Пока я находился в госпитале, ко мне «стекалась» информация о жизни эскадрильи. С Баевым ситуация немного затихла. Операция в Панджшере продолжалась уже пять дней, и на промежуточный успешный результат его трусость не повлияла. Руководство нашей эскадрильей осуществлял Сергей Владимирович Кислицын.
Сам же Баев то ли исчез, то ли не выходил из жилой «бочки». Никто так мне и не объяснил. Кеша ничего дельного никогда не расскажет, хотя прибегает ко мне каждый день по два раза.
Очередное утро началось с традиционного утреннего обхода врачей. В любом госпитале это является важным составляющим организации лечебного процесса.
— Итак, палата номер два, — громко объявил начальник отделения, войдя вместе с группой врачей в нашу палату.
Медленно и внимательно осматривая каждого раненного, начальник отделения останавливался перед пациентами. Информацию по раненным зачитывал дежурный офицер.
Сегодня таким «глашатаем» был командир медроты — капитан Вязин. С ним у меня случилось однажды небольшое недопонимание. Чего он взъелся тогда, понятия не имею.
— Ну что, сынок, как настрой? Я слышал, что ты в футбол на гражданке хорошо играл? — спрашивал начальник отделения у одного из бойцов.
У парня сильно были повреждены ноги от взрыва и шея в результате падения со склона.
— Хороший настрой, доктор. Я же буду ходить?
— И ходить, и бегать, и не только за пивом, — улыбнулся начальник отделения и начал объяснять парню его дальнейший план лечения.
В процессе этого, дежурный офицер показывал рентгеновские снимки и комментировал результаты пройденного этапа лечения.
Через несколько минут очередь дошла и до меня.
— Лейтенант Клюковкин. Вот его история болезни, — начал меня представлять дежурный.
— Не стоит, товарищ капитан. Сан Саныч, всё в норме? — спросил у меня начальник отделения, пожимая руку.
— Так точно. Готов к выписке, — ответил я.
— Разогнался, — буркнул в сторону Вязин.
— Не спеши, Клюковкин. Ожоги пройдут, обследуем и будем думать — в эскадрилью или в Ташкент на ВЛК. Сам понимаешь, за здоровьем лётного состава следят пристально.
— Товарищ майор, однозначно на стационарное ВЛК. Согласно приказу… — начал нагнетать обстановку Вязин.
— Я знаю и приказ, и статью. Но везде есть исключения. Ты будешь летать на вертолёте вместо него? — перебил начальник отделения капитана.
— Ну, мне… я не умею.
— Вот и я не умею, а он это делает почти лучше всех. Так что, по окончанию лечения планируем его выписать в расположение эскадрильи.
Вязин недовольно зыркнул в мою сторону и переместился к моему соседу с забинтованным лицом.
В палату в этот момент вбежала запыхавшаяся медсестра. Такое ощущение, что эта девушка бежала с самого аэродрома.
— Товарищ… эм… майор… ой! — пыталась она отдышаться, но начальник отделения попытался её успокоить.
— Милая, отдышались! Не переживаем и докладываем, — спокойно сказал врач.
Но медсестре уже ничего не нужно было говорить. За окном был слышен свист винтов, гул двигателей и громкие сигналы машин.
— Обход продолжи. Коллеги, в операционную. Готовьтесь. Много работы, — быстро сказал Вязину майор и вместе с другими докторами вышел из палаты.
Видимо, много раненных привезли в госпиталь.
После утреннего обхода ко мне с очередным визитом прибыл Кеша. Радостный, будто сытый бегемот. Да он и размером примерно ему соответствует. Вот что творят печеньки с молочком!
— Саныч, ты когда вернёшься? Все уже ждут, чтобы отметить, — говорил Петров, сидя напротив меня на стуле.
В небольшой авоське он принёс гостинцы из местного военторга, которые мы по большей части раздали моим соседям. Себе же я оставил пару консервов и свежеиспечённый хлеб с ватрушкой.
Сам я был не голоден, но взгляд моего друга в момент когда я убирал в сторону оставшиеся продукты, говорил о многом.
— Пока ещё лежу. Сам бы отсюда сбежал. Какие новости в эскадрилье? — уточнил я.
— Операция ещё не закончилась, но мы основные задачи выполнили. Кувалдин говорит, что про работу нашей 363й упоминают только вскользь. Мол, «молодцы» и «большое командирское спасибо».
— Это нормально. Уже все привыкли, что мы хорошо делаем свою работу. Поэтому и не удивляются.
Тут Кеша слегка помрачнел и подсел ближе.
— Меня к особисту вызывали. Но не к Турину, а к какому-то другому. Я его не знаю. Нашего особиста из кабинета попросили выйти и беседовали со мной отдельно. Это по Баеву.
Петров рассказал, что вопросы ему задавали странные. Ну для Кеши вообще такой допрос в новинку, так что он был непреклонен в суждениях.
— И что ты рассказывал?
— Да всё. Как Баев руководил, как из-за него пацаны погибли, как он нас не прикрыл и как я на него автомат наставил.
На последних словах про автомат я чуть не подавился водой, которую решил попить.
— Кеша, ты прямой, как угол на 90° градусов. Про автомат мог умолчать?
— Да они мне и не поверили. Сказали, что вам всё показалось. А я говорю, что нет. Дали какую-то бумагу подписать, но я не стал.
