Последовало продолжительное молчание. Через некоторое время Диагор сказал:
— А ты… согласен с этим мнением?
— Вовсе нет. Я всегда считал, что мой приятель сумасшедший.
— И что с ним случилось дальше?
— Не знаю. Он вдруг захотел уйти из Афин и ушел. И не вернулся.
Пройдя несколько шагов по каменной дороге молча, Диагор заметил:
— Да, конечно, люди есть разные, но все мы выбираем свои действия, какими бы абсурдными они ни казались, путем внутреннего логического диалога. Во время суда Сократ мог бы избежать обвинительного приговора, но избрал цикуту, ибо разумом знал, что это для него лучше. И это действительно было так, ибо таким образом он выполнил законы Афин, которые так защищал всю свою жизнь. Платон с друзьями пытались разубедить его, но он убедил их своими аргументами. Когда человек познал пользу добродетели, он никогда не изберет порок. Поэтому я думаю, что гетера солгала нам… В противном случае, — прибавил он, и Гераклесу послышалась горечь в его голосе, — мне придется предположить, что Трамах лишь притворялся, что постигает мои учения…
— А что ты думаешь о гетере?
— Это странная и опасная женщина, — содрогнулся Диагор. — Ее лицо… этот взгляд… Я заглянул ей в глаза и увидел ужасные вещи…
В его видении она была далеко от него и делала что-то несуразное: к примеру, плясала на заснеженных вершинах Парнаса, прикрывшись лишь короткой шкуркой олененка; ее тело двигалось бездумно, почти безвольно, как цветок в руках девы, скользящей по краю опасных ущелий.
В его видении она могла поджечь волосы и стегать холодный воздух этим опасным хлыстом; или закинуть пылающую голову назад так, что кость гортани прорезала мышцы шеи, словно стебель лилии; или кричать, будто прося о помощи, призывая олененогого Бромия; или запеть быстрый пеан в ночной орейхасии — беспрерывном ритуальном танце, который заводят женщины на горных вершинах в зимние месяцы. Известно, что многие из них безвозвратно погибают от холода и изнеможения; известно также, хотя ни один мужчина никогда этого не видел, что во время таких плясок в руках женщины держат опасных змей с молниеносным ядом и красиво свивают их хвосты, как юная дева свивает руками венок из белых лилий; говорят еще, хотя наверняка этого никто не знает, что в эти опасные ночи быстрых барабанов женщины превращаются в нагие силуэты, отсвечивающие кровью от виноградного сока и света костров, и оставляют на снегу поспешные, быстрые следы босых ног, как раненная охотником добыча, не слыша крика о помощи своего благоразумия, которое, подобно стройной деве в белых одеяниях, напрасно молит прекратить обряды. «На помощь!» — взывает голосок, но напрасно, ибо опасность в глазах танцовщиц — сверкающая лилия, растущая на другом берегу реки: никто из них не избежит искушения ринуться вплавь, и не думая просить о помощи, и стремительно плыть, пока руки не коснутся цветка и не поднимут его. «Осторожно: вокруг опасность», — взывает голос, но лилия слишком прекрасна, и юная дева не слышит его.
Все это было в его видении, и он принял это на веру.*
[* Новое видение Диагора подтверждает ранее намеченные эйдетические образы: «быстрота», «олень», «дева с лилией» и «мольба о помощи». Теперь к ним добавляется «предупреждение об опасности». Что все это может значить?]
— Странные вещи видишь ты во взглядах людей, Диагор, — добродушно усмехнулся Гераклсс. — Уверен, что наша гетера иногда танцует в Лснейских процессиях, но, честно говоря, считать, что она вместе с менадами бьется в экстазе в честь Диониса, исполняя опасные обряды, которые и сохранились-то, наверное, только в каких-нибудь фракийских земледельческих племенах в далеких пустынных горах Эллады, — это слишком. Боюсь, что взор твоего воображения острее взгляда Линкея…
— Я поведал тебе о том, что я видел очами разума, — возразил Диагор, — которые способны видеть чистую Идею. Не отвергай их так быстро, Гераклес. Я уже пояснил тебе, что мы — приверженцы разума, но считаем, что есть нечто превыше его, чистая Идея, свет, пред которым все мы, живые существа и вещи, населяющие мир, являемся лишь смутными тенями. И иногда лишь миф, сказка, поэзия или сон помогают нам описать ее.
— Пусть будет по-твоему, но я не вижу в твоих Идеях пользы, Диагор. Я доверяю тому, что могу увидеть своими глазами и проверить собственной логикой.
— И что увидел в этой девушке ты?
— Немного, — скромно ответил Гераклес. — Увидел только, что она нам лгала. — Диагор резко остановился и оглянулся на Разгадывателя, который мягко, слегка виновато улыбнулся, как ребенок, которого бранят за опасную выходку. — Я расставил ей ловушку: завел речь об отце Трамаха. Ты же знаешь, Мерагра приговорили к смертной казни много лет назад, обвинив его в сотрудничестве с Тридцатью…*
[* Диктатура тридцати граждан, установленная в Афинах под надзором спартанцев после Пелопонесской войны. Немало афинян погибло по приказу этих неумолимых правителей, пока новое восстание не привело к восстановлению демократии.]
