Липкин, посмотрев на коробку, улыбнулся. Слишком много было консервов, банок со сгущёнкой, галет и другой вкуснятины в этом «подгоне» от тыловика.
— Ильич, спасибо. А что тогда тащит Петров сюда?
— Там маленький сухой паёк. Я на каждого из участников ночного вылета выбил в Кандагаре такой…
— А остальным? Помимо нас в эскадрилье много людей, — уточнил я.
Сычкин призадумался. Объедать личный состав — дело подсудное. Липкин и экипаж ведомого Ми-24 зашли в ЦБУ, оставив меня с Яковом наедине.
— Значит так, Яша. Ты нёс эту коробку не мне, а на кухню. Вроде как дополнительный паёк для личного состава. И в первую очередь я завтра должен увидеть эти консервы у техсостава, солдат и женщин. Всё понятно?
— Так точно, — сказал тыловик и протянул мне коробку.
— Ты меня не понял, как я погляжу.
— А! Вот теперь понял, — подмигнул Яков и поставил коробку.
Он полез к себе в куртку и вытащил оттуда… пузырёк с прозрачной жидкостью.
— Яша, ещё раз меня не поймёшь, будешь иметь бледный вид.
Сычкин расстроился и убрал пузырёк. Не думал, что увижу его когда-нибудь таким… обиженным.
— Командир, мне сказали, что вы добились того, чтобы мне дали медаль. Я решил вас отблагодарить. Вот выпивка, а в коробке закуска.
— Ильич, ты медаль заслужил, а не выторговал. Запомни это. А если кто-то скажет что это не так, можешь смело плюнуть тому в лицо, — похлопал я по плечу тыловика.
Яков приободрился, взял коробку и пошёл в сторону столовой.
— Сан Саныч, а что с остальным делать?
— С чем именно.
— Ну, я 50 коробок притащил сегодня с Кандагара.
Поражаюсь его способности выбивать продовольственные товары.
— Кушать. Все будем кушать консервы и запивать сгущёнкой. Доброй ночи! — ответил я и вошёл в ЦБУ.
Доложив об итогах вылета Веленову, я долго отвечал на его вопросы. Юрий Борисович интересовался всем и не успевал записывать.
— Так, сначала НАРы, потом чем работали? — спросил Веленов, когда через 15 минут мы перешли к обсуждению самого удара по каравану.
— Сначала цель подсветили, а потом капитан Винокура пустил «сигару».
— Пустил сигару… какая ещё «сигара»⁈ — возмутился командир полка.
— Юрий Борисович, зачем такие подробности? Я ж вам вкратце уже всё изложил.
— На КП требуют подробностей. План «Завеса» контролируется из столицы. Причём самой что ни есть советской столицы. Всё нужно знать. Так что за «сигара»?
Пока я докладывал командиру полка, появился и Кеша. Нашего сухого пайка хватило, чтобы угостить и разведчиков, и дежурную смену на ЦБУ.
Как только мы сели перекусить, Липкин начал рассказывать о беседе с Сопиным. Послушать было интересно, поскольку Игорь Геннадьевич находился в Кабуле рядом с генералом Целевым.
— Все довольны, но не до конца. Завтра летим на осмотр места вместе с Сопиным, — проговорил Пётр Петрович, намазывая кильку на хлеб.
— Понятно. Что генерал сказал? — спросил я.
— Рэм Иванович ждёт телеграмму от нас с именами отличившихся. А для тебя, Саныч, отдельное сообщение. Целевой сказал, чтоб себя не указывал. Он сам знает, как тебя наградить, — ответил мне Липкин.
— Сан Саныч, наверняка подготовят тебе большую и красивую звёздочку, — предположил Винокура.
— Думаю, что отделаются «большим командирским спасибо», — ответил я.
Сидящие за столом улыбнулись и решили выйти на перекур. Остался только Кеша и Пётр Петрович.
Мой друг Иннокентий был занят поеданием ещё одной банки тушёнки, которой я его угостил. А вот Липкин не торопился вставать из-за стола. Командир отряда спецназа придвинулся ко мне и внимательно посмотрел.
— Саныч, как ты сюда попал в этот забытый всеми Шахджой? Это не твой уровень.
— Почему ты так считаешь? Я досрочно получил воинское звание «майор». Вот теперь отрабатываю, — произнёс я, отклонившись назад.
— Ну, хорош! Я никогда не поверю, что ты поспорил с генералом. Где ты его вообще встретил то в Торске?
Когда-то я ему рассказал, что меня сюда отправили из перепалки с генералом. Естественно, что о романтических отношениях с Кристиной Васильевной Чагаевой умолчал. Так что иной информации ему знать не нужно.
— Я целенаправленно поехал в главкомат и поспорил.
— Партизан! Вот с Кешей хорошо разговаривать, — повернулся он к Петрову, который заканчивал с приёмом пищи.
— А мне нечего скрывать. Мне в Союзе неинтересно, — сказал Кеша, взяв галеты.
Липкин сделал удивлённое лицо. Услышать такое даже для меня сначала было странным. Особенно, когда я уже встретился в этой жизни с человеком, которому претит жить в Советском Союзе.
Но в случае с Кешей я быстро понял, что он имел в виду совершенно другое.
— Пояснишь, Иннокентий? — спросил Пётр Петрович.
— Всё просто. С кем не заговоришь, все просто живут. Лучше, чем лет пять назад. То Саманту Смит обсудят, то «Вечный зов», то «Чучело». Мне им нечего сказать.
