Узнаю, что Павле едет до Ватопеда, а оттуда пешком до Кареи. Жаль, мне до Иверона. За разговором мы не замечаем качающуюся, почти что скачущую палубу. Одному из двух сербов плохо. Мой собеседник достает кисть винограда. Отказаться невозможно. Я ем, а Павле говорит, что он очень любит эту тропу от Ватопеда до Кареи. Кто ходит афонскими тропами, учится видеть красоту Божьего создания. Кто хоть раз ходил афонской тропой, захочет пройти ею вновь и вновь. Так что мне объяснять не нужно, и думаю, что, Бог даст, и я когда-нибудь пройду этой тропой. Вот приближается пристань.
Кто же такой Павле Рак? Живет в разных местах и, по его словам, около четырех месяцев в году проводит на Афоне. Странник, был послушником, но пострига принимать не стал. Живет на Афоне как философ, созерцатель. У каждого свой путь. Ведь были же Хомяков, Нилус или Новоселов. И не человеку судить, чья тропа прошла выше старца Варсонофия или Нилуса. Конечно, он вряд ли будет понят афонскими тружениками, муравьями, каждый день в течение десятков лет несущими свои нелегкие грузы. Многие из них иной раз недоверчиво и недовольно посматривают на «туристов»… «Эй, отец… (к примеру, Иван), — иди туристов кормить», — как-то закричал при мне один русский монах. Те, которые помоложе и понеопытней, не понимают, что у каждого своя тропа и у каждого свой груз за спиной. Главное, чтобы он был свой… Не понят будет Павле и «туристами», которые привыкли к безупречной классификации: раз на Афоне, значит, должен быть монахом, если служишь в церкви, обязательно должен быть священником. Лишь искателю, подобному самому Павле, понятно, чего тот хочет, — дойти в своем понимании и видении до самой вершины, до самой сути.
Мы прощаемся. Как интересно! Всего-то говорили минут десять-двадцать, а знакомство состоялось.
На следующее утро я уже на пристани Дафни. Кто-то окликает меня по имени. Это Павле. Встречаемся как старые друзья. Много говорим. О старцах, о духовной жизни. Я еду на праздник вмч. Пантелеимона в Руссик, Павле — к своей матери в Словению. Он мне признается, что не любит панагиры. Невольно вспоминаются строки из книги воспоминаний архитектора Ле Корбюзье. Даже он побывал на Афоне! «Минула полночь, возбуждая рассудок. Стоя у скамей, мы чуть не падали от усталости. Прошло два часа, доведя до крайности бедных полусонных стариков, рухнувших на колени с искаженными лицами. Мы умирали от голода, стоя совсем близко от алтаря, и ждали, когда все это кончится. Муки от музыки все усиливались; я вспоминал свою бедную жизнь, вновь переживая все забытые дни, и измерял скрытые в ночи страны, которые отделяют меня от дома, где сейчас спят мои близкие и друзья! И в то самое время, когда вокруг все крепко спит, какое дьявольское (!) мистическое исступление царит под этими сводами, — и мне тут же показалось, что все это я вижу с неба, — откуда и куда должны доходить молитвы, — в виде тонкой теплой дарохранительницы, словно алебастровая ваза, оживляемой огоньком лампады».
Но, разумеется, это вторжение благодати, приводящее в неизъяснимое беспокойство спящую душу западного секуляризованного человека, православными, живущими в Церкви с ее молитвой и благодатными таинствами, воспринимается совсем иначе. Православная душа, наоборот, жаждет этой многочасовой духовной трапезы… Человеку, ищущему тишины, конечно, праздники бывают шумны. Но мне этого пока не понять, я впервые на таком празднике, и любопытство широко раскрывает глаза, несколько опережая трезвость духовного взора. На плече у Павле все та же хорошо известная сума, атрибут афонского странника. Он извлекает из нее бутылку. И снова отказаться невозможно… Хотя я не очень люблю вино и еще менее в нем понимаю, я с радостью принимаю этот дар и делаю несколько глотков из бутылки. Паром трогается, мой путь до Пантелеимона совсем невелик. Мы говорим о старцах. Павле рассказывает о некоторых из них. Об одном старце, живущем недалеко от пещеры прп. Петра, и о его ученике. Павле спрашивал о чем-то старца, и тот отвечал ему, а его послушник сидел рядом, и в глазах его светилась удивительная любовь к своему наставнику.
Павле Рак — сербский писатель, переводчик, путешественник, знаток Афона
Интересно, что старцу более восьмидесяти, а послушнику под семьдесят. Вместе они прожили жизнь, и не было у послушника желания сделать революцию или «выйти в люди». Что, увы, довольно часто бывает в нынешней России с ее сильно умножившимся в последнее время монашеством, но пока еще очень скупым на подобных послушников и наставников. Да и сами мы разве таких ищем старцев? Нам нужны более те, которые все предскажут и расскажут и дадут безошибочный совет, а поучиться любви много ли приходит странников в нынешние монашеские кельи?
