И вот на следующий день мы уже едем к старцу. О. Силуан еще неплохо говорит по-русски, но, увы, часто теперь приходится наблюдать, как оторвавшиеся от России постепенно забывают язык, бывший когда-то родным. Придет другое поколение, и русский для них будет так же непонятен, как английский. Трудно описать, как нам помогало здесь, на Афоне, то, что русский язык «насаждался» в Сербии, Болгарии и других странах. Наши поездки не имели бы такой ценности, если бы мы не встречали хорошо говорящих по-русски практически в любой точке Афона.
Мы узнаем, что старец на Афоне безвыездно с 1924 года. С того времени, когда даже еще не родились наши родители. «Конечно, он много знает по истории Афона. Наверняка он много общался с русскими старцами», — мы переглядываемся с Валерой — эта мысль сразу возникает у нас обоих. Но, разумеется, каждый из нас троих едет к старцу со своим грузом. Тем грузом, который всегда надеешься оставить у святого человека, — грузом грехов, сомнений, колебаний и страхований.
Короче, солнечным весенним афонским днем мы с трепетом подходим к маленькой афонской каливке. Об афонском старчестве в последнее время написано очень много. Хотя многие русские старцы фактически неизвестны. Об иеросхимонахе Арсении можно прочитать в книге иеромонаха Антония Святогорца «Жизнеописания афонских подвижников благочестия XIX века». Выпущена она была даже отдельным изданием. Но надо вчитаться в эти строки, чтобы понять, что этот человек был живым ангелом. Кроме прозорливости и дара чудотворений, он обладал самым важным для монаха даром — познания воли Божией. Поэтому он сказал, лежа на смертном одре, что всегда выполнял волю Божию и не боится предстать перед Владыкой. «Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет мое сердце, ибо великую имею надежду на Господа Бога моего Иисуса Христа, что Он не оставит меня Своею милостью. Хотя я добрых дел и не сотворил, но и по своей воле ничего не сотворил, а что творил, то помощию Господа моего, по Его воле святой». Современным любителям стереотипов такие слова покажутся прелестными, но тот, кто прочитает это житие, так не подумает. Скорее всего, это было уроком для продолжающих земное послушание: что самое главное в монашеской жизни. Рядом у одра стоял его ученик о. Иероним, известный духовник Пантелеимонова монастыря, которого старец как бы оставил в качестве своего преемника, стоял и слушал последний урок старца. Без благословения старца Арсения в те годы русскими монахами не делалось ничего. Только с его благословения первые русские после запустения Пантелеимонова монастыря вошли в свою обитель. Открывалась о. Арсению воля Божия и в отношении других людей. Замечательной иллюстрацией является краткая повесть о следовании воле Божией иеромонаха Парфения (Аггеева), которую можно встретить в его записках.
О. Парфений был из старообрядцев, большую часть своей жизни странствовал и оставил замечательные записки. Впоследствии стал афонским монахом, а жизнь закончил в 1868 году настоятелем Гуслицкого монастыря под Москвой. Однажды после трехлетнего пребывания в России с целью сбора средств он вернулся в родной монастырь. За эти три года он претерпел столько невзгод, что любому хватило бы на целую жизнь. И тем радостнее была встреча с родной обителью. Поспешил он к о. Иерониму и рассказал ему, сколько «претерпел в сии три года скорби и искушений» и что все его «странствование было одни только скорби». Архимандрит Иероним «много плакал и сказал: "Теперь мы тебя успокоим за твои труды"». Посетил странник и своего духовника старца Арсения, жившего тогда в Троицкой келье. И начал он спокойную жизнь в русском монастыре. Однажды вызывают его игумен Герасим и духовник Иероним и спрашивают: не желает ли он поселиться в одной пустынной келье близ Пантелеимонова монастыря? «Отче святый! От юности моей имею желание жить в пустыне, одному с одним Богом; но еще не было воли Божией, и не позволяли мне обстоятельства; а проситься у вас — дерзновения не имею, потому что я из обители ничего не заслужил», — отвечает им автор записок и не скрывает, что, говоря эти слова, прослезился. «Теперь пришло время, и мы тебя успокоим за твои труды, претерпенные в странствовании», — говорит ему духовник. Место, где располагалась келья Георгия Великомученика, было уединенно, тихо и красиво. Странник пришел в эту келью, чтобы никогда не покидать ее. «Возрадовался дух мой о Бозе Спасе моем», — пишет о. Парфений. Вот тут-то можно, кажется, поставить точку: путник нашел тихое и достойное пристанище. Но…
