— Я ментор Академии. Ты знаешь, что такое Академия?
— Конечно! Наш дружище Аристокл!..
— Мы давно обращаемся к нему по прозвищу — Платон. — Диагор был приятно удивлен, увидев, что Крантор знал настоящее имя Платона.
— Да знаю. Передай ему, что на Сицилии его часто вспоминают…
— Ты был на Сицилии?
— Можно сказать, я прямо оттуда. Ходят слухи, что тиран Дионис затаил вражду на своего зятя Диона только из-за учений твоего приятеля…
Диагор обрадовался этим вестям.
— Платон будет очень доволен, узнав, что его путешествие на Сицилию начинает приносить плоды. Но прошу тебя, Крантор, скажи ему об этом сам, в Академии. Пожалуйста, заходи к нам, когда хочешь. Если пожелаешь, приходи к нам на ужин: там ты сможешь поучаствовать в наших философских диалогах…
Крантор насмешливо разглядывал чашу с вином, будто в ней было что-то комичное или потешное.
— Благодарю тебя, Диагор, — ответил он, — но я подумаю. Честно говоря, меня не прельщают ваши теории.
И он тихонько засмеялся, будто удачно сострил.
Диагор, слегка смутившись, любезно спросил:
— А какие теории тебя прельщают?
— Жизнь.
— Жизнь?
Крантор кивнул, не сводя с чаши глаз. Диагор заметил:
— Жизнь — никакая не теория. Чтобы жить, достаточно ишь быть живым.
— Нет, нужно научиться жить.
Диагор, минуту назад жаждавший уйти, испытывал теперь профессиональный интерес к беседе. Он вытянул шею и погладил опрятно остриженную афинскую бородку кончиками худых пальцев.
— То, что ты говоришь, Крантор, весьма любопытно. Поясни мне, пожалуйста, ибо, боюсь, я не знаю этого, как, по-твоему, можно научиться жить?
— Я не могу это объяснить.
— Но все же ты, похоже, этому научился.
Крантор кивнул. Диагор сказал:
— А как же можно научиться чему-то, что потом нельзя объяснить?
Крантор вдруг обнажил свои громадные зубы, затаившиеся в лабиринте волос.
— Афиняне… — пробормотал он так тихо, что Диагор сперва даже хорошенько не разобрал, что он сказал. Но постепенно он повышал голос все больше и больше, будто бы издалека приближаясь к собеседнику в свирепой атаке. — Сколько бы времени ты ни провел вдалеке от Афин, вы остаетесь все прежними… Афиняне… Ох уж эта ваша страсть к игре слов, софизмам, текстам, диалогам! Ваши методы учения задом на скамье, слушая, читая, разгадывая слова, выдумывая аргументы и контраргументы в бесконечном диалоге! Афиняне… народ мыслящих и слушающих музыку людей… и другой народ, гораздо более многочисленный, но покоренный первым, — люди наслаждающиеся и страдающие, не умея ни читать, ни писать… — Он вскочил одним прыжком и направился к окошку в стене, откуда доносился неясный шум ленейских празднеств. — Прислушайся к нему, Диагор… Вот настоящий народ Афин. Его история никогда не будет записана на погребальных стелах и не сохранится на папирусах, куда ваши философы записывают свои чудесные труды… Этот народ даже не говорит: он мычит, ревет, как обезумевший бык… — Он оторвался от окна. Диагор заметил какую-то дикость, даже, пожалуй, свирепость в его движениях. — Народ, который ест, пьет, совокупляется и развлекается с верой в то, что находится в божественном экстазе… Прислушайся к ним!.. Они там, за стеной.
— Люди бывают разные, Крантор, так же, как бывают разные вина, — заметил Диагор. — Народ, о котором ты говоришь, не умеет как следует мыслить. Люди, умеющие мыслить, относятся к высшей категории и, хочешь — не хочешь, должны управлять…
Раздался резкий дикий крик. Ожесточенный лай Кербера был под стать громогласным возгласам его хозяина.
— Мыслить!.. К чему вам мыслить?.. Разве разумом вы дошли до войны со Спартой?.. Разве разум привел вас к амбициозной жажде создать империю?.. Перикл, Алкивиад, Клеон — люди, которые привели вас к кровопролитию!.. Они мыслили?.. А теперь, после поражения, что вам остается?.. Размышлять о былой славе!
— Ты говоришь так, будто ты — не афинянин! — возразил Диагор.
— Уйди из Афин, и ты тоже перестанешь им быть! Афинянином можно быть только в стенах этого абсурдного города!.. Первое, что узнаешь, выйдя отсюда, — это то, что не существует единой истины: у всех людей истина своя. А за ней — раскрываешь глаза… и видишь лишь черноту хаоса.
Последовало молчание. Прекратился даже свирепый лай Кербера. Диагор обернулся к Гераклесу, словно тот хотел вмешаться, но Разгадыватель, казалось, был погружен в свои собственные мысли, из чего Диагор заключил, что он считает беседу слишком «философской» и поэтому полностью уступает ему право голоса. Тогда он откашлялся и сказал:
— Я знаю, что ты хочешь сказать, Крантор, но ты ошибаешься. Эта чернота, о которой ты говоришь, в которой ты видишь лишь хаос, — не более, чем твое невежество. Ты думаешь, что абсолютных, непоколебимых истин нет, но могу тебя уверить, что они есть, хоть их и трудно постичь. Ты говоришь, что истина у каждого человека своя. Я же отвечу тебе, что у каждого человека свое мнение. Ты видел многих, очень разных людей, говоривших на разных языках и имевших обо всем разное мнение, и пришел к неверному заключению о том, что нет ничего, что было бы одинаково значимо для всех. Но дело в том, Крантор, что ты останавливаешься на словах, на определениях, на образах предметов и существ. Но за словами стоят идеи…
— Переводчик, — прервал его Крантор.
