А ветер тем временем здесь задувал еще яростнее, еще упорнее, как будто бы поставив себе задачей обязательно доканать нас при конце путешествия. Но достичь этого ему все же не удалось, несмотря на все усилия. Как мы проделали последнюю часть нашего спуска – я даже не помню теперь. Но в результате все же очутились у горной подошвы мокрыми, окоченевшими, исцарапанными, но все же живыми.
Еще несколько усилий – и перед нами уже предстала порта вожделенной келлии Воздвижения Креста Господня. А спустя немного времени из всех уголков этой милой сердцу моему обители стали появляться ее насельники – все до единого радушные, отзывчивые и вместе с тем не на шутку перепуганные нашим видом. А последний действительно оставлял желать много лучшего: четыре часа непрерывного пребывания под холодным дождем и ветром превратили нас в существа, ничего не возбуждавшие, кроме сожаления и скорби.
– Пресвятая Троице! – услышал я возглас добрейшего отца Досифея. – Да как же это вы шли-то в такую непогоду, сердечные? А мы-то все думали, что вы в Лавре заночуете из-за превеликого дождя с ветром!
Как оказалось, иноки Крестовской келлии были осведомлены о моем скором прибытии, поджидали с утра, но потом решили, что я, будучи застигнут страшным ливнем, свернул на ночлег в Лавру Св. Афанасия. А мы с отцом Яковом этого не сделали, путешествовали по пустынной горной дороге вдали от Лавры и теперь стояли перед озабоченными насельниками Крестовской келлии во всем своем печальном обличьи.
– Ну, что же поделаешь, – заметил отец Досифей, – видно так судил Господь… Пожалуйте теперь, дорогой гость, в помещение. Обсушить вас надобно поскорее!
Мои друзья обошлись со мной как с человеком, потерпевшим кораблекрушение. Они поспешно ввели меня в чистенькую келейку, а затем энергично раздели, не без труда стащив с меня отяжелевшее платье, белье и утратившую всякий вид, еще так недавно совсем новую обувь.
– Принеси настойки, отец Исаия! – сказал схимонах Досифей, осторожно продвигая меня к стоявшей у стены монашеской койке. – Нельзя без настойки обойтись теперь! А у нас, афонцев, она всегда в запасе.
Этих лечебных настоек из различных целебных трав действительно у моих друзей оказалась целая аптека. И не прошло нескольких минут, как их крепкая жидкость стала усиленно втираться сноровистыми руками в мое тело, все еще насквозь пронизанное холодом и сыростью. И с какой заботливостью и неослабевающей силой производилось обоими монахами это втирание, в то время когда я совершенно беспомощным лежал на койке, покорно отдавшись власти моих замечательных и любвеобильных врачей! Закончив растирание, монахи перешли к внутреннему согреванию моего организма: дали мне выпить горячей «ракички», за которой последовала небольшая порция такого же горячего красного вина. А вслед затем, тепло укрытый и окончательно обессилевший, я быстро уснул в гостеприимной келийке, где уже пылала жарко растопленная русская печь.
– Чемоданчик-то нужно просушить, – слышал я, засыпая, хлопотливое указание отца Досифея, разбиравшегося в моем злосчастном багаже. – Только трудно будет со всеми этими вещами. Все прокисло: бумажник и записная книжка, тетрадки и листки. И чернила-то смылись…
Но грустные сообщения о печальной участи, постигшей дорогие мне дорожные заметки, долетали до меня как из другого мира. Ночью я несколько раз просыпался, не выходя окончательно из лихорадочного полузабытья, как в тумане менял белье, обливаясь испариной, и с тревогой ощущал зловещую боль в боку. И не было бы ничего удивительного, если бы я заболел воспалением легких после всего пережитого во время путешествия по горам и лесам в ненастное время и… в летнем костюмчике. И все же я избежал этого. Заботливые иноки гостеприимной русской келлии были настоящими слугами Божьими в тяжелые часы борьбы моего тела с болезнью.
Над моей койкой в течение всей ночи наклонялась то одна, то другая темная фигура, прислушивавшаяся к моему дыханию, то помогавшая мне стаскивать рубашку, промокшую от испарины, то подносившая мне к устам кружечку с холодным чаем и лимоном. Утром же я снова был подвергнут растиранию, но мои заботливые «врачи» не разрешили мне подняться с ложа. И я покинул его только избегнув опасности на четвертый день. Я не заболел воспалением легких только по милости Божьей и заботами Крестовской братии, благодарную память о которой сохраняю поднесь.
Я люблю все русские пустынные келлии на Святой Горе и чувствовал себя в каждой из них – среди простых и неискушенных насельников – как среди давних, испытанных и верных друзей. И принимают келлиоты своих гостей с каким-то особым радушием, искренней простотой и трогательной заботливостью. Поэтому я чувствовал себя среди них всегда как-то особенно радостно, покойно и родственно просто. Так хорошо мне было всегда во всех русских келлиях. Но все же должен при этом признать, что особенная радость и покой наполняли мою душу, когда я находился в келлии Воздвижения Креста, где живописная природа и чарующие виды сливаются с исключительно симпатичным характером и укладом жизни ее насельников.