На мой вопрос, прочитал ли он бумагу, Петров ответил всё так же честно, что не читал. Предполагаю, что приезжий особист выполняет функцию «отмазывания» Баева.
— А что Кислицын? — спросил я.
— Да тут всё просто. Его в Лашкаргах переводят. А нам оттуда замполита.
Вот так вот! Техничное заметание следов. Перевести человека в пустыню на юге Афганистана подальше от основной цивилизации — «грамотное» решение. А сюда прислать человека, совершенно не разбирающемся в происходящем. Он и вопросы задавать не будет.
Самое интересное, кого пришлют вместо Баева. Сомневаюсь, что командование пойдёт на то, чтобы оставить его в Баграме.
Через несколько минут после ухода Кеши, в палате очередной приём раненных. Хрупкие и уставшие медсёстры из последних сил закатывали двух только что прооперированных раненных.
— Ноги… болят… не могу, — прошептала одна из девушек.
Я и ещё один из пациентов подбежали к каталкам, чтобы помочь их затащить в палату.
Ночью, в палате были видны десятки огоньков бледно тлеющих сигарет. Напоминает огни подхода взлётно-посадочной полосы или боковые огни. И с каждой кровати, искалеченный в горах или на равнине простой советский солдат угрюмо молчит.
А если у кого-то есть силы и возможность говорить, тихо произносили «Как жить дальше?», аккуратно поглаживая ампутированную конечность.
Эта ночь исключением не стала. Единственное, мой новый сосед по палате оказался более разговорчивым. Предыдущие двое лежали на соседней койке только ночь после операции, а утром отправлялись в Союз. Точнее, к ним приходили санитары и, укрыв одеялом или солдатской шинелью, уносили из палаты для погрузки в машину.
— Саныч, а вот ты генералом можешь стать? — спросил у меня сосед, который был командиром мотострелкового взвода.
Его лицо посекло осколками. Так что когда он зажигал спичку и подносил к себе ближе, мне казалось, что передо мной мумия.
— Теоретически могу.
— А практически?
— У меня папа не генерал, так что вряд ли.
— А правду говорят про вашего командира? Слышал, что он чуть ли не сын маршала. Вроде его отстранили?
— Пока не знаю.
Тут же палату разорвал дикий крик. Затем второй. Некоторые из бойцов даже сигареты побросали от неожиданности.
— Опять началось, — донёсся до меня расстроенный голос одного из парней.
— И так до утра будет, — сказал ещё один.
— А обезболивающие?
— Не поможет. У них в позвоночник ранение.
У кричащих парней были такие ранения, что даже самое сильное обезболивающее не помогало.
Я встал с кровати, чтобы подойти и позвать помощь. Пока шёл, по проходу между рядами на меня все смотрели с недоумением.
— Саныч, ты им не поможешь, — шепнул мне мой сосед.
Отвечать ему я не стал. Вышел в коридор и подошёл к дежурной медсестре.
— Красавица, ребятам надо помочь.
Из палаты продолжал раздаваться крик. Никогда не думал, что так может быть больно людям. И ведь это сильный мужской организм. Даже не представляю, какое лекарство поможет парням.
— Я… мы им уже вкололи. Больше нельзя. Понимаю, что вам тяжело уснуть…
— Сон тут ни при чём. Парень на части разрывается, — сказал я.
Медсестра тут же ушла за дежурным врачом, а в палате продолжал кричать один из парней. Вернувшись туда, я услышал, как он сыплет проклятиями и оскорблениями в адрес медиков.
Не в силах выдержать адскую боль, он совершенно обезумел и пытался нанести себе удары по лицу. Ненормативная лексика выглядела в данном случае слабым проявлением эмоций.
Я подошёл к нему и сел рядом, пытаясь удержать руки.
— Не могу! Не могу, — продолжал просить парень, а я даже не знаю, чем ему помочь. — Дай мне её. Не хочу больше кричать.
Парень показывал на подушку. Я взял её и протянул парню. Он тут же вырвал её у меня. Нечеловеческий крик тут же сменился на гулкий стон. Едва гнущимися пальцами, он сжимал подушку, будто это его последняя надежда.
В палату медленным шагом вошёл капитан Вязин с лекарствами. Увидев, что я рядом с пациентом, он посмотрел на меня как на врага народа.
— Уйдите от него, — рявкнул он.
— А вы совсем не торопитесь, как я посмотрю, товарищ капитан.
Вязин что-то проворчал мне в ответ и быстро подошёл к кричащему парню.
Он его осмотрел и вколол обезболивающее. Не прошло и пары минут, как парень отпустил подушку. А ещё через минуту и вовсе уснул.
— Увижу курящих, накажу, — проворчал капитан, осмотрев палату.
Интересно, а какие у него рычаги воздействия на раненых солдат и сержантов? Боюсь, их уже ничем не напугать.
Вязин снял медицинскую шапочку и показал мне пройти с ним в коридор.
Выйдя из палаты, он отправил куда-то медсестру, а сам подошёл ко мне вплотную.
Тишина в коридоре сменилась нарастающим гулом двигателей вертолёта, пролетающего рядом с медсанбатом.
— Вы чего здесь устроили? Подняли на уши всех, отвлекли меня от работы. Не понимаете, что ему вы ничем не поможете. Он инвалид. Этот укол — временное средство.