Бобосадыков пристально посмотрел на Сурикова. Подвинул пачку к себе.
– Как говорят, чем богаты. Другого у убитого не было.
– Я пойду?
– Минутку. Взгляните на это.
Подполковник вынул из папки несколько фотографий и протянул Сурикову. Снимки были сделаны профессионально четко и выразительно. Убитый лежал ничком. В спине ниже левой лопатки картинно, будто для съемок кинофильма, торчала рукоятка ножа, сделанная из оленьего рога. Бурое маслянистое пятно расползлось по одежде вокруг рукоятки. На другом снимке убитый уже был перевернут на спину. Сомнений не оставалось – это Нормат. «Неужели он и стал тем самым трупом, – подумал Суриков, – который мне обещал?»
– Что, знакомый? – спросил Бобосадыков с едва уловимой ехидцей в голосе.
– Его в Кашкарчах не знал тот, кто здесь не бывал, – ответил Суриков. – Это Нормат Планакеш.
Бобосадыков ничем не выдал разочарования.
– У вас односторонние сведения, – сказал он. – В преступной среде этого типа еще называли Бий – по-русски Тарантул. И он оправдывал свое имя.
– Разрешите? – спросил Суриков и подвинул к себе папку. Раскрыл и нашел заключение медицинской экспертизы. «Убит ударом ножа… На спине следы множества ушибов и ссадины неизвестного происхождения…» Значит, падение на ящики не обошлось Тарантулу даром. Не эта ли неудача стала в конце концов причиной его конца?
– Расплывчато, – сказал Суриков. – Неужели эксперт не мог предположить, возникли эти ушибы от побоев или от иной причины…
– Мы не имеем таких специалистов, как вы в Москве, – недовольно бросил Бобосадыков и стал собирать бумаги. – Врач молодой, неопытный. Может, этот сукин сын упал с крыши, может такое быть? У следователя есть вывод, и пусть предполагает.
– Я могу идти? – спросил Суриков официально.
– Если у вас нет ко мне просьб, пожалуйста.
Вафадаров ждал в коридоре. Они вместе вышли на улицу.
– Давай так договоримся, Садек, – предложил Суриков. – Ты сейчас сходи на вокзал. Оформишь мне билет до Ташкента. Потом возвращайся домой. Я прямо отсюда в штаб пограничного отряда. Долго там не задержусь. Как освобожусь, зайду к вам.
– Что ты придумал, Суриков? – спросил Садек. Он чувствовал себя неловко. – Догадываюсь, ты задумал хитрость, но не понимаю. Это плохо для дела. Знаешь пословицу: глухой смеется невпопад. Для нашего дела любое мое слово невпопад – плохо.
– Твое удивление у Бобосадыкова было в самый раз. Он внимательно следил за твоей реакцией. Я видел. Обо всем остальном только у тебя дома
Через полчаса Суриков был в штабе погранотряда. Дежурный, неопределенного возраста капитан в выцветшей форме, в фуражке с линялым бледно-зеленым околышем, тщательно разглядел документы и провел к командиру отряда.
– Как его величать? – поинтересовался Суриков.
– Подполковник Мацепуро, – доложил дежурный с подчеркнутой холодностью.
– Савелий Ефимович? – спросил Суриков удивленно. – Это не он раньше служил начальником заставы Сарболанд?
– Савелий Ефимович – это точно, – сказал дежурный, – а до отряда он служил в штабе округа. Инспектором.
Суриков улыбнулся. О командире отряда, оказывается, он знал больше, чем его нынешние подчиненные.
Перешагнув порог кабинета, Суриков вздохнул широко и свободно. Кондиционер, напряженно гудя, вырабатывал живительную прохладу. За столом, проглядывая какие-то бумаги, сидел подполковник в рубахе с короткими рукавами, с распахнутым воротом. На фоне окна его рыжие, подстриженные ежиком волосы светились, как нимб над головой христианского святого. Сомнений не оставалось – под началом этого офицера Суриков отстоял годы срочной службы на высокогорной заставе Сарболанд.
– Здравия желаю, товарищ подполковник, – произнес Суриков, лихим движением отдав честь. – Вы теперь такой большой начальник, что скорее всего меня не узнаете.
– Откуда? – спросил Мацепуро строго и вгляделся в посетителя пристально, чуть прищуриваясь.
– Сарболанд, – как пароль, произнес Суриков.
– Постой, постой, – сказал подполковник, не давая ему назваться. – Сейчас вспомню. Сейчас, – он улыбнулся и качал головой, помогая себе думать. – Так, так… Все, вспомнил. Суриков. Если не ошибаюсь… Андрей. Верно?
– Точно, товарищ подполковник, – обрадовано воскликнул гость. – Ну и память!
– Не жалуюсь, – довольный собой, согласился подполковник. – Хотя скажу, нелегко вспомнить. Знаешь, сколько вас, молодых, через заставу прошло? Ого-го!
– Представляю. И все же узнали.
– Ты где сейчас, Суриков? Какими судьбами в наши края?
Суриков вытащил удостоверение и положил его на стол. Мацепуро подвинул книжку к себе, внимательно прочитал текст, поглядел на фото, бросил взгляд на гостя, сверяясь. Потом закрыл корочки и оттолкнул по столу удостоверение владельцу.
– С тобой все ясно. Сыщик – это хорошо. Что зашел – спасибо. Не забыл, значит, заставу. А там после меня уже три начальника сменилось. Растут ребята. Да и ты уже капитан. Молодец!
– Мне нужна помощь, Савелий Ефимович, – сказал Суриков и смущенно улыбнулся. – К кому еще кроме вас здесь идти?
– Что приключилось? Выкладывай.
