиной выражало спокойствие и полное безразличие ко всему происходящему вокруг. В этот момент я особо ощутил бренность жизни. Сейчас не могу вспомнить свои мысли, но чувства вины у меня не было, совесть меня не терзала, но и какой-либо радости по поводу уничтожения стрелявшего в меня врага не было. Была только грусть: сошлись два человека на одной тропе войны и мирно разойтись им было не суждено. А впереди были операции и новые смерти — своих и чужих.
Справедливости ради нужно отметить, что среди афганских «сарбозов» были и искренне воевавшие с «моджахедами». Одним из таких был солдат роты охраны Ходжагарского отдела ХАД Абдула (настоящее имя в целях его безопасности не называю), лет 35, узбек, несколько комичной внешности: маленький — «метр пятьдесят с чалмой», шустрый «живчик», умеющий всегда чего-то и где-то раздобыть, в чем-то схитрить, с хорошо развитым чувством юмора (где был он — там был смех и веселье — ну, впрямь, афганский «Труффальдино и Бергамо») и вместе с тем очень смелый, решительный и жесткий человек. Он неоднократно десантом выезжал с нами на операции и засады, в связи с чем и между нами установилось некое подобие приятельских отношений: мы всегда тепло здоровались, угощали друг друга сигаретами, иногда на операциях я подбрасывал ему консервов, а он всегда стремился ехать на «моей» БМП. С ним-то и связан один из примеров афганского варианта войны с мятежниками все из той же области «черного» юмора.
В ноябре 1984 года нас серьезно обеспокоили участившиеся обстрелы наших колонн при следовании мимо кишлака Вазирхан в долине Дашти-Арчи. Стреляли «духи» издали — с 800–900 метров: вроде бы и не прицельно, но весьма неприятно. А тут прямо на глазах у меня был убит 18-летний афганский солдат, ехавший десантом на моей «броне». Я по какой-то причине спрыгнул с БМП и подбежал к остановившейся сзади «бэхе», а этот афганец тут же уселся на мое командирское место и буквально через несколько секунд был «наказан» за свое самовольство бандитской шальной пулей прямо в лоб. Этот случай запомнился мне не только тем, что этот молодой узбекский парень получил, возможно, «мою» пулю, но и тем, что впервые мне довелось вблизи, словно на замедленных кадрах, видеть, как уходит жизнь из смертельно раненного человека. Из раны на его лбу крови не было, а выступила лишь капля какой-то серо-желтой массы, видимо, мозга. По лицу пробежала какая-то судорга, он всхлипнул и затих, глаза начали стекленеть и на его лице возник «треугольник смерти» — сначала обострился и пожелтел кончик носа, а затем эта желтизна охватила крылья носа, губы и их уголки. Так жизнь уходит из человека. Это произвело на меня весьма гнетущее впечатление и перед моими глазами еще несколько месяцев периодически возникала эта картина, а мозг сверлила мысль: «Неужели и со мною так будет, когда придет мой час?»
Гибель этого молодого парня стала той «каплей», переполнившей наше терпение, и подтолкнула нас к возмездию. Во время очередного прохождения нашей колонны мимо кишлака Вазирхан, согласно заранее отработанному плану, с первыми выстрелами «духов» все БТР и БМП по команде резко повернули на 90 градусов и, перестроившись в боевую линию и стреляя со всех видов оружия, на максимальной скорости устремились к кишлаку. Находившиеся на нашей «броне» десантом «сарбозы» ворвались в кишлак настолько стремительно, что некоторые «духи» даже не успели сбежать. Абдулла в числе первых заскочил во двор достаточно зажиточного дома и через 2–3 минуты мы услышали его крики, а затем прозвучал выстрел. Бросившись во двор, мы увидели, как Абдулла деловито снимает с убитого им хозяина добротные, почти новые, берцы. Затем присев на землю, он снял свои стоптанные болгарские десантные ботинки и тут же с явным удовольствием начал примерять трофей. Посмотрев на свои дырявые носки, он, тяжело вздохнув, подошел к убитому и стянул с него носки, которые, не побрезговав, тут же натянул себе на ноги. Под впечатлением произошедшего я заинтересовался реакцией находившихся тут же трех жен убитого — они не проявили ни малейшей жалости к убитому. Причина крылась в том, что погибший в действительности оказался командиром бандгруппы и, не успев сбежать, заскочил в дом, спрятал автомат и снаряжение и стал выдавать себя за хозяина. Наверное, он так бы и ушел, если бы Абдулле не понравились его берцы. Вот к чему приводит скупость! А отдал бы он свои ботинки и был бы свободен! Порой, вспоминая этого солдата ХАД, непроизвольно возникает вопрос: где он сейчас? Жив ли? Как сложилась его дальнейшая судьба?
Следует отметить, что порой от афганских солдат исходила и другая угроза для нас. Нет, не от того, что кто-то из них мог выстрелить нам в спину (такое тоже бывало), а от полного пренебрежения ими мерами безопасности при обращении со своим оружием. Как-то это чуть было не стоило мне жизни. В ноябре 1984 года мы выехали для сопровождения колонны из Шерхана на нашу «точку». В качестве десанта на нашу бронетехнику приняли афганцев. Мою БМП облепило человек восемь «сарбозов». Сидя в командирском люке, я заметил, что у сидевшего у меня за спиной и вертевшегося как юла «сарбоза» на автомате спущен предохранитель. Хотел было сказать ему об этом, но в этот момент меня окликнул наводчик-оператор Сербинов, сидевший в башенном люке. Поскольку шлемофон у меня висел на плече, то потянувшись к нему, чтобы расслышать сквозь шум мотора, что он хочет сказать, вдруг услышал сзади одиночный выстрел и звон металла. Обернувшись назад, мне бросилось в глаза бледное, застывшее от ужаса лицо этого афганского солдата, уставившегося на крышку моего командирского люка, где виднелась вмятина от пули. Все стало ясно: этот «приварок» случайно задел спусковой крючок своего автомата и при выстреле мне чудом удалось уклониться от пули, которая ударила в крышку моего люка и, срикошетив, судя по ее траектории, пролетела между мною и Анатолием. На миг я потерял дар речи, но зато сидевший справа на «броне» афганский сержант отреагировал на это мгновенно — «со всей дури» ногой дал хорошего пинка виновнику так, что тот на ходу слетел с БМП, кубарем покатившись в кювет. Затем поднялся, отряхнулся, подхватил свой автомат и бросился карабкаться на сзади идущую нашу «бэху». У меня же мелькнула мысль: «