К огромному сожалению, 23-й Душанбинский отдельный авиаполк в этот день понес тяжелую утрату — в районе кишлака Кальбат мятежниками из ПЗРК был сбит вертолет Ми-24 № 63, экипаж которого в составе: майоров Артемова Юрия Павловича (командира) и Рубцова Николая Николаевича (штурмана), старшего лейтенанта Теличко Олега Дмитриевича (старшего техника) погиб, поскольку из-за малой высоты вертолета парашюты оказались бесполезными.
На нашей же площадке в дальнейшем было тихо, что создавало нам благоприятные условия для работы с местным населением бандитской зоны. Так как в находившихся под нашим временным контролем кишлаках Ишантоп, Ишкили, Гаджир и Кальбат проживают узбеки, предки которых в 1920–1930 гг. с разгромом басмаческого движения бежали из Советского Таджикистана, оставив в родных местах многочисленных родственников, то появление «шурави» подтолкнуло местных жителей к контактам с нами в надежде выяснить их судьбу. В течение нескольких дней в этих кишлаках работало наше своеобразное «бюро приема посетителей», где мы «исповедовали» их, прощая грехи их бандитствовавших предков и обещали выяснить судьбу родственников. А поскольку на это требовалось время, то за информацией о судьбах родственников им предлагалось прийти в обусловленное время на конкретный советский загранобъект. Естественно, афганцы — народ прагматичный и многие из них прекрасно понимали, что в благодарность за помощь в розыске родственников (чтобы, не дай бог, советский офицер не забыл выполнить свое обещание) нужно предоставлять нам интересующую информацию в отношении мятежников. Интересно отметить, что почти все они уклонялись от предоставления сведений о своих кишлачных бандгруппах, но с готовностью сообщали достоверные сведения о других мятежниках, что, впрочем, нас вполне устраивало.
А были еще «стукачи» — можно сказать, «интернациональная» категория, которые «по состоянию души» с большим удовольствием «закладывают» своих соседей и знакомых. И разницы для них большой не было, кому и на кого «стучать»: нам на бандитов или бандитам — на тех, кто помогал нам. Для них было главным свести свои мелкие и не очень «счеты» с односельчанами. Естественно, нам быстро становилось понятно, с кем имеем дело, и хотя порой возникало чувством брезгливости и презрение к такому «доброхоту», но мы вынуждены были проявлять прагматизм — и такой «фрукт» пригодится, лишь бы предоставлял развединформацию. Хотя мы всегда понимали, что при возникновении благоприятной ситуации этот «доброхот» тут же нас предаст. Его информация нами всегда тщательно проверялась, а отношения с ними закреплялись таким образом, чтобы он не смог вывернуться как вьюн. Для этого он склонялся к собственноручному написанию «доноса», если он пытался уклониться под предлогом, что является неграмотным, тогда писали такую бумагу с его слов мы, принуждая его оставить отпечаток своего большого пальца правой руки. В случае обнаружения схрона с оружием или задержания скрывавшегося бандита или бандпособника информатору выдавалась часть вознаграждения в виде продовольствия, а за второй половиной обещанного предлагалось прибыть на советскую «точку». Как правило, алчность и корысть таких «доброхотов» пересиливали их страх и они обязательно приходили за оставшейся частью вознаграждения.
Много было и «дезинформаторов», тех, кто стремился «отговориться», сообщая массу интересной, но абсолютно не проверяемой (с их точки зрения) информации. И тут на помощь нам приходили подготовленные Сергеем Неб-ным информационные карточки с фотографиями «бандюков» и их агентуры.
Нужно отметить, что каждая беседа с афганцами являлась серьезным психологическим поединком — ведь жители бандитских зон в своем подавляющем большинстве не желали или боялись идти на какие-либо контакты с советскими представителями, поскольку при малейшем подозрении душманов их ждало избиение до полусмерти с большим «штрафом» или каторжный труд на каменоломнях Панджшера у Ахмад Шаха Масуда, а порой и смерть. К тому же мы для них были временным «фактором», с которым они вынуждены считаться как с серьезной силой. После нашего ухода из их района возвращались настоящие реальные хозяева ситуации — душманы, которые не церемонились с виновными. Поэтому каждому разведчику необходимо было быть хорошим психологом и хорошо знать особенности психологии афганцев различной национальности. Только в этом случае ему удавалось найти ту единственную струнку его души, на которой можно было сыграть свою «оперативную симфонию», убедив в необходимости продолжить контакт с «шурави», даже рискуя жизнью. Естественно, мы не всегда выходили победителями из таких поединков, о чем свидетельствовала неофициальная оперативная статистика: из четырех-пяти афганцев, заверявших нас в своем обязательном выходе на нашу «точку» для продолжения установленных контактов, свое обещание выполнял только один, а то и никто. И осуждать их за это нельзя — они жили своей жизнью, в которую мы неожиданно вторглись на вертолетах или бронетехнике.