– Приехал я без рекламы, а меня услужливо засветили. И сидят на пятках.
– Чем тебя здешние места привлекли? Если не секрет, конечно.
– Для вас не секрет. Наркотики.
– О, серьезное дело! Здесь этого добра хватает. Давно пора приглядеться. У меня к этому дерьму свой счет.
– Значит, поможете. Мне нужно нырнуть поглубже. Уйти с глаз.
– Кто же тебя так допек? – спросил Мацепуро.
– Будто нельзя угадать. Сам товарищ Бобосадыков.
– Так, – сказал Мацепуро жестко. – Моя милиция меня бережет.
– Что моя – это факт. А кого она здесь бережет, надо еще выяснить.
– Докладывай, что задумал.
– Сегодня вечером я скорым поездом выезжаю в Ташкент. Так сказать, сугубо официально. Почетный караул. Оркестр. Провожающие лица…
– Бобосадыков? – спросил Мацепуро понимающе.
– Сам-то навряд ли, но без его людей не обойдется. Он у вас тут царь, бог и воинский начальник.
– А уезжать ты, как я понял, не собираешься?
– Надо уехать, чтобы остаться.
– Понял. Думаю, лучше всего сделать так. Ты сойдешь на ходу за разъездом Акбулак. К этому времени будет уже темно. Там справа канал. Растет густо кустарник тамариск или джангиль по-местному. Рядом дорога. Тебя будет ждать мой вездеход «газон»…
– За разъездом трудно. Там поезд прет накатом. Удобнее до разъезда. На долгом подъеме.
– Если тебя будут контролировать, то до разъезда. Значит, исчезать из вагона на подъеме нельзя. На разъезде остановка две минуты. Твои контролеры там и сойдут. – Мацепуро насупил брови, размышляя. – Сделаем так. Старший погранотряда шепнет машинисту, и тот притормозит на полминуты. Тебе их хватит. Прыгать там мягко – песок.
– Это я сделаю. Мне важно, чтобы сам наряд шороху не наделал. Увидят, кто-то спрыгнул в пограничной зоне, сорвут стоп-кран, огонь откроют.
– Мои не откроют. От них и без огня не ускользнешь. А вот как тебе потом ускользнуть от Бобосадыкова – это уже сам решай.
– Машина ваша, к вам и приеду, – объяснил Суриков свой план. – Часов до двух побуду в отряде, а там уйду. Если не возражаете.
– Как тут возразишь, – заметил Мацепуро и тряхнул рыжей головой. – У тебя доброжелателей навалом. Звонил Эргашев, просил помочь, если обратишься. Будто ты сам не мог это сделать по-товарищески.
– Фу ты! – хлопнув в ладоши, сокрушенно сказал Суриков. – А я-то думал, вы меня в самом деле узнали!
Мацепуро расхохотался.
– Эк тебя задело! Да, конечно, узнал. Думаешь, когда Эргашев звонил, он мне объяснял, что капитан милиции из Москвы – бывший солдат с моей заставы? Это я все сам вычислил, когда разговор пошел.
– Ладно, поверю, – согласился Суриков. – А то чего доброго передумаете помогать.
– Врачу не помочь – преступление, – сказал Мацепуро серьезно. – А болезнь здешних мест надо лечить срочно. Прогнил организм власти. Прогнил начисто. Ткнешь, а внутри труха. Развалится все скоро к чертовой матери!
– Не узнаю вас, Савелий Ефимович. Раньше на политзанятиях вы каменной скалой за систему стояли. Вам говорили – сельское хозяйство рушится, что вы нам отвечали? «Да, отдельные негативные явления есть, но не надо их обобщать. В целом наш народ, руководимый и вдохновляемый, ведомый и направляемый…» Так примерно, а?
– Понесло? – спросил Мацепуро отчужденно.
– Зачем же? Просто хотелось, чтобы вы теперь не утрачивали верного представления.
– Я и не утрачиваю. Стою, на чем стоял. Стою твердо. Но вижу, что и где рушится. Вижу, что нет у нас власти дела, а только власть разговоров. Этого мне не запретишь? – и тут же, показывая свое нежелание продолжать, сказал: – Мой газик будет ждать тебя на спуске. Договорились?
Выйдя из здания штаба, Суриков сразу заметил Садека. Тот медленно прохаживался в густой тени платанов, росших над арыком, и явно его поджидал.
– Ты зачем тут? – спросил Суриков удивленно.
– Мало ли что, – ответил Вафадаров неопределенно. – Сейчас прямо к нам поедем. Отец тебя ждет. Прощание хочет устроить.
– Но я, – сказал Суриков растерянно, – далеко уезжать не собираюсь.
– Вот именно поэтому, – перебил его Садек. – Если Юсуф Вафадаров не устроит проводы, то даже зеленая бака – лягушка в хаузе Бобосадыкова не поверит, что гость уехал.
– Спасибо, – растроганно произнес Суриков.
– Спасибо потом, когда дело сделаем. А пока одна просьба. Будет разговор, не затрагивай войну. У отца это больное место. Все, что связано с войной, с наградами, его сильно расстраивает. А тут как назло вчера его друг-фронтовик умер. Особенно наград не касайся.
– Отца что, обошли? – опрометчиво спросил Суриков и сразу понял, что ляпнул нечто обидное, так враз помрачнело лицо Садека. Но ответил он спокойно, ничем не выдавая чувств:
– Наоборот. Слишком много наград за одну войну выдано. Так отец считает. Поэтому сам он носит в праздники только то, что действительно заслужил на фронте. У него четыре медали с войны – «За отвагу», «За боевые заслуги», «За взятие Берлина» и «За освобождение Праги». Других он не признает.