Едва мы пристали к Ассуану, как мой янычар отправился с фирманом к губернатору Ассуана для истребования приказания шейху раисов, живущих при порогах Нила, изготовить все нужное для нашей переправы. Губернатор был в отсутствии, но второе лицо после него вместе с прежним губернатором, очень приветливым стариком, через час времени были уже у меня вместе с их свитою. Я угостил их как мог: мой драгоман разостлал ковер, посадил их на него, подал трубки, поднес кофе, ликер и винные ягоды; эти два последние лакомства, по своей редкости в здешнем краю, заслужили их особенную похвалу. Они тотчас послали за шейхом раисов и расположились у меня по-домашнему. Старик губернатор знал хорошо Шамполиона и припомнил графа О-на, недавно посещавшего Египет. Речь зашла о России. Не бывав нигде севернее Каира, он не хотел верить, что в это время у нас реки окованы льдом, и долго не мог понять, что такое лед: я должен был, наконец, объяснять моим гостям действие холода. Между тем явился шейх раисов, и мы сладили с ним в присутствии властей о цене за переправу нашей дагабии через пороги и за лоцмана для плавания по Нубии, куда не пускаются без лоцманов ассуанских. Только что мои гости разъехались, я поспешил на знаменитый Элефантис.
Я не нашел там ничего, кроме разрушения! Этот остров есть гранитная скала, покрытая наносною землею Нила. Стены, от которых есть еще малые остатки, и набережная ограждали здания Элефантиса от наводнений; во многих местах видны еще ступени. При Страбоне тут был еще город с великолепным храмом Анубиса и километр. Из груд кирпичей, мраморов и гранитов встает один пилон — остаток древних ворот, которые вели во храм Анубиса. Эти нестройные груды роскошно оттенены живописными пальмами и кассиями. Последние остатки зданий Элефантиса были срыты в 1828 году губернатором Ассуана, а камни с мистическими иероглифами употреблены на постройку складочного магазина в Ассуане.
Только около 9-ти часов, мы совсем собрались; обоз с верблюдами отправился прямою дорогою, а мне подвели великолепно убранного по мамелюковскому вкусу арабского коня и, сверх того, нужное число отличных лошадей для моей свиты. Только что я сел на лошадь, как заметил, что имею дело с животным, столь же пламенным, как и климат, в котором оно взращено. Мы отправились по знойным гранитным горам мимо развалин старого арабского Ассуана, живописно венчающих береговую скалу; несколько разрушенных мечетей и надгробных памятников хорошего восточного зодчества возвышались из-за них. Этот город был взят и разрушен нубийцами в 956 году. Горы Алаки, где, как полагают, были некогда золотые и изумрудные руды, граничат Ассуан с востока, а горы Джианнадель — с противоположного, западного берега. Мы ехали по тем знаменитым каменоломням, которые дарили древний Египет столькими обелисками, сфинксами, колоссальными статуями и колоннами. Я видел тут один недоконченный обелиск огромного размера, выходящий из недр горы. Какой переворот правления, какая военная буря остановили его на торжественном пути?.. Вскоре посреди этой мертвой природы обозначился древний путь из больших плит, во многих местах перерывающийся и опять идущий по направлению к острову Филе. Тут же, со стороны Аравийской пустыни, заметны во многих местах остатки стены из необожженных кирпичей.
От этого места начинается Нубия. Выбравшись на песчаную долину, наши лошади, которые даже в дефилеях, заваленных грудами камней, показывали большое нетерпение, начали рваться, увидев себя на свободе. Я хотел испытать своего коня, и едва тронул его острым мамелюкским стременем, как он умчал меня вихрем, и я едва умерил его ярость- Стремя мамелюков есть железная доска, сделанная для всей ступни, и расходится четырьмя острыми углами: должно очень осторожно держать ноги, чтоб не коснуться борзой лошади одним из острых концов этой доски. Мой провожатый, отличный наездник, беспрестанно ратовал передо мною, кружа свое копье и привлекая мое внимание, как вдруг блеснул несравненный Нил и развернулся волшебный остров Филе, названный арабами по разительному великолепию его храмов островом храмов[231]. Не доезжая берега, видны вправо гранитные скалы, испещренные иероглифическими надписями. Одна из этих скал имеет вид огромного трона. Из прочтенных надписей самая любопытная свидетельствует о поражении ливийцев фараоном Тутмозисом IV.
Приближаясь к берегу, мой драгоман, соревнуя лихому наездничеству ассуанского провожатого, мелькнул вдруг с своею лошадью мимо меня, когда я восхищался очаровательным видом Филе. Мой ретивый конь неожиданно устремился за ним; наездничество моего драгомана кончилось полным падением, а я едва успел удержать моего коня уже на самом скате берега в Нил.
