Наши «коробочки» по ходу движения заняли заранее определенные позиции на блоке вдоль дороги в готовности не допустить прорыва бандитов. Где-то вспыхивали перестрелки, «рыкали» крупнокалиберные многоствольные пулеметы «горбатых» (так мы называли боевые вертолеты Ми-24) и звучали разрывы их НУРСов, но на нашем участке было тихо. Тем не менее, окружавшая нас с фронта и с тыла «зеленка» — густые кустарники и арыки — в любой момент могли разразиться смертельным огнем. Как всегда, все началось внезапно: приблизительно в километре от нас вдруг вспыхнула ожесточенная перестрелка и зазвучали взрывы — били из АК, ПК, ПКТ, КПВТ, РПГ-7, взрывались гранаты. В эфире раздались крики с просьбой о помощи экипажей БТРов 2-й заставы нашей мангруппы, которые подверглись внезапному нападению противника. Впереди идущий БТР подорвался на вражеской противотанковой мине, от взрыва которой погиб водитель ефрейтор Шайкин Игорь Павлович. Бросившийся им на помощь второй «бетр» был расстрелян выскочившими из кустов «духами» из ручных гранатометов — одна граната ударила ему «в лоб», а вторая — в борт. В результате был тяжело ранен наводчик-оператор Курилов, которому реактивной струей оторвало руку и сильно посекло осколками. Были ранены и остальные члены экипажа.
Командир 805-й БМП старшина Владимир Терентьев, находившийся на левом фланге и, соответственно, несколько ближе к месту боя, по радио запросил моего разрешения выдвинуться на помощь ребятам. За несколько секунд до этого я уже дал команду Рауфу Бутылкину: «Заводи, поехали», но после обращения Терентьева отменил ее и разрешил ехать его экипажу. До сих пор не могу ответить на мучающий меня вопрос: я не поехал на помощь ребятам и отправил экипаж Терентьева потому, что не имел права оставить командование подразделением, или струсил, спрятавшись за свое командирское положение? Да, действительно, неприятный холодок страха на секунду мелькнул у меня, и это произошло именно в момент принятия мною решения, ибо все это происходило в течение каких-то 10–15 секунд. А вот повлиял ли этот страх на мое решение или нет — струсил ли я или нет — не знаю до сих пор. Пишу эти строки искренне, без «рисовки». Хотя если бы Володя Терентьев не бросился на помощь ребятам, то поехал бы сам, поскольку не смог бы послать другой экипаж под «раздачу». Тем не менее страх был и поехал Терентий. К счастью, он успел вовремя оказать помощь ребятам, отогнал «духов» и сумел остаться живым. А если бы кто-то погиб? Экипаж Володи Терентьева за этот подвиг был награжден орденами Красной Звезды, а его командир — орденом Красного Знамени.
А спустя несколько минут после отъезда экипажа Терентьева нас неожиданно атаковали «духи», которые скрытно подобрались по арыку к нашей позиции на каких-то 50—100 метров и открыли по нам огонь. Мы не растерялись и ударили по ним всей мощью огня. Первые выстрелы застали меня на земле и бой мне пришлось принять на обочине дороги рядом с БМП. После того как мною был расстрелян один из «спаренных» магазинов (два магазина, связанные изолентой по схеме 6 × 9), — я перевернул «спарку» и, пристегнув второй, дал очередь. Однако автомат буквально на втором выстреле неожиданно умолк. Судорожно передернув затвор, я вновь нажал на спуск, но выстрела не последовало. Меня начинал охватывать ужас от бессилия, когда выяснилось, что оторвался зацеп извлекателя затвора — в разгар ожесточенного боя нет ничего страшнее оказаться одному, оторванным от экипажа, и безоружным (как назло, при мне не оказалось даже гранаты). Как выяснилось, стреляя из автомата, я непроизвольно упирал автомат вторым магазином «спарки» в землю, вследствие чего между патронов попал песок, который при перезаряжании попал в патронник. При выстреле гильзу заклинило в патроннике, что и привело к отрыву зацепа извлекателя. Ситуацию спасли мои бойцы, щедро поливавшие ближайший кустарник и арык длинными очередями из пулеметов ПКТ и ПК и автоматического гранатомета АГС-17 «Пламя» так, что душманы не могли приблизиться к нам. Несмотря на ужас ситуации, мой мозг работал трезво: скрутив со ствола автомата АК-74 тормоз-компенсатор, я вставил в ствол шомпол и с его помощью выбил гильзу из патронника, а затем стал вести стрельбу одиночными выстрелами, извлекая гильзы из патронника с помощью шомпола (зацепляя его концом дно гильзы) и вставляя патрон в патронник вручную. Конечно, эффект от этой стрельбы был минимальный, но исчезло чувство безоружности — по крайней мере, я смог бы уничтожить хотя бы одного приближавшегося ко мне бандита перед тем как погибнуть. К счастью, «духи», встретив наш жесткий отпор, вынуждены были прекратить попытки вырваться из блока через нашу позицию и отошли. Ну а мне пришлось до конца операции продолжать пользоваться автоматом, превратившимся в средневековый «карамультук». Поэтому данное происшествие сделало меня ярым противником использования различных «спаренных» магазинов.
Операция против бандформирования Файзрахмона завершилась нанесением ему серьезного поражения — было уничтожено свыше 200 бандитов, захвачено свыше 430 единиц стрелкового оружия, 13 гранатометов и пулеметов, множество боеприпасов. Гибель наших воинов Александра Маслия и Игоря Шайкина, афганских героев-чекистов Хаятуллы и Шовали была отмщена.
