[31]. О. Рафаил рассказывает нам, какая истерия захватила болгарских чиновников, включая даже министра культуры: «Русские захватили болгарский монастырь». Оказывается, маленький старец и несколько худых, как тростинки, послушников — это оккупанты, коммунисты, комсомольцы, которые вторглись в болгарскую келью, где будто бы были уникальные виноградники, которые спустя несколько десятков лет запустения теперь надо срочно возрождать. Несомненно, в скором времени комсомольцы захватят и болгарский монастырь. Это мне напомнило разнузданную травлю в конце девятнадцатого — начале двадцатого века русских келиотов разуверившимися либералами. Старец же, как и его предшественники, был безответен на оскорбления, но не мешкал, когда нужно было постоять за правду. Интересно, что маленькие, физически слабые люди часто оказываются духовными силачами.
После этого мы узнаем, что скоро должна появиться комиссия, которая будет разбирать дело захватчика. Как все это напоминает далекое прошлое, только тогда либеральное цунами, шедшее на Афон, рассосалось само собой: никто не сможет объяснить, каким образом. Затем греки захватили Афон, потом война. Ну а теперь? Что будет со старцем? Старец волнуется, просит нас помолиться, нас, самих нуждающихся в его молитвах. Сюда прибыла триединая комиссия из представителей Греции, Болгарии и России. Болгарина-то мы и видели вчера в монастыре. Старец готовится к исповеди, надевает епитрахиль, но исповеди этой не суждено состояться. К келье, вернее, к ее развалинам подкатывает черная машина, которой Валерий тут же дает название «черного воронка». Из машины выходят трое представительных мужчин, один из них с нами здоровается, легко распознав в нас русских. «Это наш кагэбэшник», — комментирует Валера. Ждать нам больше нечего. «Тройка» поднимается на небольшой балкон, где их смиренно ждет о. Рафаил. Нам можно уходить вперед, на корабль. Но кто-то из нас издалека нарочито громко просит благословения у старца — все, чем мы можем ему помочь. Старец нас радостно благословляет, и, по-моему, это производит впечатление на комиссию: пусть знают, с кем имеют дело. За старцем пусть слабая, но все же Россия.
Арсана — пристань Зографского монастыря
Потом мы узнаем, что в этот раз все «обошлось» для отца Рафаила. «Черный воронок» в отличие от недавних времен, когда такие визиты чаще всего заканчивались расставанием с обителями навсегда, не увез старца, и для него обозначился отрезок мирного времени. Правда, довольно скоро старец перебрался в скит Новая Фиваида, которая, впрочем, не очень долго принимала старца с послушниками: русское гостеприимство оказалось еще жестче болгарского. Мягко стелили, да спать оказалось жестко. Старец вернулся обратно в болгарскую келью, и снова заголосили в Болгарии: «Русские идут!» Ну, что поделаешь — идут. Ведь не боялась Болгария русских в 1877 году. Не возражала против вечных русских поселений под Плевной. Не бранила Скобелева, когда «заговоренный» генерал поднимал своих солдат в атаку. Так и сегодня можно помолчать. И не звать на помощь печально знаменитого не только в России, но и по всему миру патриарха Варфоломея, который давно уже пришел к мнению, что Святая Гора — это не Удел Божией Матери, а его собственное имение, куда он выдает виды на жительство. Говорят, что он как-то сказал по поводу старца примерно следующее: «Пусть ищет себе другое место — это моя гора». Но мы верим, что за разрешением нужно обращаться в главную инстанцию, и хотим напомнить патриарху, кто хозяин на Святой Горе, чтобы не закончилась эта непосильная для человека борьба за власть так, как всегда она заканчивается, когда человек пытается бороться с Богом. В противном случае можно последовать за одним печально известным американским военачальником, которому воспаленное воображение представило русские войска на американском континенте, после чего он просто выпрыгнул из окна. Русские идут!
Мантия для игумена
Однажды мне пришлось встречаться с одним молодым человеком. Маленьким да удаленьким. Это был единственный портной, который согласился сшить мантию. Мы с Валерой потратили немало времени, чтобы найти такого умельца, и вот нашли в Даниловом монастыре. Мама Павла долго хвалилась успехами своего единственного сына. Он и там, и тут, и в какой-то дальней обители не могут без него обойтись. Короче, после долгих переговоров, договоров и отчаянных попыток ускорить процесс Павел все-таки передал нам мантию, правда, без скрижалей. Передал и исчез. С трудом совершив то, что у нас в России называется «ликвидировать недоделки», мы успели как раз вовремя. Валера, съездив на Афон, передал мантию самому маленькому афонскому игумену — о. Евфимию. Смешно сказать, но старцу, видимо, некому было сшить мантию, и наш хороший друг, говорящий по-русски австралиец о. Антоний, был вынужден обратиться к Валере. Так протянулась канонически необоснованная цепочка от зилотского монастыря Есфигмен до древнейшей московской обители. Старец был очень благодарен Валерию. И — о чудо! — даже разрешил ему сфотографироваться вместе с собой. Может, с тех пор, когда Валера заговаривает об о. Евфимии, голос его начинает дрожать, и непосвященным это непонятно.
