Абсолютно не обращая внимания на царящее вокруг него молчание, Гераклес выбрал полотенце, висящее вблизи полочки Эвния.
– Разве мой отец обратился с просьбой разубедить меня также и к вам? – В мягких словах юноши Диагор отметил, что уважение, как загнанное в угол животное, оставляющее из страха свое вечное послушание и свирепо атакующее своих хозяев, начало перерастать в гнев.
– О, любезный Анфис, не обижайся… – пробормотал он, пронизывая Гераклеса взглядом. – Мой друг слегка преувеличивает… Не беспокойся, ты достиг совершеннолетия, сынок, и твои решения, пусть неверные, достойны самого глубокого уважения… – И, приблизившись к Гераклесу, он прошептал: – Иди, пожалуйста, за мной.
Они быстро распрощались с Анфисом. Не успели они дойти до выхода, а спор уже разгорелся.
– Деньги мои! – закричал взбешенный Диагор. – Ты что, забыл?
– Но расследование мое, Диагор. Ты тоже не забывай об этом.
– Какое мне дело до твоего расследования? Объясни мне, что это за тон? – Диагор все больше злился. Вся его лысина покраснела. Он наклонился вперед, будто собираясь поднять Гераклеса на рога. – Ты оскорбил Анфиса!
– Я наугад выпустил стрелу и попал в цель, – совершенно спокойно ответил Разгадыватель.
Диагор остановил его, резко дернув за плащ:
– Слушай меня. Мне плевать, что ты смотришь на людей, как на исписанный папирус, где можно читать и разгадывать сложные загадки. Я плачу тебе не для того, чтобы ты от моего имени оскорблял одного из лучших моих учеников, эфеба, все прекрасные черты которого излучают слово «добродетель»… Я не одобряю твоих методов, Гераклес Понтор!
– Боюсь, я тоже не одобряю твоих, Диагор Медонтский. Казалось, что вместо того, чтобы допрашивать мальчишек, ты дифирамбы в их честь слагал, и это потому только, что ты считаешь их красивыми. Мне кажется, ты путаешь Красоту с Истиной…
– Красота – это часть Истины!
– А, – сказал Гераклес и махнул рукой, показывая, что не хочет заводить философскую беседу, но Диагор снова дернул его за плащ.
– Послушай! Ты всего-навсего несчастный Разгадыватель загадок. Ты только наблюдаешь за материей, судишь о ней и делаешь выводы: это случилось так или сяк, потому или поэтому. Но тебе никогда, никогда не достичь самой Истины. Ты не созерцал ее, не насытился ее совершенным видом. Твое искусство заключается лишь в поиске теней этой Истины. Анфис и Эвний несовершенны, и Трамах совершенным не был, но я знаю сущность их душ и могу заверить тебя, что в них сверкает немалая доля Идеи Истины… и блеск этот искрится в их глазах, в их прекрасных чертах, в их гармоничных телах. Ничто в этом мире, Гераклес, не может сверкать, как они, не неся в себе хотя бы немного золотого богатства, источник которого кроется только в Истине… – Он запнулся, словно застеснявшись потока своего красноречия, и несколько раз моргнул, залившись краской. Затем, успокоившись, добавил: – Не оскорбляй Истину своим разумом, Гераклес Понтор.
На пустой, разрушенной, засыпанной обломками палестре[25] кто-то кашлянул – это был Эвмарх. Диагор отпрянул от Гераклеса и порывисто зашагал к выходу.
– Я подожду тебя снаружи, – сказал он.
– Клянусь Зевсом Громовержцем, никогда не видел такого спора! Так ссорятся только жены с мужьями! – заметил Эвмарх после ухода философа. Сквозь черный серп его улыбки виднелся один зуб, упрямо кривившийся подобно небольшому рогу.
– Не вздумай удивляться, Эвмарх, если мы с другом в итоге поженимся, – весело откликнулся Гераклес. – Мы такие разные, что мне кажется, любовь – единственное, что нас объединяет! – И оба с удовольствием расхохотались. – Ну а теперь, Эвмарх, если не возражаешь, прогуляемся немного, пока я объясню тебе, почему заставил тебя ждать…
Они прошлись по гимнасию, усеянному следами недавнего разрушения: тут и там виднелись изрезанные трещинами от жестоких атак стены, разбитая мебель вперемешку с копьями и дисками, взрытый копытами колосса песок, каменный пол, покрытый сорванной со стен кожей, подобной огромным известковым лепесткам цвета лилий. Виднелись погребенные под обломками осколки кувшина: на одном из них были изображены девичьи руки, воздетые вверх и раскрывшие ладони в молящем о помощи или предупреждающем кого-то об опасности жесте. В воздухе вилось пегое облако пыли.[26]
– Ах, Эвмарх, – произнес Гераклес, послушав старца, – как же мне отплатить тебе за эту услугу?
– Заплати мне, – ответил старик.
Они снова засмеялись.
– Да, вот еще, мой добрый Эвмарх. Я заметил, что на полке Эвния, друга твоего ученика, стоит небольшая клетка с птичкой. Это воробей, обычный подарок любовника своему возлюбленному. Знаешь ли ты, кто любовник Эвния?
– Клянусь Фебом-Аполлоном, об Эвнии мне не ведомо ничего, Гераклес, но у Анфиса есть точно такой же подарок, и я могу сказать тебе, от кого он: от Менехма, скульптора и поэта, который по нему с ума сходит! – Эвмарх дернул Гераклеса за плащ и понизил голос. – Анфис давно рассказал мне об этом и заставил поклясться богами, что я никому не скажу…
Гераклес на минуту задумался.