— А здесь? — задал вопрос я, хотя и сам прекрасно знал ответ.
— Здесь у меня друзья. Здесь ничего объяснять не надо. Здесь есть с кем поговорить.
Интересная вещь получается. Государство в этой реальности повернулось лицом к участникам войны в Афганистане. В обществе отношение людей адекватное и уважительное. Но пресловутый «афганский синдром» ветеранов по-прежнему не отпускает.
К рассвету, техники уже подготовили нам Ми-8 для полёта в район ночного удара. Михаил Орлов оказался на вертолёте раньше меня и что-то высказывал одному из техников. При подходе к стоянке я успел уловить окончание разговора.
— Ты понимаешь, что люди на борту, и я за них отвечаю. Как так можно было⁈ — возмущался Михаил.
— Виноват, товарищ старший лейтенант… — отвечал ему техник, поправляющий шапку.
— Кругом, и шагом марш отсюда! — громко крикнул Орлов, и техник быстро убежал.
Только я собрался разузнать в чём дело, как обнаружил интересную деталь. На утреннюю задачу вчера планировали 11-й борт, а отчитывает Орлов техника рядом с 12 м.
— Товарищ командир… — подошёл ко мне Михаил.
— Вольно! В чём дело?
— Борт пришлось… поменять. На 11-м неисправность, — ответил Михаил, но врать у него не особо получается.
— И что же там неисправно?
— «Волос» нашли на рычаге поворота лопасти, — ответил Орлов.
— Оригинальное название. После поговорим. Где пассажиры? — спросил я, и Михаил показал мне на грузовую кабину.
Войдя в неё, я поздоровался со всеми присутствующими и прошёл в кабину экипажа.
На борту с нами были Сопин, прилетевший утром в Шахджой, командир отряда спецназа Липкин и мой начальник штаба Алексей Гвидонович. Ещё к ним добавились два офицера с подразделения Петра Петровича.
Особо выделялся замполит отряда разведчиков, который держал в руках фотоаппарат. Я невольно вспомнил службу в Вооружённых Силах в моей прошлой жизни. Там тоже на фотоотчётах много что было завязано.
Через несколько минут винты раскрутились. Разрешение на взлёт от руководителя полётами было получено, и Орлов начал выполнять контрольное висение. Два Ми-24, которые осуществляли прикрытие, уже висели над площадками.
— Коверкот, 115-й, контрольное висение норма. Взлёт по задаче, — запросил Михаил.
— Разрешил, — ответил руководитель полётами.
Орлов выполнил разгон и отвернул в сторону дороги, ведущей на Газни. Вот только это был не самый короткий путь.
— Давай через перевал Чала, — сказал я по внутренней связи.
— Понял, — ответил Михаил и начал предупреждать Ми-24, что маршрут изменился.
Пока мы летели, я подмечал для себя, как пилотирует Орлов. Спокойно, размеренно, а с лица так и не сходила улыбка. Видно, что парень по-настоящему получает удовольствие от лётной работы.
— Командир, а много уничтожили вчера? — спросил у меня Орлов, когда мы прошли над горным перевалом и начали снижаться над степью Льварган.
— Взрывы были мощные. Думаю, что перевозили много вооружения. И да, на борту командир сидит в левой «чашке». Так, что сейчас я Сан Саныч, — подмигнул я Орлову.
Чем ближе к месту ночного удара, тем отчётливее виден струящийся в небо чёрный дым. Не всё ещё стлело после вчерашней охоты.
— Наблюдаю площадку. Готов к посадке, — сказал Орлов.
Я уже приготовился ему высказать недовольство спешкой и неправильными действиями, но меня опередил ведущий Ми-24.
— 115-й, мы ещё не проверили, — вышел он в эфир.
— Понял. Тогда выполняю вираж до команды.
«Шмели» вышли вперёд и быстро облетели район вчерашней атаки. Как только они закончили, Орлов вывел вертолёт из разворота и начал подлетать к месту боя.
Бросились в глаза три разбитых и сгоревших машины. Их кабины были изувечены взрывами, прогнуты внутрь, стёкол нигде не осталось. И все эти осколки блестели на солнце, будто льдинки.
Ещё две машины были наполовину погружены в песок. Чёрные следы копоти покрывали песок и камни вокруг мест взрыва.
— Площадку наблюдаю. Посадка, — произнёс в эфир Орлов.
Быстро снизившись на повышенной скорости, он подошёл к земле и начал проходить вперёд. При этом обгонял пыль, поднятую воздушным потоком от несущего винта.
Ми-8 коснулся поверхности и застыл, погрузившись в облако песка. Тут же в кабине я почувствовал запах гари и жжёного металла.
Как только выключили двигатели и пыль осела, начали выходить из вертолёта. Ступив на землю, я сразу понял, что разбили мы очень непростой караван.
Под ногами можно было увидеть обложенные купюры афганей и мелкие частицы разорвавшихся снарядов. Вокруг дымящих и искорёженных автомобилей, будто сожжённые поленья, лежали снаряды от «эрэсов».
— Сан Саныч, мы с тобой даже в 1980 м такие караваны не перехватывали, — подошёл ко мне Сопин.
— Да, что-то слишком он большой, — ответил я, обойдя оторванную дверь автомобиля.
Причём это чудо автопрома было немецкой марки с наваренными высокими бортами. Рядом лежали обгоревшая одежда и мешки с купюрами. Я заглянул в кабину и обнаружил там обгоревшие останки водителя.