Вот сейчас мои ноги коснутся камня арсаны и дороги наши разойдутся: Павле нужно будет искать тропу через суетную площадь Европы, а мой путь к паникадилу и хоросу, которые через несколько часов будут раскачивать под сводами храма. Дарю Павле привезенную из Москвы новую книгу архимандрита Херувима «Из удела Божией Матери». Спрыгиваю на пристань, надеясь, что еще свидимся. Но даст ли Бог?
Хорос—литой бронзовый обруч диаметром до 6 м, свисающий на цепях из-под купола храма, в центре которого расположено паникадило. Состоит из отдельных бронзовых пластин-сегментов, украшенных священными изображениями и орнаментами. В местах соединения сегментов укреплены специальные подсвечники для больших восковых свечей. В наиболее торжественные моменты службы монахи раскручивают его определенным образом.
Афонские были и небылицы
Гора Афон — место святое. По словам Евангелия, «где труп, там собираются и орлы». Поэтому на Афоне очень часто случаются искушения. Тут и национальные распри, соблазнительное поведение многих иноков в прошлые времена, например, в 1821 году, когда афонские монахи не только духовно, но и физически попытались участвовать в войне за независимость Греции, и нынешний «евроремонт» на Афоне. Но подобные искажения — неизбежные земные спутники святости. Гора Афон — Гора Святая, такого места больше нет на земле. Особую роль в афонских искушениях занимают различные небылицы — устные и письменные. Небылицы можно разделить на три группы: левые, правые и так себе, посередине.
Первой яркой небылицей слева, то есть пытающейся принизить святость Афона, для меня явилась сказка некоего господина Д., опровергнутая еще самим Святогорцем. «Стараясь пресечь возможность всякой встречи с человеком, монахи (афонские), отказавшиеся от света, принимают и объявляют другим обет: убивать всякого, кто попадется им навстречу».
До этого не додумалась ни революционная, ни демократическая среда. Приснится же такое!
Но ни смеха, ни улыбки не могут вызвать небылицы, придуманные мужами учеными. К сожалению, видного ученого, немало сделавшего для нашей исторической науки, епископа Порфирия (Успенского) следует отнести к авторам таких небылиц. Епископ слишком увлекся своей наукой и забыл, что есть другая наука, устремленная к высшему знанию. Почитайте:
«Мне столь приятно говорить умам правду, сколько горько вводить в заблуждение людей простых, которые верят всякой печатной книге, не имея ни времени, ни возможности проверять нашу братию книжную. Притом чем досточтимее Афон христианский, тем правдивее должно быть сказание о нем. Посему я пересматриваю и обсуживаю все тамошние предания о начале христианства с неумолимою строгостью, руководствуясь правилами исторической критики». Похвальное стремление ко всему подходить с рассуждением. Но если это подход чисто научный в стиле Вагнера из «Доктора Фауста», то результат не заставляет себя ждать: «Вывод первый: Богородицы никогда не было на Афоне!» «Почему?» — спросите вы. А потому что иностранцы неправославного вероисповедания ничего об этом не писали. Ничего об этом не говорят и греки в XVIII–XIX вв. Даже преподобный Никодим Святогорец молчит. Но кто же все это придумал, кто заставил иконописцев и художников написать соответствующие иконы и картины? И тут мы узнаем, что в 1659 году, при патриархе Никоне, вышла книга: «Сказание святого преподобного Стефана Святогорца о Святой Горе Афонстей и како бысть в жребий Богородицы». Там говорится об этом и приводится общеизвестное ныне предание. Что тут скажешь? И владыка находит слова: этот Стефан был болгарином, жил где-то около 1453 года, то есть во время падения Константинополя, следовательно, всего этого видеть сам не мог, и не стоит ему доверять. «Всякий здравомыслящий христианин, прочитав это сказание, поймет, что оно написано под влиянием воображения, которому все возможно: возможно и ветры на море направить куда угодно, и каменных идолов заставить обзывать Аполлона суетным и клич кликать людям, и Богоматерь послать на Афон из Иерусалима». Не будем продолжать, напомним, что умный преосвященный, излишне увлекшийся наукой, что, впрочем, было извинительно для его времени, забыл, что, кроме воображения, все возможно и Богу. Так что аргумент не принимается. Но епископ Порфирий и сам чувствует некую неудовлетворенность и еще семнадцать страниц своей книги посвящает опровержению именно этой «небылицы». Такое впечатление, что если бы он сам присутствовал при посещении Богородицей Афона, то все равно этому факту не поверил бы. Ведь действительно, откуда знать, что это и в самом деле Богородица — паспортов тогда еще не было и с идентификацией личности дела обстояли плохо.
Значит, Афон не жребий Богородицы. А Ее покровительство монахам? Ее многократные явления, где Она говорит о том, что Афон — это Ее удел?
Это что — пустой звук? Для рационалиста — да. Где это написано, где сказано, какие при этом были свидетели? Где киноленты, магнитофонные записи? А если все запротоколировано и есть свидетели, то где же вера? Где ее место? И дальше владыка разворачивается вовсю и громит одно «суеверие» за другим.
В других местах мы уже узнаем, что «Достойно есть» вовсе не «Достойно есть», и все сохранившееся предание о возникновении этой молитвы — выдумка, а хиландарская икона «Троеручица» — не «Троеручица». И вот уже уважаемый исследователь Востока с негодованием обрушивается на афонских писателей: «Я уже слы