Вместе с тем для поселенцев оставалось все еще очень острым, даже болезненным, чувство обиды на англичан, бесцеремонно захвативших страну, которую они, поселенцы, как им казалось, уже с известным основанием считали своей. Впрочем, англичане платили им тем же. Головнин очень хорошо показывает, до какой степени сложными были в тот период отношения в среде европейского населения Капской колонии.
Но путешественник хорошо видел и то, что разногласия и взаимная неприязнь англичан и африканеров (применительно к этому времени можно уже пользоваться этим словом для обозначения поселенцев) ни в какой степени не облегчают положения остатков коренного населения. Он, в частности, хорошо понимал и достаточно скептически оценивал «благодетельное влияние» парламентского Акта 1807 г. об отмене рабства в британских владениях. Точно так же он отнюдь не заблуждался относительно истинных причин, побудивших парламент в Лондоне принять этот Акт. В сообщениях Головнина о положении коренного населения, как ни кратки эти сообщения, ясно ощущается возмущение бесчеловечным отношением европейских поселенцев, например, к готтентотам. В то же время Головнин с полным основанием утверждает, что грубость, тупость, и умственная лень, которые ему пришлось наблюдать среди немалой части поселенцев-африканеров (чего стоит хотя бы упоминание о 87 книгах, прочитанных всем европейским населением Капштадта в Публичной библиотеке за девятнадцать лет!), порождены прежде всего возможностью нещадно и с полного благословения начальства эксплуатировать коренных жителей колонии. Здесь мы ощущаем боль и гнев истинного гуманиста, прекрасно видевшего разрушительное воздействие рабовладения в любой его форме на человеческую личность.
Надо сказать, что Головнин не ограничивался осуждением одного только рабовладения. С не меньшим негодованием говорит он и о «варварском купеческом правлении» Ост-Индской компании, которое характеризовалось мелочной опекой над колонистами и всяческими ограничениями их прав. Ясно видел он и то, что погоня за наживой уродует взаимоотношения людей: «сказать неправду в торговых делах ныне означается техническим выражением и не терять коммерческих расчетов»», — иронически констатирует Головнин. Таким образом, и становившееся на Западе нормой торгашество никакого восторга у русского мореплавателя не вызывало. Но потомственный дворянин и кадровый офицер, Головнин тем не менее хорошо понимал, насколько прогрессивными для своего времени были те буржуазные свободы, которые англичане принесли с собой в Южную Африку, пусть даже и для одного только «белого» населения Капской колонии. И немалым надо было обладать гражданским мужеством, чтобы в российских условиях 1819 г. с восхищением писать о «совершенной свободе говорить и делать все то, что только непротивно законам справедливейшим в свете и полной воле располагать и пользоваться произведением своих трудов».
Что все это были не случайные вспышки человеколюбия, доказывает вся история плаваний Головнина. Она свидетельствует, что ни на «Диане», ни на «Камчатке» практически не применялись телесные наказания, бывшие тогда на флоте основным средством поддержания дисциплины. И не случайно с кораблей, которыми он командовал, матросы не бегали (бортовой журнал «Дианы» содержит только одно упоминание — не о попытке побега даже, а только о разговорах относительно побега). А ведь на любом тогдашнем флоте дезертирство матросов было вполне обыденным делом!
Блестящая репутация Головнина как мореплавателя, его безупречная честность, простота в обращении, все обаяние незаурядной личности, естественно, привлекали к генерал-интенданту флота офицерскую молодежь. Есть достаточные основания считать, что в доме Головниных бывали многие из тех, кто 14 декабря 4825 г. вывел Гаардейский морской экипаж на Сенатскую площадь. Состоявший при генерал-интенданте мичман Ф. Лутковский, младший брат его жены, был в дружеских отношениях с одним из виднейших моряков-декабристов — Д. И Завалишиным. Однако едва ли можно доверять отдельным утверждениям о том, что Головнин якобы был активным членом Северного общества. Во-первых, такие утверждения единичны, а во-вторых, против них говорит и то обстоятельство, что после событий 14 декабря 18125 г. Головнин остался на своем посту, а в 1830 г. был произведен в вице-адмиралы.
Иное дело — идейная близость к декабристам. Гуманизм Головнина, его уважение к правам личности были сродни воззрениям идеологов декабризма. Что же касается гражданственности, то прекрасным свидетельством ее служит неоконченная записка «О состоянии Российского флота в 18'24 году», увидевшая свет только через три десятилетия после смерти автора, в 1861 г. Думать о том, чтобы опубликовать это сочинение Головнина тогда, когда оно было написано, не приходилось. Даже в 60-х годах, уже в пореформенное время, брошюра «Мичмана Мореходова», в роли которого выступает петел читателем капитан-командор Головнин. видимо, показалась слишком опасной и не была включена в пятитомное издание 1864 г.