А виды отсюда открываются поистине восхитительные! Глянешь направо – чудный вид на вершину Афона и зеленеющий простор окрестностей, где среди лесов и полей виднеются келлийки с виноградниками и фруктовыми садами. Посмотришь налево – по склонам, утопая в зелени, разбросались многочисленные обители; дальше – Карея, и блестят величественные купола нашего Свято-Андреевского скита. А прямо – широчайший вид на лазурное море с затуманенной далью и узкой полоской Дарданелл.
Эти виды ласкают и развлекают очарованный взор, навевая молитвенный покой.
Келлиоты, каливиты и сиромахи
Когда на Святой Горе совершалось пострижение, то большинство перешедших эту грань «удостоившихся» впоследствии довольно легко свыкалось со своим суровым положением иноческого безволия и полнейшей покорности церковной власти: «Воля твоего игумена и духовника должна быть твоею волею», – так говорили старцы, наставлявшие будущих иноков. Но случалось, что иной постриженец оказывался не подходящим для несения «креста безволия», несмотря на искреннее стремление к подобному подвигу.
Такими «неудачниками» являлись обыкновенно пожилые постриженцы, долгое время обитавшие в миру и привыкшие к полной самостоятельности. И, несмотря на глубокую веру и стремление к молитве, таким людям все же бывало трудно свыкнуться со строгими правилами монастырского устава. Обыкновенно такой монах, с благословения настоятеля и своего духовника, покидал киновию-общежитие и уходил в «неведомую даль» по зеленым просторам Афона, отыскивая себе место, где ему было бы удобнее спасаться в частичном или полном пустынническом уединении.
Лучше устраивались те, у кого имелись кое-какие сбережения. Но чаще случалось, что такой искатель уединенной монашеской жизни, заарендовывал старенькую и заброшенную келлийную усадебку, в которой и селился. Вполне естественно, что – несмотря на искреннее желание такого хозяина самолично трудиться на своем участке – одних рабочих рук самого хозяина не хватало. И тогда он приглашал на свой участок несколько бедняков-монахов, тоже стремящихся к созерцательной жизни вне оград общежительных монастырей. Вскоре новый келлиот начинал жизнь в своей келлии своеобразной жизнью афонского хозяина, не переставая, однако, быть в то же время и примерным иноком, преследующим одну главную цель: спасение своей души и неустанную молитву по всем правилам святогорского устава. А приглашенные в келлию братья поступали в подчинение своему старцу, пользуясь попечением и заботами его. Следует отметить, что, несмотря на такой самостоятельный характер возникновения подобных келлий, в их обиход автоматически проникал обязательный для всех обитателей Афона древний устав, который строго регулировал жизнь и отношения монахов-насельников. И благодаря этому хозяин келлии становился старшим над всеми собратьями иноками. При этом он именовался «старцем» и «учителем», хотя иногда бывал моложе своих собратьев и учеников. Но общему делу и полному согласию такое положение ничуть не мешало: старец и ученики всегда с охотой и рвением относились к работе, преследуя в то же время цели общего спасения и совместной молитвы.
Каждый из старцев-хозяев, приступая к деятельности на приобретенном или заарендованном земельном участке, тотчас же снабжался монастырем, от которого получал участок, особой грамотой (омология). В ней обозначались права владения старцем полученной землей или келлией. При этом в омологии означались также и имена иноков-наследников, в руки коих должна перейти келлия после смерти старца. И таких наследников в омологии упоминалось двое – первый и второй.
В довоенные времена встречались русские старцы-келлиоты, имевшие больше 120 человек братии в благоустроенных келлиях. И какой порядок был у них в хозяйстве, как согласно работали они со своими старцами для процветания обители!.. Теперь, к сожалению, таких многолюдных русских келлий уже нет на Святой Горе: тяжесть пореволюционных лет главным образом коснулась именно их. И самое большее, что имеется теперь в больших келлиях – это 8–10 человек немощных старцев.
Но есть ряд святогорских насельников, которых толкают на выход из общежительных обителей настроения, совсем не схожие с настроениями вышеописанных иноков, которые просто трудно сживались со строгостью устава больших монастырей. Это – отшельники духовного порядка, значительно высшего; отшельники, ищущие полного уединения для более глубокого молитвенного общения с Богом, которого только и желали иметь своим незримым и постоянным руководителем. И, исповедуя такие убеждения, люди эти уходили в свои пустынные становища, отыскиваемые не без труда. Дело в том, что эта категория искателей уединения являлась в большинстве настоящими бедняками, не способными на приобретение для себя даже самых необходимых вещей. Но желание уединиться и вести пустынническую жизнь по образцу древних отшельников заставляло преодолевать все препятствия.