— Знаю. Тяжелый был суд, как в деле победителей при Аргинусах, ибо Мерагру одному пришлось заплатить за провинности многих. — Диагор вздохнул. — Трамах никогда не хотел говорить со мной о своем отце.
— Вот именно. Ясинтра сказала, что Трамах с ней почти не говорил, но она хорошо знала, что его отец погиб в бесчестье…
— Нет, она просто знала, что он погиб.
— Вовсе нет! Я уже объяснял тебе, Диагор, что разгадываю только то, что могу увидеть, а я вижу то, что мне говорят, так же хорошо, как вижу сейчас факелы на городских воротах. Все, что мы делаем или говорим, — это текст, который можно прочесть и истолковать. Помнишь ее точные слова? Она не сказала: «Его отец погиб», она сказала: «У него не было отца». Так обычно говорят, отрицая существование человека, о котором не хотят вспоминать… Именно так сказал бы о нем Трамах. И спрашивается: если Трамах рассказывал этой гетере из Пирея об отце (а о нем он не хотел говорить даже с тобой), что еще он мог рассказать ей, о чем ты не знаешь?
— Так, значит, гетера лжет.
— Думаю, да.
— Значит, я тоже был прав, утверждая, что она нам лгала. — Диагор заметно подчеркнул свои слова.
— Да, но…
— Убедился, Гераклес? Очи разума также видят Истину, хотя и другими путями.
— К сожалению, я не согласен, — возразил Гераклес, — потому что ты говорил об отношениях Трамаха с гетерой, а я думаю, что это — единственное, о чем она не солгала.
Пройдя несколько тихих поспешных шагов, Диагор сказал:
— Твои слова, Разгадыватель загадок, — быстрые опасные стрелы, вонзившиеся в мою грудь. Я готов был поклясться богами, что Трамах полностью доверял мне…
— О, Диагор, — покачал головой Гераклес, — ты должен оставить свое благородное представление о людях. Ты закрылся в Академии, обучаешь других математике и музыке, ты напоминаешь мне златоволосую деву с белолилейной душой, прекрасную и доверчивую, ни разу не выходившую из гинекея, которая при виде мужчины закричала бы: «На помощь, на помощь, я в опасности».
— Не надоело тебе смеяться надо мной? — с горечью отозвался философ.
— Это не насмешка, а сочувствие! Но перейдем к интересующей нас теме: не могу понять, почему Ясинтра сбежала, услышав, что мы ищем ее…
— Думаю, причин много. Но вот что я не понимаю: как ты узнал, что она спряталась в туннеле…
— А где же ей спрятаться? Она действительно бежала от нас, но она знала, что мы никогда не настигнем ее, потому что она молода и ловка, а мы стары и неповоротливы… Прежде всего я имею в виду себя. — Он быстро поднял толстую руку, вовремя прервав возражение Диагора. — Поэтому я решил, что бежать ей далеко не нужно, достаточно будет спрятаться… А где можно укрыться лучше, чем в темноте того туннеля, так близко от дома? Но… почему она бежала? Ее профессия состоит именно в том, чтобы не бежать ни одного мужчины…
— Наверное, на ее совести не одно преступление. Ты будешь смеяться надо мной, Разгадыватель, но никогда еще я не видел такой странной женщины. Меня до сих пор бросает в дрожь от воспоминания о ее взгляде… Что это?
Гераклес посмотрел туда, куда указывал его спутник. Процессия с факелами тянулась по улицам рядом с городскими воротами. Идущие в ней были в масках и несли тамбурины. Один из стражников остановился и заговорил с ними.
— Начинаются Ленейские празднества, — сказал Гераклес. — Уже пора.
Диагор осуждающе покачал головой:
— Как скоры они всегда на развлечения.
Они вошли в ворота, назвав стражникам свои имена, и направились в глубь Города. Диагор сказал:
— Что будем делать теперь?
— Отдыхать, Зевса ради. Ноги у меня гудят. Мое тело создано, чтобы катиться с места на место, как шар, а не опираться на ноги. Завтра мы поговорим с Анфисом и Эвнием. Вернее, ты поговоришь, а я послушаю.
— О чем мне их спрашивать?
— Дай мне подумать. Увидимся завтра, добрый мой Диагор. Я пошлю тебе раба с запиской. Расслабься, дай отдохнуть телу и разуму. И да не лишит тебя беспокойство сладкого сна: помни, что ты нанял лучшего Разгадывателя загадок во всей Элладе…*
[* Сегодня вечером я смог поговорить с Еленой в перерыве между занятиями (она преподает греческий группе из тридцати учеников). Я так волновался, что прямо, без предисловий, выложил ей все мои наблюдения:
— В третьей главе, кроме лани, есть и новый образ: дева с лилией в руках.
Она распахнула небесно-голубые глаза.
— Что?
Я показал ей перевод.
— Появляется она в основном в трех видениях одного из героев, философа платоновской школы по имени Диагор. Но и другой герой, Гераклес, упоминает о ней. Елена, это очень явный эйдетический образ. Дева с лилией, взывающая о помощи и предупреждающая об опасности. Монтал считает, что это поэтическая метафора, но эйдезис налицо. Автор даже дает ее описание: золотистые волосы, голубые, как море, глаза, стройная фигура, белые одежды… Ее образ разбросан кусками по всей главе… Видишь? Тут речь идет о ее волосах… Тут описана се «стройная фигура в белых одеждах»…