Наступил день великомученика Пантелеимона. Тот, кто бывал уже в наше время на Афоне, имеет некоторое представление о том, как торжественно празднуется память великомученика в Пантелеимоновом монастыре. Но сейчас не время об этом говорить. Приведу только одну фразу автора записок: «И так продолжается бдение 14, 15 и 17 часов». И вот среди этой торжественной и великой службы, «как солнце осияло, увидали мы своего старца и духовника Арсения, пришедшего из своей пустыни. Все обрадовались его пришествию, вкупе же и весьма удивились, и переговаривались между собою: "Что это значит — что он пришел на праздник? Какое-нибудь имеет великое дело, которое принудило его идти"». Все удивлялись, потому что старец приходил в обитель примерно раз в два-три года, да и то по «нужде великой». Даже и тогда старца почти никто не видел из братии, только его ученик духовник Иероним. Недоумевал и о. Парфений и даже спрашивал семидесятилетнего старца, что заставило его после всенощного бдения и литургии, которые он отслужил в своей келье, пройти двадцать верст афонскими дорогами. «Во славу Божию», — только и сказал старец. А между тем слава эта должна была явиться именно на о. Парфении. Только вернулся он после праздника в свою уединенную келью, как зовут его обратно в монастырь. И что же он узнает? «Есть до тебя великое дело: приходил сегодня старец наш Арсений, и сказал нам, чтобы тебя отправили в Россию навсегда. Но мы ему сказали: зачем ему идти в Россию? Или он еще мало странствовал? Или мало претерпел еще скорбей? Мы теперь его успокоили: пусть живет да Бога молит; ему теперь хорошо. А он нам сказал: «Ему хорошо, и вам хорошо, да Богу не хорошо: есть ему воля Божия идти в Россию; а вы его не держите». Видно, сильно возлюбила братия монастыря о. Парфения, потому что начала перечить старцу и приводить разные причины: и денег нет, и настрадался уже их брат. На что старец спокойно отвечал: «Вы его держать не можете, потому что он мой ученик; я за его душу отвечаю; а о деньгах мне не поминайте: это вы человечески рассуждаете. Ежели дадите ему что, то добре; а не дадите, то ему Господь даст, Который его посылает». Делать нечего. «Иди в Россию», — говорит духовник Иероним. Можно себе представить страдания о. Парфения. Вмиг разрушилось то благоденствие, которого он ждал всю свою жизнь, исполненную скорбей и страданий. «Как мне расстаться с возлюбленной моей пустыней? Как мне будет разлучаться со Святой Горой Афонской? Как мне будет расставаться паки с возлюбленными моими афонскими отцами духовными и братией?» — возмутился в мыслях о. Парфений. Конечно, тут же он устремился к старцу и излил ему все свои сомнения и скорби. «Стой, не говори, что я тебя разлучаю с Богом, — останавливает впавшего в отчаяние инока старец. — Ты недоумеваешь — куда посылаю тебя: я больше всех о тебе сожалею, но посылает тебя Бог, и есть Его святая воля — идти тебе в Россию. И Сам Бог будет с тобою, и благодать Его святая не оставит тебя. А хотя и разлучишься со Святой Горой Афонской, но благословение Святой Горы, жребия Божией Матери, да будет с тобою во вся веки, такожде и мое отеческое благословение да будет с тобой!» Конечно, много причин против привел опять инок: и денег нет, и паспорта нет, и монастырские отцы его не отпустят. Старец же говорит ему, что Господь пошлет ему все потребное. «Но куда же мне идти в Россию? Где я буду жить?» — восклицает инок. «Иди в Россию, в восточную страну, в Сибирь, в Томскую губернию; а тамо Господь тебе дело покажет на пользу души твоей и прочим». «Где та Сибирь? Где Томская губерния?» — только восклицает инок. Много раз пытался о. Парфений найти обратную дорогу, которая вернула бы его на Афон. Но ничего у него не получалось. Много раз подходил он к старцу, но тот был непреклонен, указывая о. Парфению волю Божию, и только благословил странника перед отъездом в Россию посетить Святую Землю. Как ни плакал и ни просил о. Парфений, ничто не помогало. Интересно, что он даже подходил с этим вопросом к архимандриту Порфирию (Успенскому), будущему епископу, знаменитому исследователю Востока, и получил от него четыре рубля, обещание помощи в случае встречи в Иерусалиме и совет последовать указанию старца. Проводил афонского страдальца его старец Арсений со слезами, дал ему наставление в дорогу и сказал, что в этой жизни они уже не встретятся.
В Иерусалиме о. Парфений исцелился от болезней, которыми страдал долгие годы. «Обновися яко орля юность моя», — радостно воспевает он хвалу Богу устами пророка Давида. Легка дорога, открытая перед тобой Богом, как бы страшна и мрачна ни казалась она. Но стоит ступить на нее, и она сама понесет человека к свету мимо невзгод и препятствий, подобно современному эскалатору в нашем «подземном царстве».
Правда, вслед за этим на святогорского странника снова нападает малодушие, и он пытается прибегнуть к архипастырской защите. Исповедовавший же его митрополит Мелетий советует выполнить то, что сказал старец: «Письма писать я не стану (о. Парфений просил митрополита в письменном виде попросить старца снять это тяжелое послушание), потому я афонских старцев учить не могу. Я бы тебе советовал: куда послан — туда и иди, а больше не хлопотать, ибо во всяком месте владычество Господне». Съездил о. Парфений в Иерусалим, вернулся на Святую Гору. Вот уже отошел ко Господу, как сам и предсказывал, его старец Арсений, и снова инока одолевают сомнения. Как идти в Россию без денег? «В Иерусалим сходил без денег, еще два рубля осталось; так и в Россию, аще есть воля Божия и без денег выедешь, а здесь, на Святой Горе, тебе оставаться опасно», — убеждает его духовник Иероним. Пришел о. Парфений, пал на могилку старца и долго плакал. «Отче святый! Благослови меня,