— Точно больше ничего не скажете, лейтенант Клюковкин? — спросил у меня командующий.
— Никак нет, товарищ генерал-полковник.
Ещё бы! После такого размашистого «леща» по холодильнику что-то говорить я бы точно не стал.
— Понятно, — буркнул командующий и подошёл ко мне вплотную.
Генерал-полковник тяжело дышал и внимательно смотрел мне в глаза. Как-то странно! Только недавно отправлял меня из кабинета, а теперь не даёт уйти.
— За ваши действия полагается вас либо представить к званию Героя Советского Союза, либо отстранить от должности и отправить служить в какую-нибудь приморскую часть. Например, Берингово море вполне подойдёт.
— Товарищ командующий, он в Соколовке служит. Его уже ничем не напугаешь, — вступил в разговор Ефим Петрович.
Командующий кивнул и… протянул мне руку. Не сразу я осознал, что нужно пожать её, но секундного замешательства никто не заметил.
— Но всё что могу — это выразить своё уважение вашему характеру и профессионализму. На таких как вы, можно и страну оставить.
— Служу Советскому Союзу, — спокойно ответил я.
На этом моё пребывание в кабинете подошло к концу. Выйдя за дверь, я не сразу собрал в кучу все мысли. Пару минут решил постоять у открытого окна в коридоре, из которого был виден небольшой сад рядом со штабом.
С ветки на ветку перепрыгивает «местный житель» — мартышка, держа в лапе что-то оранжевое. Возможно, где-то утащила апельсин. А может и сорвала с какого-то дерева.
— Оазис, — шепнул я, описывая увиденное за окном.
Смотря на природу Джелалабада, трудно представить, что в нескольких десятках километров отсюда вчера шло настоящее сражение. И там не было ни деревьев, ни апельсинов. Да и мартышка там не могла появиться однозначно.
Там, среди расщелин, песка и камней, полегло несколько сотен бойцов. И это только кого смогли посчитать. Думаю, что смрад, запах пороха и гари будет стоять ещё не один день.
А сколько ещё предстоит вытерпеть на этой войне. Может, всё не так печально закончится. Другим будет отношение к «шурави» в обществе. Но главное — хочется, чтобы больших потерь наша страна избежала в этих горах и песках.
— Есть! — услышал я громкий голос Енотаева, вышедшего из кабинета и закрывшего дверь.
Выглядел он весьма довольным. Значит, оправдали.
— Товарищ командир, всё в порядке? — спросил я.
— Конечно, — подошёл ко мне Ефим Петрович и достал сигарету. — Отстранён от должности и возвращаюсь в Союз.
Вот так в порядке! Нашли на ком отыграться.
— Командир, разрешите я пойду всё-таки что-нибудь скажу…
— Отставить, Клюковкин. Всё нормально. Кого-то нужно было отстранить. Выбрали меня. Домой раньше поеду.
— То есть, просто прекращают вашу командировку? — уточнил я.
— Да, — подкурил сигарету Енотаев.
В своей прошлой жизни Я уже сталкивался с подобными мерами воздействия во время командировок в одну из ближневосточных стран. Домой можно было уехать за любую ерунду.
Прошло несколько минут. В пепельнице прибавилось окурков, оставленных после выкуренных сигарет Енотаевым. Вновь открылась дверь, и в коридор вышел Борис Матвеевич.
— Оправдали? — хором спросили Енотаев и я.
— Усё нормально. Отстранён от должности и возвращаюсь в Союз. Причём пока только в распоряжение командующего округом. Там определят куда мне ехать служить.
Прекрасно! Минус два отличных и опытных командира. Чем только думает командование?
— В Москве сказали, что большие потери. Мол, надо было лучше командовать, — сказал Тростин.
— Ну, им там виднее, — покачал головой Енотаев.
— Хорошо что вы не ушли. Хотел сказать вам большое спасибо мужики. И «джелалабадскому» полку тоже. Вытащили кого смогли. Прикрывали как могли. Теперь… осталась самая трудная работа для командира.
Тростин тяжело вздохнул, протерев лысину платком. Действительно труднее всего командиру в тот момент, когда приходится смотреть в глаза родным погибших подчинённых.
Но тут снова открылась дверь кабинета командира 77й бригады. В коридор вышел генерал-лейтенант Целевой. Его рубашка была расстёгнута, а фуражку он держал в руке.
Как только он закрыл дверь, то повернулся к нам.
— Оправдали? — вырвалось разом у нас троих.
Ну, другой реакции не могло быть в такой момент.
— С ума сошли⁈ Сам ушёл! — громко ответил Целевой и подошёл к нам. — Курить есть?
Тут же и Енотаев, и Тростин протянули по сигарете генерал-лейтенанту. Выбирать тут было не из чего — одна и та же марка была у Бориса Матвеевича и Ефима Петровича с одним и тем же животным на фоне песков на упаковке.
Они предложили и мне «отраву», но я лишь отрицательно покачал головой.
— Вы парни хоть и суровые мужики, но сигареты у вас дерьмо! Не накуриться этими вашими «верблюдами», — быстро скурил сигарету генерал-лейтенант.
Он пожал каждому руку и молча ушёл по коридору к выходу. Ради интереса мы ещё пару минут постояли рядом с кабинетом, но больше отстранённых не было. Выйдя на улицу и подойдя к машине, я задал Енотаеву интересующий меня вопрос.