Самое пламенное, своевольное воображение не создаст места более фантастического, как остров Филе. Чтобы достойно описать его, надобно заимствовать краски у Ариоста и Данте. Рассвирепевший Нил, сломив гранитные преграды, набросал здесь в хаотическом беспорядке скалы, одну огромнее другой. Пространнейшие [скалы] образуют два острова. Первый из них, Филе, оттененный роскошною зеленью, увенчан всею важностью пирамидального зодчества египетского, слитою с привлекательною красотою римского. Другой, Бекге, или Битче, представляет лишь слабый остаток своего величия, — одну арку среди груд разрушения и хижин нубийцев. Из трещин скал, почерневших от времени, и волн, встающих, как великаны или чудовища, возносятся огромные пальмы, а по берегам расстилается яркая зелень лугов. Окрестность оглашается гулом скачущих вод Нила по порогам, которых часть видна с острова. Суда всегда пристают с восточной стороны. Со вступлением на крутой берег представляется вам прелестное здание: четверосторонний перистиль высотою в 6 сажен, украшенный в ширину четырьмя, а в длину пятью колоннами, соединенными снизу, до трети их вышины, простенками. На капителях утверждены очень высокие абаки, или четверосторонние подпоры, на которых лежит архитрав. Это здание, исполненное зодческой гармонии, вероятно, осталось неконченным, потому что на некоторых простенках видна начатая резьба иероглифов. По новейшим открытиям это здание принадлежит уже римской эпохе; самый рисунок колонн и архитрава доказывает истину этого предположения.
В то время как я любовался, полный восторга, с одного пилона острова Филе великолепием природы и зодчества, я услышал громкие восклицания со стороны порогов, и вскоре из-за черных подводных камней явилась моя дагабия, наполненная толпою эфиопов; но при самом прибытии она едва не разбилась об одну из прибрежных скал по причине непроворной уборки парусов. От последовавшего удара два человека, закреплявшие большой парус, перевернулись вместе с реею; мы вздрогнули за них, но они удержались- Сам ветхий шейх лоцманов, Нептун этого берега, пришел возвестить мне благополучное прибытие; со всем тем дагабия была повреждена на носу. Мой кормчий (сын каирского хозяина моей дагабии), прекрасный молодой негр из Сеннара, сопровождавший меня сухим путем, увидев порчу, осыпал упреками лоцмана, сына шейха; а этот ударил его; тут мой Али рассвирепел, как лев; по счастию, у них не было кинжалов, но они так впились друг в друга, что приспевший туда мой янычар едва мог их разнять. Я поспешил вытребовать к себе моего негра; он явился, но трепетал от ярости, глаза его были налиты кровью, и, сорвав сам с себя чалму, начал ее топтать ногами: знак нестерпимой обиды; один из его товарищей хотел смягчить его гнев, как вдруг мой Али схватил попавшийся ему камень и разразил бы своего товарища, если бы не бросились на него толпою; тут я принужден был употребить строгость; Али смирился передо мною, но объявил, что он первый получил удар и что не может этого снести. Я обратился к шейху и сказал ему, что нанесенная моему матросу обида требует наказания. Едва успел я это вымолвить, как по мановению его руки сын упал к его ногам, недвижим, а он могучею своею тростью, успел уже нанести ему два сильные удара; я поспешил остановить его. Мой негр тотчас же смирился и бросился целовать мои руки за то, что я омыл его оскорбление. Я рассказал этот случай, чтобы показать нрав здешнего народа и патриархальную власть отца над детьми. Все нубийцы вооружены смертоносными копьями, которые зазубрены в разные направления и часто напитаны ядом.
Я провел весь вечер на террасе внутреннего пилона Изидина храма, где назначил свою главную квартиру. Так как на острове Филе нет теперь жителей, то никто не приходил развлекать меня. Солнце спускалось за громады Ливийских гор; скалы и здания начали терять свой ослепительный блеск, покрываться лиловыми или лазуревыми оттенками и отражаться в тихих водах Нила, который, в свою очередь, перестав беспрестанно отражать и поглощать вертикальные лучи солнца, казалось, отдыхал вместе со всею природою; только на севере продолжал он вечную борьбу свою с раздробленным гранитом, и глухие рокоты волн его более или менее вторились по направлению ветра. С юга великолепный исток его из мрачной Эфиопии блистал широкою полосою между двух чудовищных скал. Пальмовые рощи и вся зелень окрестных берегов обольщали взор необыкновенною прозрачностью и разительно противоречили строгим очеркам нагроможденных зубчатых скал. Едва последние лучи солнца блеснули из-за гор, как ночь быстро начала потоплять во мраке все предметы и через двадцать минут заблистали уже звезды: с юга пламенное созвездие Канопа, с востока созвездие Льва; но я напрасно искал родных созвездий северного полушария!..
Шум порогов, более слышный ночью, начал навевать на меня сон, когда я оставил таинственные храмы Изиды и в темноте едва добрел по развалинам до великолепного пропилея восточного берега, возле которого стояла моя дагабия. Там, в пристроенных к гордому языческому храму скромных монашеских кельях, нашел я успокоение.
Заря едва занималась, когда мы оставили волшебный остров Филе при самом легком ветерке. Чем далее мы отплывали, тем живописнее рисовались ряды его колонн и выше вставали его пирамидальные пилоны. Мрачные скалы с каждым движением барки принимали различные химерические виды и делались как бы существами сверхъестественными. Но первые лучи солнца едва блеснули — и видения зари исчезли, как метеор… Нубийцы рассказывают много чудесных повестей об острове Филе. Я не мог отвести глаз от этой картины. Наконец, дикие горы закрыли ее от меня.