— Что?
Крупное лицо Крантора, подсвеченное снизу лампами, походило на загадочную маску.
— Это очень распространенное верование в некоторых далеких от Греции местах, — сказал он. — Согласно ему, все, что мы делаем и говорим, — это слова, написанные на ином языке на гигантском папирусе. И есть Некто, кто в этот момент читает этот папирус и расшифровывает наши действия и мысли, находя скрытые ключи в тексте нашей жизни. Этого Некто называют Переводчиком… Верующие в Него думают, что наша жизнь имеет конечный смысл, непостижимый для нас самих, но открывающийся Переводчику по мере того, как он читает нас. В конце концов текст завершится, и мы умрем, зная не больше, чем теперь. Но Переводчик, прочитавший нас, наконец узнает о конечной цели нашего бытия.*
[* Как я ни искал в моих книгах, нигде не удалось мне найти никакого следа этой якобы религии. Это — явный вымысел автора.]
Гераклес, хранивший все это время молчание, произнес:
— А какой смысл верить в этого дурацкого Переводчика, если в конце концов они умрут, так ничего и не узнав?
— Ну, некоторые считают, что с Переводчиком можно говорить. — Крантор ухмыльнулся. — Они говорят, что мы можем обратиться к нему, зная, что он слышит нас, ибо он читает и переводит все наши слова.
— И что же говорят этому… Переводчику те, кто так считает? — спросил Диагор, которому это верование казалось не менее смехотворным, чем Гераклесу.
— Кто что, — сказал Крантор. — Некоторые хвалят его или что-нибудь просят, например, чтобы он сказал им, что будет в будущих главах… Некоторые бросают ему вызов, потому что знают или думают, что знают, что на самом деле Переводчика нет…
— И как же они бросают ему вызов? — спросил Диагор.
— Кричат на него, — ответил Крантор.
И тут вдруг он поднял голову к темному потолку комнаты. Казалось, он что-то искал.
Он искал тебя.*
[* Перевод буквальный, но я не очень понимаю, к кому обращается автор при этом неожиданном грамматическом переходе на второе лицо.]
— Слушай, Переводчик! — громогласно закричал он. — Ты, что так уверен в своем существовании! Скажи мне, кто я!.. Переведи мой язык и опиши меня!.. Я бросаю тебе вызов: пойми меня!.. Ты, кто думает, что мы — всего лишь давно написанные слова!.. Ты, кто думает, что в нашей истории скрыт конечный ключ!.. Осмысли меня, Переводчик!.. Скажи мне, кто я… если, конечно, читая, ты можешь еще и разгадать меня!.. — И возвращаясь к спокойствию, он снова взглянул на Диагора и усмехнулся. — Вот что они кричат предполагаемому Переводчику. Но, конечно же, Переводчик никогда не отвечает, потому что его нет. А если и есть, он, как и мы, ровным счетом ничего не знает…*
[* Даже не знаю, почему я так разнервничался. У Гомера можно найти много примеров неожиданного перехода на второе лицо. Наверное, это — нечто подобное. Однако, по правде говоря, мне было немного не по себе, когда я переводил обличительные речи Кранто ра. Я даже начал думать, что, быть может, «Переводчик» — новое эйдетическое слово. В этом случае окончательный образ этой главы гораздо сложнее, чем я предполагал: свирепые атаки «невидимого зверя» — соответствующие критскому быку, — «девушка с лилией», а теперь еще и «Переводчик». Елена права: эта книга стала моей навязчивой идеей. Завтра поговорю с Гектором.]
Вошла Понсика с наполненным кратером и разлила еще вина. Воспользовавшись заминкой, Крантор сказал:
— Пойду прогуляюсь. Ночной воздух пойдет мне на пользу…
За ним последовал уродливый белый пес. Минуту спустя Гераклес заметил:
— Не очень-то обращай на него внимание, любезный Диагор. Он всегда был очень порывист и чудаковат, а время и странствия только заострили эти особенности его характера. У него никогда не хватало терпения сесть и говорить долгое время; он путается в длинных аргументах… Он не похож был ни на афинянина, ни на спартанца, потому что ненавидел войну и армию. Я рассказывал тебе, как он ушел жить один, в хижине, которую сам же соорудил на острове Эвбея? Это случилось приблизительно тогда, когда он сжег себе руку… Но и человеконенавистничество ему было не по душе. Не знаю и никогда не знал, что ему нравится и что нет… Подозреваю, что он не доволен той ролью, которую Зевс назначил ему в этом большом Спектакле, которым является жизнь. Прошу у тебя прощения, Диагор, за его поведение.
Философ ответил, что все это не важно, и поднялся, чтобы уходить.
— Что делаем завтра? — спросил он.
— Ну, ты ничего. Ты — мой заказчик, и тебе уже пришлось изрядно потрудиться.
— Я хочу и дальше помогать тебе.
— Не стоит. Завтра я проведу небольшое расследование в одиночку. Если будут новости, я тебе сообщу.