— А куда подевался Кузьма Иванович?
Ефим Петрович зашёлся кашлем при первом же упоминании подполковника Баева. Как только он успокоился, смог посмеяться и ответить.
— У него сейчас много работы. Не думай про него, — ответил Енотаев и приказал мне сесть в машину.
Прошло несколько дней, но никаких итогов по окончании операции озвучено не было. По словам Енотаева, конфликт с соседним государством был успешно решён.
Сыграли свою роль дипломаты, выставившие ответный протест и претензии руководству Пакистана. Припомнили всё: поддержку душманов, желание отторгнуть некоторые приграничные провинции и периодические нарушения границы Демократической Республики Афганистан.
Почему только при этом понесли наказание некоторые руководители, мне непонятно.
Как непонятно, почему за эту операцию никто из отряда Сопина, «джелалабадского» полка и нашей отдельной группы, не представлен к наградам. Как раз этот момент и стал предметом обсуждения на вечернем «саммите».
Атмосфера больше напоминала чаепитие с вкусняшками. Что-то крепкое было употреблять незапрещено, но ни у кого желания не было. И вообще, всем уже хотелось в «родное» высокогорье Баграма вернуться.
— Да что за ерунда, Ефим Петрович⁈ Я этих духов вот так вот крутил, гонял, делал всем, чем можно было делать, а мне даже спасибо не сказали, — возмущался Мага.
— Командир, брат дело говорит. Надо писать туда… ну куда мы обычно пишем, если недовольны, — поддержал Бага товарища.
Енотаев улыбнулся, отпивая из чашки.
— Баграт, вот именно оттуда, куда мы обычно пишем, это самое распоряжение про награды и пришло. Есть мысли ещё куда пожаловаться? — спросил Ефим Петрович.
— В газету «Правда», — предложил Кеша.
— Там ни одной строчки про боевые действия в Афганистане не написали. Везде побеждают местные правительственные войска. А мы только старушек переводим через дорогу, гуманитарную помощь развозим, дома строим… — начал говорить Ваня Васюлевич, но его прервал Енотаев.
— Отставить подобные рассуждения, — громко сказал комэска.
— Виноват, товарищ командир.
Кто-то уже начал терять веру в идеалы интернационального долга.
— А ты что скажешь, командир звена? — обратился ко мне Енотаев.
— Смотря про что, Ефим Петрович.
— У нас сейчас «круглый стол». Каждый высказывается, — добавил Кислицын.
Я посмотрел на остальных. Сложно что-то сказать, когда не с первого раза понимаешь, в чём заключается и перед кем у тебя этот пресловутый «интернациональный долг». Но я знаю другое — есть приказ Родины.
— У меня мысль простая. Есть долг перед страной, перед советским народом, перед всей необъятной Родиной. И мы его обязаны исполнить. Побеждает та армия, которая о долге не рассуждает. И не стоит забывать, что не будь нас здесь, пришли бы другие. Вот они бы точно не строили домов и старикам не помогали.
Енотаев кивнул, а во взгляде остальных сослуживцев я увидел больше понимания, чем раньше.
— Не за награды, чеки и рубли мы здесь, мужики. А чтобы Родину всегда великой звали, — произнёс комэска.
Чем-то напомнило строчки из одной песни. Она про другую войну. И мне очень хочется, чтобы её не было в этой реальности.
— Послезавтра тяжёлый день. Проход, кто будет делать? — спросил Енотаев.
На церемонию вызвались выполнить пролёт Кислицын и Мага. С моего звена полетят Юрис и Семён Рогаткин.
— Тогда всем отдыхать. Завтра обязательно выспаться и быть готовыми, — объявил Енотаев.
Допив чай, все отправились спать. А вот я не торопился, поскольку мне не давал пойти в модуль мой лётчик-оператор.
Кеша отвёл меня в сторону и начал нести пургу.
— Сань, вот если бы я тебе сказал, что у меня есть к тебе просьба. Очень серьёзная, мужская, о которой я бы не хотел тебе говорить… — начал объяснять мне Иннокентий.
Ну вот что он опять за пургу несёт?
— Ближе к делу, Кеша. Я понял, что ты мне что-то хочешь сказать.
— Да… Ну нет! Хочу, но не хочу. Я просто интересуюсь…
— Так ты говоришь, хочешь или интересуешься? Выбери один из глаголов, — улыбнулся я.
Кеша задумался. Глаза у парня бегали, а его внешний вид говорил о многом. Волосы зачёсаны, изо рта свежо пахнет так, будто он куст мяты съел. Ну и аромат одеколона «Шипр» ни с чем не спутать.
Будучи подростком, я таким прыщи протирал, а в Союзе это мужской парфюм. Надо отметить, что запах неплохой.
В общем, куда собрался идти Кеша, мне понятно. Главное, чтобы на свидании с девушкой он также не потерял возможность связно говорить.
— Саныч, друг! Мне очень надо сказать тебе кое-что, но я…
— Короче, Ален-одеколон, у тебя «джентльменский набор» весь в наличии? — спросил я.
— Конечно! Я ж готовился! А что входит в этот набор?
Пф! И это мой лётчик-оператор! Пришлось собрать парня на свидание в очень быстром темпе. Даже нашлось ему «изделие номер 2» в достаточном количестве. Ведь он же именно за этим и собрался идти в женский модуль.