В этой связи вспомнился мой психологический поединок с задержанным местным жителем, привлекшим мое внимание своим степенным поведением: он держался с большим достоинством, не заискивая передо мною, на все вопросов отвечал спокойно, грамотно, уклоняясь от ответов о своей кишлачной бандгруппе, стремясь заинтересовать меня внешне интересной, но «пустой» информацией. Это получалось у него настолько «изящно», что не давало оснований обвинить его в пособничестве мятежникам и вызывало у меня уважительное изумление — он меня переиграл в нашем психологическом поединке. Внутри меня росло раздражение, но изменить ситуацию в свою пользу я не мог. Чтобы хоть как-то компенсировать свое поражение, я внешне внимательно дослушал его очередную байку, а затем сказал, чтобы он встал, отошел на три метра и посмотрел на меня со стороны. Не понимая, что от я него хочу, афганец в недоумении выполнил мое требование. Естественно, ничего особенного не видел. Тогда я ему предложил перейти на другую сторону и присесть и вновь посмотреть на меня. Когда же он вновь ничего увидел, то я ему предложил посмотреть на меня лежа. Сбитый с толку и ничего не понимая, он вновь выполнил требуемое и, наконец, спросил меня: «Командон, а что мне нужно увидеть?» На что я ответил: «Как что? Разве не видишь большие уши осла у меня? Ты же считаешь меня ослом, если пытаешься таким примитивным образом обмануть меня. Неужели ты думаешь, что мы не знаем ситуации в том районе?» В смятении он невольно рассмеялся и в его глазах мелькнула симпатия ко мне. Однако же делать было нечего: поняв, что сотрудничать с нами он не будет, а задерживать его не за что, я его отпустил. Единственное, что меня хоть как-то утешило, так это розыгрыш с «ослиными ушами». Отпуская его, я сказал, что при необходимости он может найти меня на загранобъекте «Имам-Сахиб». Как оказалось, он запомнил это и вышел на встречу со мной спустя… год, попав в «объятия» подполковника Муст-на Михаила Сергеевича, с которым и «нашел общий язык». Как оказалось, был этот афганец далеко «не прост» — с большими разведывательными возможностями в Пакистане. С его слов, когда он решил пойти на контакт с советскими представителями, то вспомнил обо мне именно из-за шутки с «ослиными ушами».
Совсем по иному мы относились к идейным противникам мятежников — с такими людьми было приятно общаться. Относились мы к ним с большим уважением, как к своим единомышленниками, и со временем они становились не только нашими надежными помощниками, но и друзьями-товарищами. Многих наших разведчиков связывала с ними многолетняя искренняя дружба.
В ходе этой операции мною был также внесен посильный вклад в укрепление режима СУВ (скрытого управления войсками), о котором нам постоянно напоминали наши командиры, требуя неукоснительного соблюдения требований режима радиопереговоров по недопущению утечки служебной информации к противнику. Правда, порой некоторые высокие военачальники на операциях как-то сами забывали соблюдать эти требования. Особенно этим «грешил» один военачальник, которого условно назову «Г» (по этическим соображениям не указываю его фамилию, только отмечу, что он имел ярко выраженный украинский говор — осведомленные поймут, о ком речь), который одно время руководил операциями окружного масштаба в ДРА. Слушая его распоряжения подчиненным по открытому каналу радиосвязи, у меня порой «волосы дыбом вставали» — для «духов» это был кладезь важной информации. Такое поведение «Г» нас возмущало до крайности, но никто не осмеливался высказать ему эти претензии. В как-то в момент моего очередного возмущения болтливостью «Г» я не выдержал и решил его «профилактировать». Отойдя подальше от наших позиций (чтобы не было «лишних ушей»), и после очередной тирады военачальника, выговариваемой одному из командиров в радиоэфире, я вклинился в разговор со своей «Айвы» и, подражая душману, на «ломанном» русском языке произнес: «Спасибо, командон. Ташакур! Мы тоже твою задачу поняли!» И военачальник… умолк — его не было слышно в эфире больше суток. Моя «профилактика» достигла своей цели, поскольку в дальнейшем он стал «фильтровать» свои разговоры в эфире. Интересно, что было бы, если бы он узнал, кто был тем «душманом»?
А в заключение темы радиопереговоров приведу еще одну смешную ситуацию, главным «героем» которой был все тот же высокий военачальник «Г». Дело в том, что во время операций в вечернее и ночное время он любил прослушивать радиопереговоры подчиненных подразделений и, в частности, доклады с боевых позиций об обстановке. Для понимания ситуации поясню, что дежурные связисты с каждой позиции ежечасно докладывали по радиостанции обстановку дежурному связисту КП мангрупп, а тот — на ПКП руководителя операции. Однако на данной операции «Г» потребовал, чтобы эти доклады осуществляли не дежурные связисты, а офицеры, что вызвало их крайнее недовольство и скрытый саботаж, ибо не позволяло им в ночное время непрерывно поспать хотя бы два часа в сутки (офицер, как правило, был единственным на площадке), что было физиологически просто необходимо, чтобы выдержать следующий напряженный день. Также для понимания смысла смешной ситуации отмечу, что десантники и мангрупповцы в Афганистане использовали следующий шуточный «сленг»: уходящий справить естественную нужду сообщал остальным: «