12 сентября 1985 года стал еще одним «черным днем» для нашей ММГ — в ходе операции в районе кишлака Чичка погибли командир отделения инженерно-саперного взвода сержант Чунусов Андрей Иванович и пулеметчик 2-й заставы (на БТР) ефрейтор Стеблина Олег Иванович. Гибель этих ребят была ярким примером трагического стечения обстоятельств. Их БТРы блокировал дорогу из кишлака в сопки. А так как местность была изрезана лощинами, то наиболее опасные направления были прикрыты минами МОН-50. Когда же они в своем тылу обнаружили афганца, пытавшегося незаметно проскользнуть мимо их позиции, то попытались его задержать. Именно задержать, а не уничтожить — ведь тот был безоружным и ни у кого не поднялась рука стрелять по нему. Андрей с Олегом бросились за ним и когда стали его догонять, то убегавший резко свернул в лощину, где стояла мина… Ее направленный взрыв поразил не только убегавшего, но и наших солдат.
Трагическая гибель ребят повлекла для меня, молодого офицера, наверное, самое тяжелое испытание в жизни, которое не желаю пережить никому. Дело в том, что в Погранвойсках КГБ СССР действовал порядок, по которому специально назначенный офицер с одним из солдат должны были сопровождать тело погибшего подчиненного домой (к месту захоронения) и от имени командования участвовать в траурных мероприятиях. При этом тело погибшего офицера или прапорщика должен был сопровождать старший офицер, а солдата или сержанта — младший офицер. Во многом этот порядок является одной из причин тех весьма небольших потерь среди пограничников в Афганистане. Страх взглянуть в глаза родителям и близким своего погибшего подчиненного и объяснений перед ними причин и обстоятельств его гибели был важнейшим психологическим фактором, бережного отношения командиров к своим подчиненным (за весь период боевых действий в ДРА с февраля 1983 по февраль 1989 года в ММГ-3 всего погибло 3 офицера и 16 сержантов и солдат) — в среднем по 3 человека в год при постоянном участии мангруппы в боях. (Всего же в 1980–1989 гг. войска КСАПО потеряли погибшими 451 пограничника и 2567 — ранеными.)
Вот такая печальная миссия выпала и на мою офицерскую долю: командование погранотряда направило меня с приданным мне солдатом сопровождать гроб с телом Олега Стеблины домой в украинский поселок Добровеличковка на Кировоградщине. Мне пришлось изрядно понервничать в течение всей этой тяжелейшей командировки. Все началось с того, что по прибытию в морг Душанбинского пограничного госпиталя мне неожиданно предложили провести опознание тела Олега, к чему я был абсолютно не готов. Поскольку оба погибших служили в других подразделениях и мне приходилось их видеть лишь мельком, то, увидев в морге их тела, я оказался в смятении — они были внешне несколько схожи как физически, так и чертами лица. А смерть, обострив черты лица, сделала их весьма похожими, и мне пришлось помучиться при опознании (ведь рядом не было никого, кто знал бы погибших лично, а об их фотографиях никто не подумал). К тому же другой офицер, сопровождающий тело Андрея Чунусова в Душанбе, еще не прибыл. Поэтому вплоть до похорон Олега меня неотступно терзал страх: а вдруг я ошибся? Что же тогда будет?
Нужно отметить, что система КГБ СССР работала достаточно четко: гроб в нашем сопровождении был доставлен пограничниками прямо к рейсовому самолету Душанбе — Киев, а в аэропорту Борисполь (Киев) возле самолета нас уже ждала пограничная автомашина ГАЗ-66, на которую он тут же был погружен местными пограничниками и мы незамедлительно выехали в поселок Добровеличковка, куда прибыли в 4 часа утра. А дальше произошла неразбериха — в райвоенкомате никто нас не ждал и мы свалились на заспанного дежурного как снег на голову. Только через час прибыл обескураженный военком, который почему-то не был уведомлен о нашей скорбной миссии. Вызвали курировавшего поселок старшего оперуполномоченного УКГБ, который также оказался в неведении. Причиной этого стала межведомственная «нестыковка»: похороны пограничников срочной службы обязаны были организовывать военкоматы, а офицеров и прапорщиков — органы КГБ, но руководство облвоенкомата по получению телефонограммы из Управления КСАПО почему-то решило, что этим должны заниматься территориальные органы КГБ и не удосужилось уведомить об этом РВК. Впрочем, все понимали, какое страшное непоправимое горе свалилось на родителей погибшего пограничника и никто из должностных лиц РВК и УКГБ не собирался перекладывать эти тяжелые хлопоты друг на друга и все стремились решать их сообща.
Ситуацию усугубляло то, что родители Олега Стеблины еще были в неведении о свалившемся на них страшном горе и нам предстояло сообщить им об этом. Экстренно были вызваны сотрудники военкомата, которые занялись подготовкой к траурным мероприятиям, а сотрудник УКГБ очень быстро раздобыл сведения о родителях и сестре погибшего, состоянии их здоровья (и это было сделано в 6 часов утра!). Оказалось, мать Олега имела заболевание сердца и не известно было, выдержит ли она страшную весть. Умудренный сединой военком предложил под благовидным предлогом сначала пригласить в военкомат отца Олега, а потом уже с его помощью сообщить трагическое известие матери. Печальная роль «гонца» с «черной вестью» была отведена мне, как представителю Погранвойск КГБ СССР. Однако когда обеспокоенный отец вошел в кабинет военкома, то умудренный сединами военком, взглянув на мое бледное и напряженное лицо (я не знал, с чего начать разговор), неожиданно взял всю тяжесть на себя и обратился к нему: «