В этой записке Головнин как будто не делает широких социально-политических обобщений: это действительно анализ состояния флота и причин, его обусловивших. Перед читателем сочинение профессионального военного моряка, как будто занятого рассмотрением лишь узкоспециальных вопросов. Но поскольку хорошо известное плачевное состояние флота к концу царствования Александра I вызвано было многими причинами, большинство из которых лежало за пределами чисто военно-морской сферы, «Мичман Мореходов» указывает и на них. Достигшее невероятных даже для крепостнической России размеров казнокрадство; бездарность и Невежество высшего морского руководства; начальник Главного морского штаба, приказавший покрасить у стоящих в Кронштадте кораблей только тот борт, которым они обращены в сторону проходящей императорской яхты. И на вершине всей этой пирамиды — самодержец, наивно полагающий, что Россия как государство континентальное и без флота может оставаться великою державою, — коронованный покровитель казнокрадов в Главном морском штабе и Морском министерстве, награждающий их звездами и выгодными арендами, вместо того чтобы беспощадно судить и выгонять.
А в конце сохранившейся части записки — едкое замечание о том, что «не всяк, кто носит шпоры, герой, и не на всех тронах сидят Соломоны».
Собственно, в открытых выводах социально-политического свойства и не было нужды: читатель неизбежно должен был сделать их сам. Так в труде крупного военно-морского начальника, мыслящего категориями общегосударственного масштаба, мы с полной ясностью обнаруживаем те же прогрессивные идеи, что высказывал полутора десятилетиями раньше, описывая Капскую колонию, командир «Дианы» лейтенант Головнин.
Путевые заметки Головнина, так же как и сочинения Коковцова, свидетельствуют о заметном расширении кругозора русской дворянской интеллигенции в эпоху Великой французской революции и наполеоновских войн и являют собой любопытный памятник культуры нашей страны на рубеже XVIII и XIX вв.
Публикуемые отрывки из путевых записей В. М. Головнина воспроизводятся по тексту издания 1819 г.: «Плавание Российского Императорского шлюпа «Дианы» из Кронштадта в Камчатку, совершенное под начальством флота лейтенанта (ныне капитана I ранга) Василия Головнина в 1807, 1808, 1809 годах», I–II, СПб.
Представляющие в настоящее время лишь узкоспециальный интерес куски текста опущены.
Хотя я и находился на мысе Доброй Надежды 13 месяцев сряду и во все это время со стороны здешнего правительства мог иметь позволение пользоваться совершенною свободою ездить по колонии, куда и когда мне было угодно, однако читатели моего журнала не должны от меня ожидать пространного описания сего края, причины тому три: первая — недостаток в необходимо нужных познаниях для составления подробного повествования о какой-либо стране; к сему принадлежат все части естественной истории. Будучи воспитан для морской службы и проведя большую часть моей жизни на море, я не имел ни случая, ни времени, заниматься изучением сей полезной науки, а потому имею об ней одно только поверхностное сведение; вторая причина: недостаток в деньгах, нужных для путешествия, а третья: если бы и хотел я пространно описывать такие из многочисленных любопытных предметов здешней колонии, которые входили в пределы моих познаний, то это значило бы повторять то же, о чем прежде меня многими в разных книгах на разных языках было сказано. Я уверен, что во всем Южном полушарии нет ни одной страны и очень мало земель и государств в нашем просвещенном свете, о которых столько было бы писано, сколько о мысе Доброй Надежды. Кроме нашей братии — мореходцев, писавших о сей славной колонии, многие знаменитые мужи, известные в свете своими дарованиями и ученостью, нарочно посещали оную и издали в свете описания своих путешествий. И так я здесь ограничу себя описанием нынешнего состояния мыса Доброй Надежды, а что по недостатку случаев, способов или нужных сведений я не мог сам узнать достоверно или заметить, то взято мною из сочинения г. Барро[187], изданного в Англии под названием:
Travels into the interior of Southern Africa.
By John Barrow esq: F. R. S. London, 1806.
Строки, отмеченные двумя запятыми (кавычками. — Ред.), заключают предметы, кои я заимствовал из помянутого сочинения. Г. Барро, весьма умный, ученый человек, во время путешествия своего по Южной Африке был секретарем губернатора колонии лорда Макартнея; следовательно, имел все способы в своих руках извлекать самые верные материалы из колониальных архивов и получать из других источников нужные и обстоятельные сведения для своего сочинения и потому, что он ни писал, должно быть совершенно справедливо, когда пристрастие не водило его рукою, а это в немногих местах видно, и то только в описании нравов жителей.