– Менехм… Да, в последний раз я видел этого чудака-художника на церемонии погребения Трамаха и помню, что присутствие его меня удивило. Значит, это Менехм подарил Анфису воробышка…
– Тебя это удивляет? – взвизгнул старик своим резким голосом. – Клянусь голубоглазой Афиной, этот прекрасный златоволосый Алкивиад получил бы от меня целое гнездо, хоть старому рабу и не на что надеяться!
– Ну, Эвмарх, – Гераклес заметно повеселел, – мне пора идти. Но сделай так, как я сказал…
– Если, Гераклес Понтор, ты будешь и дальше платить мне так, как теперь, твои приказы будут для меня все равно, что наказ солнцу восходить каждый день.
Они дали круг, чтобы не возвращаться через Агору, где в этот вечерний час было полно народу из-за Ленейских празднеств, но, несмотря на это, толпы зевак, участвовавших в уличных играх, преграды из импровизированных спектаклей, лабиринт развлечений и непрекращающиеся жестокие стычки с тол пой затрудняли их продвижение. Наконец, когда они добрались до квартала Скамбонидов, где жил Гераклес, он сказал:
– Будь моим гостем в этот вечер, Диагор. Моя рабыня Понсика готовит не так уж плохо, а спокойный ужин на исходе дня – лучший способ восстановить силы на завтра.
Философ принял приглашение. Войдя в темный сад, окружавший дом Гераклеса, Диагор сказал:
– Я хотел извиниться. Пожалуй, в гимнасии я мог бы более спокойно выразить мое несогласие. Мне жаль, что я обидел тебя ненужными оскорблениями…
– Ты для меня заказчик, Диагор, и ты мне платишь, – как всегда спокойно ответил Гераклес. – Все проблемы с тобой – часть этого дела. Твои же извинения я принимаю за выражение дружбы. Но они тоже не нужны.
Диагор подумал, шагая по саду: «Какой ледяной человек. Кажется, ничто не может пронять его душу. Как может открыть Истину тот, кого не трогает Красота и совсем никогда не захватывает Страсть?»
Гераклес подумал, шагая по саду: «Не совсем понимаю, кто этот человек: просто идеалист или еще и идиот. В любом случае как может он хвалиться, что открыл Истину, если абсолютно не замечает ничего, что происходит вокруг него?»[27]
Вдруг дверь дома открылась от резкого удара, и появился темный силуэт Понсики. Ее безликая маска ничего не выражала, но тонкие руки необычайно быстро двигались перед хозяином.
– Что случилось?… Посетитель… – разобрал Гераклес. – Успокойся… ты же знаешь, я плохо тебя понимаю, когда ты нервничаешь… Начни сначала… – В этот миг из темноты дома донесся отвратительный рев, а за ним пронзительный лай. – Что это? – Понсика молниеносно двигала руками. – Посетитель?… Ко мне пришла собака?… А, человек с собакой… Но почему ты впустила его без меня?
– Твоя раба не виновата! – загремел из дома сильный голос со странным акцентом. – Но если ты хочешь наказать ее, скажи мне, и я уйду.
– Этот голос… – пробормотал Гераклес. – О Зевс и эгидоносная Афина!..
На пороге стремительно возник огромный мужчина. Из-за густой бороды было непонятно, улыбался он или нет. Маленький отвратительный пес с неправильной формы головой с лаем появился у его ног.
– Возможно, Гераклес, ты не узнаешь мое лицо, – сказал мужчина, – но, думаю, ты не забыл мою правую руку…
Он поднял раскрытую ладонь: немного выше запястья кожа извивалась, пронзенная жестоким узлом шрамов, как спина дряхлого животного.
– О боги… – прошептал Гераклес.
Оба мужчины бурно приветствовали друг друга. Спустя мгновение Разгадыватель обернулся к опешившему Диагору.
– Это мой друг Крантор из дема Понтор, – сказал он. – Я тебе уже как-то рассказывал о нем: это он положил правую руку в огонь.
Пса звали Кербер. По крайней мере так называл его хозяин. Его огромный лоб морщился складками, как лоб старого быка, а в розоватой пасти, контрастирующей с болезненной белизной морды, обнажалось отвратительное сборище зубов. Его хитрые дикие глазки напоминали персидского сатрапа. А за этой огромной головой рабски волочилось маленькое тельце.
У мужчины голова тоже была внушительной, но его высокое крепкое тело служило этой капители достойной колонной. Все в нем казалось преувеличенным: от манер до пропорций. Лицо у него было широкое, с открытым лбом и большими ноздрями, но волосы почти полностью скрывали его; толстые вены оплетали огромные загорелые руки; торс и живот были также непомерно широки; ноги – массивные, чуть ли не квадратные, казалось, все пальцы на них были одинаковой длины. На нем был широченный пестро-серый плащ, несомненно, верный товарищ в странствиях, привычно облегавший фигуру, как жесткая форма.
В какой-то мере мужчина и собака были похожи друг на друга: у обоих во взгляде был жестокий блеск; движения обоих были резки, так что трудно было угадать цель их жестов, казалось, они сами не осознают ее; и у обоих был зверский аппетит, и они дополняли друг друга: все, что отбрасывал первый, с жадностью пожирал второй, но временами человек поднимал с пола кость, не до конца обглоданную псом, и торопливо догрызал.