Самому мне пришлось один раз взять благословение у старца. Помню, как о. Антоний вел нас куда-то темными есфигменовскими коридорами. Казалось, что мы находимся в осажденном замке. Отчасти так и было. Монастырь в свое время выступил против самовольного снятия патриархом Афинагором анафем с Католической церкви. Греция — жаркая страна, может, поэтому греки гораздо горячей русских и быстро переходят к действиям. И вот посланники Константинопольского патриарха предприняли несколько попыток взять штурмом непокорный монастырь. Плохо повторяться, но есть истории, которые хочется рассказывать до бесконечности. И вновь мне вспоминается, как однажды посланники патриарха Варфоломея повернули обратно буквально от стен монастыря, потому что услышали голос свыше, запрещавший им приближаться к монастырю. И, конечно, мудрые религиозные деятели века сего подумали, что это самый маленький игумен кричит в громкоговоритель; подумать о Той, Которой не нужны средства усиления звука, они не догадались. В 2002 году полиция отказалась принимать участие в намечавшемся побоище. Это было уже после смерти старца. Но все же когда мы шли к нему, то единственной силой, осаждавшей монастырь, была непроглядная афонская тьма. Увы, она не позволила мне разглядеть этого последнего старца.
Когда мы весной 2002 года стояли на его могиле, то весь Афон утопал в цветах. Красные маки и другие мне неизвестные цветы, которые без устали фотографировали и Юра, и Валерий, сделали Афон удивительно похожим на дивный, райский сад. Казалось, что земной вертоград в эти дни, как никогда, был похож на вертоград небесный. Могила старца не составляла исключения. Она была просто красной от маков. На небольшом каменном постаменте стояло несколько реликвий — фотографий старца: при жизни он фотографировался крайне редко. В том числе там была и литография иконы «Неувядаемый Цвет», написанной самим игуменом и поразившей нас, когда мы впервые посетили этот монастырь. Позже один наш общий знакомый, не знаю уж, законно или нет (не нам разбираться с авторскими правами), растиражировал эту икону, и можно сказать, что она посетила Россию, которую очень любил и на которую очень надеялся любвеобильный старец. Времени было мало, нам, как всегда, надо было куда-то спешить. Но хочется задержаться еще на секунду и вспомнить о маленьком старце, по росту и комплекции более напоминавшем ребенка. Но это только внешне. Трудно сказать, сколько было у него врагов. Точно уж немало. И как ни странно, многие противостояли старцу из-за его понимания «агапе», что по-гречески означает любовь. Наш хороший знакомый, можно сказать, друг, о. Серафим даже где-то опубликовал гневное письмо, в котором задел и старца. Мол, был он непоследователен в своем зилотизме, и многие из самого же Есфигмена думали так. Трудно выбирать экклезиологическую позицию, стоя на афонской земле, трудно, потому что здесь много разногласий. Поминать или не поминать, а если поминать, то кого? Кто-то молится с новостильниками, кто-то нет. Но мне кажется, что без любви не может быть христианина, без любви можно заблудиться в коридорах ревнительства. Именно это, наверно, главный урок, который дал старец, пытавшийся соединить в своей груди два этих чувства: любви и ревности.
Тут просится точка, но приходится поставить запятую, потому что эта маленькая история была посвящена не собственно старцу, а истории его русской мантии. Недавно я получил от о. Антония, покинувшего монастырь после смерти игумена, следующее краткое сообщение: «Скажи Валерию, что мантия сохранилась у меня». Пусть она всегда будет напоминанием о. Антонию о его духовнике — отце Евфимии.
Белые люди
Монастырь Григориат расположен в западной части полуострова. Основан он в XIV веке преподобным Григорием Синаитом. Соборный храм посвящен святителю Николаю. Ранее среди насельников монастыря было много славян, так что русский путешественник В. Григорович-Барский относит его к славянским монастырям. Сейчас Григориат известен русскому человеку благодаря его игумену, бывшему профессору университета. Он решительно выступает против электронных паспортов, и его статьи печатались в русских газетах. Некоторые его богословские труды переведены на русский язык.
Кроме того, монастырь примечателен миссионерством, ставшим теперь редким явлением в православной среде. Несколько братьев из монастыря находятся в Африке — в Заире. Пройдя в храм и поклонившись святыням, мы идем на архондарик. Здесь помимо обычного угощения нам предлагают кофе. Вдруг появляется человек в одеянии почти монашеском, но с одной поправкой: оно белое… И поэтому он слегка смахивает на медбрата. Мы недоумеваем… С «белым человеком» еще один мирянин. Они о чем-то долго разговаривают. Мы решаем выяснить у них причину столь необычной «окраски». Но «белый человек» молчалив и замкнут. Удается выяснить только, что он итальянец и прав